Прекрасный писатель (и доктор) Вересаев описывает этот путь. «Поток повозок, залепленных пылью, медленно двигался вперед, останавливался, пережидал паузу и снова трогался в путь. Повороты узкой дороги, когда она вползала в деревни или когда повозки собирались около мостов, создавали невыносимый хаос. Десять рядов повозок не могли идти одновременно, все старались вытеснить соседа, вступали в спор и преграждали друг другу путь. Красные, дикие лица блестели сквозь пыль и звуки ударов, свист кнутов и хриплые проклятья неслись отовсюду. Как всегда, начальство, тут как тут когда в них нет потребности; в данном случае, когда оно не нужно, было рядом… Давка была страшной… Новые товарные поезда выходили из-за перекрестков на Дорогу мандаринов. А позади гремели орудия, и слышались звуки пулеметной стрельбы».
К полудню наступившего дня японские отряды уже угрожали поселку Тава, стоящему на дороге Мандаринов всего лишь в десяти километрах от Мукдена. Японцы хотели здесь устроить колоссальную засаду Второй и Третьей маньчжурским армиям России. До сих пор русские войска отступали в относительном порядке, но в этом эпизоде вышедшие к дороге японцы начали буквально расстреливать фаланги уходящих. Крепкие сердцем пытались организовать системную оборону, удавалось это с трудом. Генерал Дембовский в контратаке буквально связал наступающих японцев, давая братьям уйти на север. Сильные духом держались даже в немыслимой ситуации.
Маккаллах отступал вместе с русскими. «Около квадратной мили поверхности были засыпаны плотным слоем жестянок, перевернутых повозок, остатков буфетов, сапогов, носков, матрасов, мертвых лошадей, мешков с мукой, штыков, патронных лент и гильз». Останавливаться было опасно — следовал град пуль. Свинцовый рад перешел железнодорожное полотно и продолжил путь на север по восточной части железнодорожного пути, настигая группу примерно в 500 человек. Отчаявшиеся офицеры выходили на позиции, где их видели японские снайперы. Лучшие гибли один за другим. В конечном счете, японцы отрезали эту группу и взяли ее в плен.
Жалкое зрелище представлял собой генерал Каульбарс, весь в пыли и с иссякшей энергией, с перебитым шейным позвонком и сломанным ребром. Ничего не выходило из попыток командующего Куропаткина восстановить дисциплину. Максимум, что ему удалось — это создать специальные отряды, охраняющие железную дорогу и частично гасящие отвратительное пламя паники. Официальная британская история войны о «дороге Мандаринов»: «Здесь были сломанные телеги, вагоны колесами в воздух, — некоторые с колесными осями, дышлом экипажа рабитыми до атомов — в то время как чемоданы, баулы, седла, котлы, хлеб, сено и все виды багажа лежали разбитыми на рельсах, сокрушаемые очередным паровозом». К чести расположенных на восточном фланге войск нужно сказать, что их отступление было более упорядоченным. В отличие от распавшихся Первой и Второй армий (Бильдерлинг и Каульбарс), солдаты «сибирского волка» Линевича сохранили дисциплину.
В восьми километрах за Тава, где дорога Мандаринов пересекала деревню Пухо, стоял разрушенный мост. Это было особенно тяжелое место отхода — трудно было взбираться на крутые берега. Русские инженеры старались сделать подлинную переправу. Нетерпеливые спускали артиллерийские орудия вниз и затем тащили их вверх. Невероятные усилия мало что давали. А японская артиллерия все приближалась Артиллеристам ничего не оставалось, как оставить оружие и скорбно шагать на спасительный север. Журналист Маккормик писал, что все это «походило на ураган. Четыре сотни орудий и лафетов лежали на дне реки. Шпалы, рельсы, обувь, повозки и вагоны, полевые кухни, тарантасы, и все прочие виды экипажей были усыпаны пеплом». На дальнем берегу мучался обоз Русско-Китайского банка, везший четверть миллиона рублей и фортепьяно. Зрелище тщательно оберегаемого фортепиано затронуло чувствительные струны даже хладнокровных людей, но разъярило десятки других. У всех перед глазами стояли картины брошенных раненых. Бунт разразился в пару секунд. Деньги изъяли, а инструмент был жестоко поврежден.
Ночью некоторые сохранившие представление о дисциплине воины пытались организовать круговую оборону. Но основная масса с широко открытыми глазами слушала о пятидесяти тысячах японцев, наступающих с запада, о присоединении к войне Британии, о ждущих впереди ордах хунхузов.
