Подробности доноса остались неизвестны, но сам Тиберий в своем послании сенату по делу Сабина обвинял его в том, что тот подкупил нескольких вольнотпущенников с целью произвести покушение на принцепса. Не исключено, что вдохновленный речами Лациара, Сабин в запале мог и возыметь подобные намерения и даже попытаться их осуществить.
Сабин был немедленно присужден сенатом к смерти и сразу по вынесению приговора казнён. Казнь не остановил даже праздничный день — 1 января. Никогда ранее казни в такой день не назначались. 1 января полагалось приносить обеты богам, совершать жертвоприношения, воздерживаться от дурных поступков и даже — от нечестивых слов. Рим был в тревоге и страхе. Все сочли, что Тиберий намеренно поступил с такой отталкивающей жестокостью. Ждали новых бед.
Ожидания эти были очевидны. Император, поблагодарив сенат за осуждение государственного преступника, добавил к этому многозначительные слова о нависшей над ним смертельной угрозе из-за козней врагов. Имена тех он умышленно не назвал, но все поняли: речь идет об Агриппине и старшем её сыне Нероне. Сенатор Азиний Галл, женатый на сводной сестре Агриппины, дабы император не заподозрил его в сочувствии к родственнице, попросил Тиберия сообщить сенату имена главных злодеев и дозволить отцам отечества их незамедлительно устранить. Но Тиберий, не собиравшийся пока форсировать события, предложением Азиния был раздосадован и даже раздражён. Он-то прекрасно понимал, что матушка его не допустит расправы. Ливия пусть и не любила Агриппину, но считала гибельными для правящей семьи смертельные раздоры. Сеяну даже пришлось успокаивать Тиберия, защитив Азиния Галла от гнева императора. К торопливому сенатору префект претория симпатий не испытывал, но он понимал, что время для расправы с главными противниками ещё не пришло. К времени же этому Сеян готовился исподволь. В доме Агриппины приставленные соглядатаи сообщали о каждом шаге вдовы Германика и её сыновей. Метод провокации и здесь применялся неустанно. Один за другим к Агриппине являлись «доброжелатели», уговаривавшие её бежать на рейнскую границу и поднять против Тиберия легионы, в своё время уже готовые провозгласить правителем империи Германика. Дескать, их верность семье любимого полководца и ныне непоколебима. Поступали предложения организовать выступление против принцепса в самом Риме. Агриппине должно было появиться с сыновьями на форуме и, припав к статуе божественного Августа, призвать сенат и римский народ к свержению власти Тиберия.
Агриппина все эти дурно пахнущие советы очевидных провокаторов с порога отвергала. Это было разумно, но недостаточно. Следовало бы изобличить с помощью домочадцев и настоящих друзей подлых провокаторов и передать их в руки властей. Тогда и почвы для обвинений не осталось бы, а Сеяну пришлось карать бы собственных людей, проваливших задание. Но Агриппина то ли не увидела своей выгоды в таком поступке, то ли побрезговала выступать в роли доносчицы, то ли пожалела провокаторов, приняв их за излишне усердных, недостаточно умных, но всё же искренних друзей. А ведь отказ изобличать откровенных злоумышленников давал повод полагать, что Агриппина вовсе не отвергает их предложения, а просто считает их несвоевременными. Так что её и сыновей можно было теперь представлять как очень осторожных и потому ещё более опасных заговорщиков. Провокации Сеяна, не без ведома Тиберия, проводившиеся, таким образом, действовали безотказно. Петля затягивалась.
Следующий 29 г. стал для Агриппины и её старших сыновей роковым. В возрасте восьмидесяти шести лет скончалась Ливия Августа, вдова покойного принцепса, божественного Августа, и мать принцепса действующего — Тиберия. Собственно, супружество с наследником божественного Юлия и обеспечило старшему сыну Ливии верховную власть в Римской империи. Тиберий, однако, скорби по матери не испытывал. В последние годы их взаимоотношения были скверными. Со времени отъезда на Капрею он виделся с Ливией лишь один раз. Когда пришла весть о её болезни, Тиберий не пожелал посетить мать, «и заставил напрасно ждать себя, когда она умерла, так что тело её было погребено лишь много дней спустя, уже разлагающееся и гниющее».{580} Своё отсутствие на похоронах матери Тиберий объяснил в письме к сенату занятостью государственными делами. В том же письме он урезал посмертные почести Августе, щедро определённые ей сенаторами, и запретил её обожествлять, заявив, что такова была воля умершей. Завещание её Тиберий объявил недействительным.{581}
На скромных похоронах этой выдающейся женщины похвальное слово о ней оказалось доверено её юному правнуку Гаю Цезарю Калигуле. Так впервые на политической арене появился тот, кому суждено было стать преемником Тиберия.
