Итак, наша цель должна была бы заключаться в том, чтобы погнать Советы на востоке назад, нанося им самые тяжелые потери в живой силе и технике. Тогда Кремль, возможно, проявил бы больше уступчивости по отношению к нам. Сепаратный мир с ним, конечно, радикально изменил бы военное положение. Естественно, это не было бы достижением наших целей 1941 года, но фюрер все же надеется добиться раздела Польши, присоединить к сфере германского влияния Венгрию и Хорватию и получить свободу рук для проведения операций на западе. Такая цель, конечно, стоит усилий. Закончить войну на востоке для развертывания операций на западе — какая прекрасная идея! Поэтому фюрер также считает, что следует проповедовать месть по отношению к Востоку и ненависть по отношению к Западу. В конце концов, именно Запад вызвал эту войну и довел ее до таких ужасных масштабов. Ему мы обязаны нашими разрушенными городами и памятниками культуры, лежащими в развалинах. И если бы удалось отбросить англо-американцев, имея прикрытие с востока, то, без сомнения, была бы достигнута цель, состоящая в том, чтобы на все времена вытеснить Англию из Европы как нарушителя спокойствия.
Программа, изложенная мне здесь фюрером, грандиозна и убедительна. Ей недостает пока возможности для реализации. Эту возможность должны создать сначала наши солдаты на востоке. В качестве предпосылки ее осуществления необходимо несколько внушительных побед; и, судя по нынешнему положению, они, вероятно, достижимы. Для этого надо сделать все. Для этого мы должны трудиться, для этого мы должны бороться, и для этого мы должны во что бы то ни стало поднять на прежний уровень моральный дух нашего народа».
Психотерапевтический сеанс прошел прекрасно, Геббельс удалился в полном восторге:
«Я очень счастлив, что фюрер физически и духовно находится в исключительной форме, что он сохраняет ясность ума и непреклонность».
Рейхсминистр еще не знал, что наступление в Венгрии фактически уже провалилось. За семь дней ожесточенных боев немецкие войска продвинулись на узком участке фронта на 20–30 километров. Однако танки так и не дошли до Дуная. 12 марта Толбухин начал перегруппировку сил на правом крыле фронта, собирая кулак для удара на Вену. 4-я гвардейская армия в отражении немецкого удара уже не участвовала, ее потери в этот день составили: убитыми — 4, ранеными — 22 человека. Справа от нее занимала отведенную полосу 9-й гвардейская армия. Для пополнения был отведен в тыл Донской кавкорпус.
13 марта и в последующие дни 1-й корпус СС, пытаясь «вскрыть» плацдарм, безуспешно бился за высоту 220 в двух километрах южнее Шимонторнья. Высота неоднократно переходила из руки в руки, дело доходило до рукопашных схваток:
«Вражеские танкисты больше не атаковали. Надо думать, свою задачу они выполнили и были переброшены на другой участок. А здесь немецкая и наша пехота колошматили друг друга, высоты несколько раз переходили из рук в руки. Я со своим орудием находился под одной из высот, и это, может быть, спасло и меня, и моих солдат. Потому что тех, кто занимал позиции за нами, немцы накрывали своим огнем, а нас, находившихся у них под носом, не замечали. В тех боях погибли подполковник Овчаров, капитан Ковалев, два взводных, много солдат. Был момент, когда пехота побежала, оставив без прикрытия мой взвод и орудие, которое мы никак не могли выкатить из артиллерийского окопа. На наше счастье, налетел туман и прикрыл нас словно дымзавесой… А вообще-то прикрытием была самоходка, которая сгорела еще в первый день. Она закрывала собою нашу позицию со стороны канала, откуда стреляли немцы. Впрочем, опасаться надо было не только их. Нас нередко по ошибке бомбили «кукурузники» — самолеты женского авиаполка. Каждую ночь развешивали они в небе фонари-ракеты и начинали сбрасывать бомбы. Хорошо, что хоть делали это не прицельно — просто разгружались… А в перерывах между бомбежками приходил замполит майор Цквитария, он читал и разъяснял нам приказы Верховного Главнокомандующего, призывы Военного совета, которые сводились к одному: ни шагу назад! Когда налетали самолеты, майор тотчас бросался к щели. Но был толст и неповоротлив, в узком укрытии вместе со всеми не умещался. И тогда он поднимал голос: «Я — замэстытель командыра полка, прыказываю асвабадыт места!..»