И все же японцам и на этот раз не удалось нанести смертельный удар. В момент, когда русские ослабли, и финальный удар мог бы затащить их в капкан, японцы тоже по-своему сомлели. Напряжение страшных последних дней сказалось на японских частях, и они, к счастью, не смогли сделать последнего решающего усилия. Армия Ялу очевидным образом не использовала представившихся возможностей. Ее движение было остановлено на подходе к реке Хун. Армия Ноги удовлетворилась выходом к железнодорожному полотну севернее Мукдена. Вторая и Четвертая армии замешкались на подходе к городу. Это был тот случай, когда военная машина японцев, построенная на жесточайшей субординации, дала значительные сбои. Немыслимое дело — японские командиры перестали безоговорочно выполнять приказы. Резервы были довольно низкого качества. Японцы выигрывали битвы, но не могли нанести решающего удара. Не было аналога битвы, о которой довольно часто вспоминали японские генералы — аналога Седана. Лучшие среди японских полководцев признавали это.
Русская армия в бесславном отступлении устремилась на север, к Телину. И приказ достичь их Куроки и Ноги не выполнили. Их люди просто потеряли скоростные качества. Очень слабой была японская кавалерия. Приходилось бросать в бой уставшую пехоту.
Плохо, хорошо ли, но костяк русской армии прибыл в Телин. Седые генералы с поникшими головами явились в штабной вагон Куропаткина. В то воскресенье все пошли молиться доброму русскому Богу за спасение чад своих. Каульбарс со сломанной ключицей. Церпицкий, раненый в ногу. Поникший Бильдерлинг. Белый как лунь Линевич. Пронесшаяся битва унесла треть русской армии — двадцать тысяч погибших и пропавших без вести. Пятьдесят тысяч раненых. Оставлены многие припасы. Погибло множество вагонов и лошадей. Противник — японцы потеряли 15892 убитыми и 59612 человек ранеными, что составляло более четверти наличного состава.
Кропоткин не верил в возможность удержать Телин. Он поднял уставшие батальоны, он явно опасался, что Ойяма уже начал движение к фактически беззащитному Телину. Не следовало дразнить судьбу. Телин был сожжен, оркестры ударили в барабаны, последние полки поворотились на север. И русская армия, понурая и поникшая, начала десятидневный марш на север, к более безопасному Хсипинкаю. Не хочется повторять, но карт местности снова не было, войска вступали в топографически неведомый край Северной Маньчжурии.
Что мог царь? Он приказал Куропаткину сдать командование убеленному сединой Линевичу и выехать в Иркутск. Но Куропаткин поступил, как до него поступал каждый русский генерал. Из Харбина он завалил царский двор прошениями о возможности остаться в действующей армии в любом качестве. «Я, возможно, не очень хороший генерал, но я не хуже моих корпусных командиров». Император Николай не терпел грубости. Он позволил Куропаткину возглавить Первую маньчжурскую армию (фактически Кропоткин и Линевич обменялись армиями). Постаревший Куропаткин возвратился в Хсипинкай, где отмерзающие от лютости боев войска устроили ему теплый прием.
А японцы сделали победу под Мукденом «Днем Армии». Самая авторитетная газета того времени — лондонская «Таймс» — обобщила Мукден так: «Венчающая войну битва при Мукдене была выиграна, прежде всего, потому, что государственные деятели Японии имели душевный настрой и внутреннюю силу объявить войну в ими избранный час; битва была выиграна потому, что Япония была единой в стремлении достичь национальных целей и готова была на жертвы ради достижения своих целей; потому что моральные силы нации удвоились и укрепили материальные основания; потому что все было приготовлено, взвешено, изучено, известно; потому что недостатки и слабые стороны противника, которых было много, оказались обнаруженными и использованными; потому что генеральный штаб, основывающийся на лучших традициях, был способен направлять все силы к общей цели; потому что каждый солдат и матрос знал и понимал свою роль в происходящем и исполнял ее со всем тщанием ради своей страны безотносительно к своей малозначащей судьбе; и последнее по счету, но не по значению — потому что наступательные действия в войне на море были началом, центральной частью и финалом национальной стратегии».
Я видел сегодня самый поразительный спектакль, который дано наблюдать смертному — Азия на марше, Европа отступает. На стенах из тумана значится, что пришел век Азии.
