И тем не менее собор создал прочную основу для обновления учения и духовной жизни церкви; она стала куда крепче, чем прежде, сосредоточив свои силы. Лишь благодаря Тридентскому собору распространение протестантизма наконец остановилось. Что же до самого факта его проведения, то здесь заслуга всецело принадлежит папе Павлу III с его прозорливостью и настойчивостью.
Если бы смерть унесла папу Павла в конце 1545 года, он, вероятно, умер бы счастливым человеком. К несчастью для него, это случилось еще через четыре года, и за это время он пережил личную трагедию. В сентябре 1547 года жители Пьяченцы подняли восстание против его сына Пьерлуиджи и убили его. Затем, желая избежать мести со стороны папы, они обратились к императору с просьбой принять их под его покровительство, и Карл даровал его. Очевидно, поскольку Пьяченца перешла под защиту последнего, она фактически оказывалась под его властью; сумей он воспользоваться открывшимися возможностями, он вскоре получил бы и Парму. Павел расценил случившееся как злоупотребление его доверием. Повинуясь первому побуждению, охваченный гневом, он восстановил власть Святого престола над Пармой — и тут же убедился, что сын Пьерлуиджи Оттавио отказался вернуть ее и что другой его внук, им самим назначенный кардиналом, принял сторону Оттавио. Последний находился вне его юрисдикции, кардиналу же повезло меньше. Когда он явился на зов папы, тот сорвал кардинальскую шапку с его головы и швырнул наземь. Но папе к тому времени шел восемьдесят второй год, и он не вынес столь сильных переживаний. Через несколько часов он скончался.
* * *
Поскольку Павел III умер в середине ноября, конклав для избрания его преемника собрался зимой. Несмотря на все трудности, которые пришлось претерпеть присутствовавшим, он продолжался почти три месяца. В XV веке конклавы посещались лишь теми членами Священной коллегии, кто входил в курию и, следовательно, жил в Риме; к XVI веку кардиналов начали созывать со всей Европы, что, однако, не означало, что товарищи дожидались их. В 1548 году поначалу в качестве главного претендента выступал англичанин Реджинальд Поул: в первом раунде он набрал двадцать пять голосов, тогда как для избрания требовалось двадцать восемь. Будь Поул готов к тому, чтобы лоббировать свои интересы, ему, возможно, удалось бы выиграть, но он повел себя по-иному. Поул не сделал ничего, чтобы убедить ксенофобов-итальянцев, по-прежнему считавших, что престол непременно должен занять кто-нибудь из них, и конклав по-прежнему пребывал в нерешительности, когда прибыли кардиналы-французы. Одна мысль о том, что папой может стать англичанин, привела их в ужас; они обвинили Поула в ереси и сумели отвратить от него нескольких его сторонников. Главный сторонник Поула, внук прежнего папы, кардинал Алессандро Фарнезе, предложил грандиозный ход в духе Макиавелли — провести проверку количества набранных голосов глухой ночью, когда большинство кардиналов уснет или перепьется и будет не слишком интересоваться происходящим. Но Поул опять-таки не согласился действовать подобным образом. Если, заявил он, ему суждено войти в Ватикан, он войдет через отворенные двери, а не как тать в ночи.
Этот конклав также стал единственным в истории, где имел место сознательный розыгрыш одного из участников. Жертвой стал кардинал Ипполито д'Эсте. Его брат уже успел оказаться в нелепом положении: его застигли, когда он карабкался по крыше Сикстинской капеллы, тщетно пытаясь узнать, что происходит. В то время кардинал, к несчастью для себя, оказался в неприятной ситуации: борода и волосы его стали выпадать целыми пучками. Очевидно, никто не сомневался, что он попросту лысел (почти наверняка так оно и было). Однако его друзья, сговорившись, недвусмысленно намекнули на то, что причиной является сифилис. В негодовании бедный д'Эсте попался в ловушку и возразил, что вел непорочную жизнь более года. После этого никто уже не рассматривал его как серьезного кандидата.
Наконец после обычных интриг французская и итальянская группировки договорились между собой (вопреки противодействию императора) и остановились на сравнительно малозначащей фигуре. Джованни Мария Чокки дель Монте, с того момента известный под именем Юлия III (1550-1555), знаток канонического права, тяжело пострадал при разграблении Рима за четверть века до описываемых событий[241]; на открытии Тридентского собора он исполнял роль сопредседателя. Однако он был более известен своей страстью к семнадцатилетнему мальчику по имени Инноченцо[242] (очевидно, оно не слишком подходило ему). Двумя годами ранее он подобрал его на улице в Парме; после интронизации он немедленно сделал его кардиналом.