Чувствую невысказанный вопрос: боялся ли? Конечно, боялся. Может, иногда и трусил. Но страхов на войне, вообще говоря, много, и все они очень разные. Страх перед немцами — могли взять в плен, застрелить; страх перед огнем противника — в особенности перед артиллерийскими налетами и бомбежками. Если разрывы рядом, тело само — без участия разума — падает на землю, а сердце готово разорваться от мучительных предчувствий. Но был и иной страх, идущий, так сказать, сзади — от начальства, от всех тех карательных органов, которых в войну было не меньше, чем в мирное время. Может быть, даже больше. Когда командир грозит расстрелять тебя, если ты не возьмешь оставленный хутор, высоту или траншею (а угроза эта была вполне реальной), то еще не известно, кого ты будешь бояться сильнее — немцев или командира. Враги могут промахнуться. А свои — командиры (или трибунал, если дойдет до него) — эти промаха не дадут. Тут уж все определенно и категорично».
Кстати, Быков упоминает заградотряды, выставленные в районе дунайских переправ.
14 марта в полосе 2-го танкового корпуса СС Дитрих ввел в дело свой последний резерв — 6-ю танковую дивизию, усиленную батальоном «пантер». Дивизия атаковала из района Шерегельеша на юго-восток, но и она завязла в грязи и советской обороне. К этому времени плотность артиллерии на отдельных направлениях превышала 160–170 стволов на километр фронта, авиация 17-й воздушной армии произвела 5277 самолето-вылетов, а из засад били по «панцерам» Т-34 и СУ-100. Причем танковые и механизированный корпуса постоянно пополнялись новой либо прибывшей из ремонта техникой, поэтому в конце сражения в них числилось больше боевых машин, чем имелось в начале. К примеру, в корпусе Руссиянова стало 60 «шерманов». Лишь бригады «соток» несли невосполнимые потери материальной части, нередко из-за безграмотности командиров, использовавших самоходки «по-танковому»: бросая их в атаку или используя для самостоятельной разведки боем.
«Зепп» Дитрих, уже будучи в плену, по поводу несостоявшегося «Весеннего пробуждения» показал следующее:
«Когда танки были введены в бой для развития первоначального успеха, местность оказалась совершенно непроходимой. Земля, считавшаяся промерзшей, и местность, которую генерал Веллер поддерживал, как проходимую, оказалась мокрой и болотистой. Из-за режима секретности мне было запрещено проводить рекогносцировку. В итоге 132 танка увязли в грязи и 15 «королевских тигров» утонули по башню, соответственно наступление могло быть продолжено только пехотой».
Но эсэсовская пехота была не та, что на Курской дуге.
«Начатое нами, наконец, наступление в Венгрии, — вспоминает Гудериан, — вначале имело успех. Однако распутица, вызванная мягкой погодой, мешала продвижению танков, что ставило под сомнение возможность продолжения наступления. Если севернее озера Балатон нам удалось несколько продвинуться, то к югу от него наступление сразу застопорилось…
Наконец, исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранявшийся до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти дивизии уже нельзя было больше полагаться».
В эти дни немецкая авиаразведка зафиксировала перемещение крупных механизированных колонн, двигавшихся от Будапешта на Замоль. Это выдвигались к линии фронта войска 9-й гвардейской армии. Намерения русских читались как на ладони: нанести фланговый удар и перехватить коммуникации германских войск.
Он последовал 16 марта, когда после мощной артиллерийской и авиационной подготовки перешли в наступление 4-я и 9-я гвардейские армии. Под угрозой окружения 6-я танковая армия СС начала отход к линии Веспрем — Папа — Таркань.
Согласно отчетам советских штабов, только общевойсковые армии, без учета танковых корпусов и других частей фронтового подчинения, за 6–14 марта уничтожили и захватили 729 вражеских танков и самоходок. Несомненно, здесь имеет место даже не двойной, а тройной учет. Так, 17-я воздушная армия, сыгравшая важную роль в отражении немецких ударов, только 12–13 марта записала на свой счет 54 единицы «уничтоженной» бронетехники. Прибывшая из Москвы в конце марта комиссия учла 968 неприятельских танков и САУ практически всех состоявших на вооружении Вермахта типов и конструкций, сожженных, утонувших в грязи, брошенных из-за отсутствия горючего в районе Веленце и Балатона в январе — марте 1945 года (и не обнаружила ни одного танка, уничтоженного авиацией). Мощь немецких танковых соединений была окончательно подорвана. Дезорганизованная промышленность рейха неспособна была восполнить эти потери. Если в феврале с конвейеров сошло 168 «пантер» и «ягдпантер», то в марте — 46, а в апреле фирма МАН сумела собрать только 20 машин. 31 марта «Хеншель» поставил войскам заключительную партию «королевских тигров» — 13 штук.
