человеку к 12 час[ам] дня 19 ноября в В[оенно-]Р[еволюционный] Комитет (во Дворец). Необходимо немедленно выбрать в каждой отдельной воинской части одного комиссара, выбранным [комиссарам] явиться в Военно-Революционный Комитет 20‑го ноября в 12 час[ов] дня» {823}. Очевидно, речь шла о «смотре сил» перед планировавшимся выступлением.
Солдатская секция Исполкома объединенного Совета не отступала от своей позиции. 19 ноября (2 декабря) она вынесла постановление о роспуске ВРК и сформировании, вместо него, нового «комитета спасения революции». ВРК этому решению, естественно, не подчинился. В заявлении за подписью Пятакова говорилось: «Военно-Революционный комитет объявляет, что[,] будучи избран на объединенном заседании Советов Солдатских и Рабочих Депутатов[,] он таковым может быть и распущен. <…> Все остальные комитеты, вроде «комитета спасения», как органы[,] не избранные Советом С[олдатских] и Р[абочих] Депутатов[,] совершенно неправомочны» {824}. Через два дня в «Пролетарской мысли» было опубликовано письмо некоего солдата Забродина. Автор напоминал, что от Совета солдатских депутатов в объединенный Исполнительный комитет было избрано всего 5 большевиков, после чего восклицал: «Неужели мы допустим, чтобы вся меньшевистско-эсеровская клика уступала буржуазии кровью добытые завоевания революции?! Нет, этого не должно быть!» Нужно, утверждал он, «немедленно повести агитацию среди воинских частей и требовать переизбрания представителей в сов[ет] солд[атских] деп[утатов]. Эти представители давно уже не отражают общей линии воинских частей, которые в подавляющем большинстве признают рабоче-крестьяснкое советское правительство» {825}.
24 ноября (7 декабря) в 6 часов вечера в зале купеческого собрания открылось третье за три недели общее собрание Совета рабочих и солдатских депутатов, созванное по требованию большевиков. На этот раз председателем собрания избрали Леонида Пятакова, который получил 244 голоса (кроме большевиков, за него проголосовали украинские социал-демократы) против 133 голосов (меньшевиков, российских и украинских эсеров, бундовцев) за Григорьева. Последнего в результате избрали товарищем председателя {826}.
Большевики еще на этапе подготовки, призывая своих сторонников приходить на собрание, утверждали, что предыдущее собрание (то, с которого они ушли) «не могло иметь законной силы за неприбытием достаточного числа членов рабочей секции» {827}. И теперь они потребовали вернуться к вопросу о власти. Меньшевик Смирнов напомнил, что предыдущее собрание уже решило этот вопрос, а на заседании Исполкома было решено, что вопрос может быть поставлен вновь, если на следующем собрании будет присутствовать 500 человек. Поскольку сейчас налицо 411 человек, то вопрос не может быть поставлен. На это Андрей Иванов заявил: большевики согласны с тем, что вопрос сейчас нельзя ставить, но и решению предыдущего собрания подчиняться они не намерены.
Большевик Бакинский предложил нечто вроде компромисса: назначить новое заседание на 29 ноября (12 декабря), причем оно должно быть правомочным вне зависимости от того, сколько депутатов на него явится. Пока же, заявил он, «определяющей линией поведения должна быть та, которая была принята на Общем Собрании в Городском театре в октябрьские дни» (то есть на заседании 4 (17) ноября, которое приняло решение о передачи всей власти Советам).
С этим, естественно, не согласились меньшевики и эсеры, полагавшие, что тем самым собрание все-таки пытается решить вопрос о власти. И здесь вмешался председательствовавший Пятаков. «Мы не ставим вопрос о власти на повестку дня, – сказал он, – но нам нужно решить: постановлению какого Общего Собрания нам нужно подчиниться, того ли[,] которое было в Городском Театре, или того, с которого ушла большевистская фракция». (Для себя-то большевики этот вопрос уже решили, но они хотели навязать свое решение всем остальным.) И вознамерился поставить предложение Бакинского на голосование.
Представители украинских партий встали с мест, чтобы выйти из зала.
Дебаты продолжились. Григорьев заявил: «Воля киевских рабочих и солдат выявилась с полнотою не тогда – в Городском театре, где было решено “вся власть советам“, а при выборах в Исполнит[ельный] Комитет» (которые состоялись позже). Если уж ставить вопрос о власти, предложил он, – то путем перевыборов Исполкома. Затем выступил украинский большевик Пащенко, который повторил тезис, уже знакомый нам по письму солдата Забродина: «Я уже несколько месяцев работаю среди украинских солдат и знаю их настроение. Оно совершенно не таково, как у Вас, лже-социалисты!» Подлил масла в огонь дебатов Горвиц, который предложил вообще «не решать вопрос о власти голосованием, потому, что он [все?] равно решен в Петрограде победой рабочих и солдат».
Пятаков все-таки поставил на голосование предложение Бакинского. В ответ меньшевики, российские и украинские эсеры и бундовцы заявили, что покидают собрание. «До свидания! Милости просим! Сколько за вами рабочих?» – кричали им вслед.
Пятаков попросил пересчитать оставшихся; выяснилось, что осталось 260 человек. Предложение Бакинского проголосовали: «против» – ни одного, воздержалось – 7 {828}. Таким образом, официальная (насколько ее можно было считать таковой) позиция киевского Совета вернулась к той, что была высказана 4 (17) ноября: «Вся власть Советам!».
Несостоявшаяся ноябрьская революция
А тем временем Военно-Революционный комитет продолжал готовиться захватить власть не на словах, а на деле.
За четыре часа до заседания Совета, в 2 часа дня того же 24 ноября (7 декабря), в помещении ВРК, во дворце, состоялось общее собрание комиссаров отдельных воинских частей киевского гарнизона {829}. Было принято секретное решение: в течение ближайших нескольких дней (ориентировочно трех) привести все части в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений ВРК. 27–29 ноября (10–12 декабря) товарищ председaтеля Комитета Пуке был занят приведением в боевую готовность тыловой артиллерии особого значения (ТАОН) Юго-Западного фронта, дислоцировавшейся на левом берегу Днепра.
На заседании дивизионных комитетов и комиссаров в Броварах было выяснено, какие части готовы немедленно выступить. «Настроение всех почти собравшихся было боевое, – вспоминал Пуке через десять лет после событий. – Особое нетерпение проявляли ближайшие к Киеву батареи, принимавшие участие в октябрьских боях. В район железнодорожн[ой] ветки между расположением батарей было подтянуто до 30 вагонов боеприпасов. Новые 3-дюймовки, тяжелые 6–8[-дюймовые] “Викерсы” и японские 42-лин[ейные] “Арисаки” говорили о мощности нашей артиллерии. <…> В ночь на 29-ое ноября, начальникам, комиссарам и председателям бат[альонных] комитетов, было отдано распоряжение быть к утру готовыми к бою, а командам охраны, с пулеметами и 2‑мя легкими батареями, ночью выступить на охрану мостов, соединяющих Киев со Слободкой» {830}.
В 20‑х числах ноября (по старому стилю) большевики «пронюхали», что на ипподроме, рядом с 3‑м авиапарком, на открытом пространстве хранились новенькие американские винтовки, сложенные в деревянные ящики (вероятно, предназначавшиеся для фронта). Охранял этот склад небольшой караульный отряд. Пятакову и Богданову удалось договориться с солдатами. С помощью 3‑го авиапарка и арсенальцев штаб Красной гвардии организовал экспедицию на склад. Изъяли более 1000 винтовок, которые сначала перевезли во дворец, а