Уже в начале его правления стало ясно, каким оно будет. На престол вновь взошел типичный ренессансный папа, не знающий удержу в своих желаниях, склонный к непотизму В Риме широко ходили слухи (правда, открыто говорить об этом не осмеливались), что на его пирах после отъезда высоких гостей начинаются гомосексуальные оргии. Он тратил громадные суммы на устройство своей роскошной загородной виллы — Вилла Джулиа[243]; живой интерес у него вызвала работа Микеланджело над собором Святого Петра; он пригласил Палестрину[244] руководить своей личной капеллой, назначив его на должности регента и наставника хора мальчиков (magister puerorum). Удивительно, но он верил, что церковь нуждается в реформах: он поддержал иезуитов, сделал все, чтобы Тридентский собор продолжал эффективную работу, — и испытал подлинную радость, узнав, что с восшествием на английский престол Марии I ее страна возвратилась в лоно католичества. Но главной его целью, несомненно, оставалось получение удовольствий. Для человека, знаменитого, среди прочего, своим обжорством, его конец оказался окрашен своего рода справедливостью: у него отказала пищеварительная система, и 23 марта 1555 года он скончался — фактически от голода.
* * *
Теперь речь пойдет о Марчелло Червини, гуманисте и ученом. Он переводил тексты с греческого на латынь, с латыни — на итальянский; он побывал епископом в трех епархиях, где, несмотря на долгие отлучки, неутомимо проводил реформы; он был одним из трех сопредседателей Тридентского собора; он реорганизовал Ватиканскую библиотеку. Когда в итоге короткого конклава, где вследствие противостояния французов и сторонников императора возникла патовая ситуация и в результате компромисса выбор остановился на его кандидатуре, он предпочел не изменять имя и стал папой Марцеллом II (1555). Это был реформатор до мозга костей. Расходы на церемонию интронизации он сократил до минимума, урезал свой штат как только мог. Непотизм до такой степени пугал его, что он запретил кому бы то ни было из своей семьи приезжать в Рим. На момент восшествия на папский престол ему было всего пятьдесят три года, и он мог совершить великие дела. К несчастью, всего через двадцать два дня после вступления в должность он перенес инсульт и скончался. Единственным дошедшим до наших дней памятником ему стала созданная Палестриной «Missa Papae Marcelli» («Месса папе Марцеллу»).
На момент избрания под именем папы Павла IV (1555-1559), происшедшего 23 мая, Джанпьетро Карафа исполнилось шестьдесят девять лет. Он стал самым старым папой XVI века, а также и наиболее устрашающей фигурой на Святом престоле. Его нетерпимость, фанатизм, отказ идти на компромиссы и даже слышать чьи бы то ни было мнения, не совпадавшие с его собственным, вызывали в памяти мрачное Средневековье. Он остановил работу Тридентского собора, заменив его комиссией, составленной из кардиналов и теологов; он ввел Индекс запрещенных книг, куда вошли все сочинения Эразма Роттердамского[245]; инквизиция снискала его особую симпатию, и он никогда не пропускал ее еженедельные заседания; наконец, он инициировал кампанию против евреев, наиболее жестокую за всю историю папства — до такой степени, что за пять коротких лет его понтификата еврейское население Рима сократилось вдвое.
Антисемитские настроения впервые дали себя знать в Риме вскоре после принятия христианства Константином Великим в IV веке; с каждым столетием они усиливались. Но именно при Павле IV евреев согнали в гетто, запретили торговать какими бы то ни было товарами, кроме продовольствия и поношенной одежды, оставили им по одной синагоге в каждом городе (в Риме семь синагог было уничтожено), заставили говорить только по-итальянски и носить желтые шапки при выходе на улицу. Булла «Cum nimis absurdum» («Ибо слишком абсурдно») 17 июня 1555 года, где устанавливались эти и многие другие ограничения, оставалась в силе три следующие столетия.
Следующим после евреев объектом ненависти Павла IV стали испанцы — что неудивительно, так как он происходил из старинного неаполитанского рода. Тем не менее его неумеренность, как всегда, завела его слишком далеко. Он не мог простить императору Карлу, что тот заключил Аугсбургский мир, уступив, согласно его условиям, лютеранам все территории Германии, где правители придерживались лютеранского вероисповедания (благодаря этому уладился раздиравший страну конфликт)[246]. Через два года, отказавшись от нейтралитета, которого придерживались его непосредственные предшественники, и не обращая внимания на тот факт, что теперь Карл стал рьяным поборником католической контрреформации, он вступил в союз с французским королем Генрихом II и объявил войну Испании. Результатом стала катастрофа. Испанский вице-король Неаполя, герцог Альба, двинул армию на север, и римляне приготовились к новой осаде; к счастью для папы, Альба проявил милосердие: он захватил Остию, но пощадил Рим. Великодушие герцога проявилось и в том, каковы оказались условия заключенного затем в Каве мирного договора. Однако сердце папы так и не смягчилось. Его ненависть к Габсбургам простиралась так далеко, что стала причиной его ссоры со снохой Карла, королевой Марией I Английской, вернувшей свою страну в лоно католицизма. Он заставил уважаемого всеми кардинала Поула сложить полномочия легата, призвал его в Рим, требуя от него ответа на обвинения в ереси, и вообще вел себя столь вопиющим образом, что его поступки во многом побудили королеву Елизавету — единокровную сестру и преемницу Марии — вновь ввести в Англии протестантизм.