«Вслед за тем наступила пора безграничного и беспощадного самовластья. При жизни Августы всё же существовало какое-то прибежище для преследуемых, так как Тиберии издавна привык оказывать послушание матери, да и Сеян не осмеливался возвышаться над авторитетом его родительницы; теперь же они понеслись, словно освободившись от узды, и напустились на Агриппину и Нерона…»{582}
Действительно, вскоре после смерти Ливии в сенате оглашено обвинительное письмо против Агриппины и Нерона. Обвинения, правда, выглядели странновато. Тиберии не решился обвинить ни мать, ни сына в подготовке военного мятежа и в стремлении захватить власть. Должно быть, люди Сеяна здесь менее преуспели, нежели в деле Тития Сабина. Агриппина укорялась за надменность и строптивый дух, а Нерон — в любовных связях с юношами. Оскорбление величия ни из одного обвинения не явствовало, но сенаторы прекрасно понимали, в чём дело.{583} Впрочем, Светоний сообщает, что клеветническое обвинение в том, что Агрипинна хотела искать спасения то ли у статуи Августа, то ли у войска, всё же прозвучало и стало решающим для осуждения как матери, так и сына.
Думается, Светоний здесь точнее Тацита. За одну лишь строптивость и надменность осудить Агриппину было бы мудрено, а возможная склонность её старшего сына к однополым связям никак не походила на заговор с целью мятежа.
Но всё же доказательств вины Агриппины и Нерона было явно недостаточно, что породило сомнения среди сенаторов. Отсюда и разнобой в их действиях. Если сенатор Котта Мессалин готов был требовать не только немедленного рассмотрения дела Агриппины и её старшего сына в сенате, но и самого сурового приговора для них, то сенатор Юний Рустик, самим Тиберием избранный для ведения сенатских протоколов и потому казавшийся его доверенным лицом, вдруг взбунтовался. Он стал увещевать консулов не начинать разбирательства дела. Рустик говорил, что сам Тиберии может когда-нибудь и раскаяться в истреблении семейства Германи-ка, и потому сенат не должен спешить с крайними мерами.
Юний Рустик был, похоже, не одинок в сенате, а в самом Риме у него неожиданно нашлось множество единомышленников. Толпа народа окружила курию, где шло заседание сената. Люди несли изображения Агриппы и Нерона, но при этом выражали полную лояльность Тиберию. Смысл народного выступления был таков: подложным письмом вопреки воле принцепса кто-то собирается погубить его ближайших родственников. Звучали не только эти слова. В толпе распространялись заявления, якобы сделанные бывшими консулами, в которых во всем обвинялся Сеян. Эти, пусть и подложные заявления, не оставляли сомнений в том, кто, по мнению народа и иных сенаторов, собирается истребить родню правящего императора. В то, что сам Тиберий стоит за обвинениями Агриппы и Нерона, а Сеян не более, чем простой инструмент его злой воли, римлянам просто не хотелось верить. Решения о начале процесса сенат не принял.
Элий Сеян заволновался. Он немедленно доложил Тиберию все обстоятельства происшедшего, нарисовав самыми чёрными красками возможную перспективу после случившегося: сенат отверг просьбу принцепса, а народ взбунтовался; уже распространяются в списках мятежные речи, заготавливаются сенатские постановления на случай возможных властных перемен; многого ли недостает, чтобы мятежные слова привели к вооружённому выступлению, а те, чьи изображения стали знамёнами недовольных, были бы ими избраны в качестве вождей восстания?
Тиберий не мог не прислушаться к словам своего префекта претория. Соединение сенатской оппозиции с народным мятежом при наличии готового претендента на высшую власть могло быстро привести к роковым последствиям. Не забыл он и о популярности Агриппины в народе и сенате… Нерона он сам фактически объявил своим преемником не так давно… Действовать надо было быстро и решительно.
Император издал специальный указ, в котором выразил порицание простому народу. Сенат же получил новое послание, тон коего был чрезвычайно резким. Тиберий писал, что из-за предательства одного сенатора (имелся в виду, очевидно, Юний Рустик) императорское величие подверглось публичному оскорблению. Поскольку же сенат не в состоянии сам решить поставленную перед ним принцепсом задачу, то дело должно передать на усмотрение самого принцепса. Испуганный сенат немедленно вынес постановление, из коего явствовало, что он готов к праведному возмездию врагам императора и единственное, что служит для этого препятствием, это воля самого принцепса.
