нужной разворотливости втянуться в новую работу, не старался повышать уровень знаний, необходимый для руководства высшим учебным заведением. А коллективу нужен руководитель, который бы соответствовал его движению вперед. Про т. Елистратова этого сказать нельзя. Необходимо глубоко задуматься над этим вопросом» [1238], — заявил Литвак.
В резолюции было записано: «В работе дирекции… преобладает формально-бюрократический стиль, пренебрежительное и бездушное отношение к нуждам и запросам студентов и профессорско-преподавательского состава. Отсюда — оторванность дирекции от коллектива Института. Т. Елистратов болезненно воспринимает критику и самокритику, направленную в адрес дирекции, расценивает ее как личную обиду» [1239]. После непродолжительной борьбы [1240] Елистратова сместили, и его место заняла А. С. Рослова, которая сумела оградить институт от дальнейших погромных кампаний [1241].
Таким образом, идеологические кампании проходили в Историко-архивном институте со значительной спецификой, обусловленной особенностями этого учебного заведения и кадровой ситуацией. Давало о себе знать противостояние между «архивистами» и «историками» и большое количество совместителей. Центральной фигурой проработок стал А. И. Андреев. Л. В. Черепнин пострадал в ходе проведения кампании в МГИАИ даже больше, чем в Институте истории. Особенностью Историко-архивного института является и то, что размах «борьбы с буржуазным объективизмом» оказался большим, чем антикосмополитическая кампания. Вероятно, это связано с общими особенностями развития ключевых для Историкоархивного института направлений — источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин. Острие критики оказалось направлено на Андреева по той причине, что он являлся проводником чуждой для советского марксизма источниковедческой теории, разработанной А. С. Лаппо-Данилевским [1242]. Таким образом, возникшая во второй половине 1930-х возможность хотя бы частично интегрировать теоретическое наследие дореволюционной историографии в советскую гуманитарную науку так и не была реализована вследствии идеологического давления.
Именно поэтому самой громкой кампанией для Историко-архивного института стала «борьба с объективизмом», в которой одним из главных лозунгов была борьба с наследием «буржуазных» ученых.
9. Борьба с «космополитами» в археологии
Антикосмополитическая кампания у археологов не получила такого же масштаба, как это было в Институте истории. Возможно, причин тому было несколько. Во-первых, враждующие группы находились в некоторой растерянности в связи с неопределенностью, сложившейся после обсуждения доклада Равдоникаса. В такой ситуации предпринимать смелые шаги не хотел никто. Во-вторых, в прессе почти не появлялись упоминания об археологических работах в контексте борьбы с «космополитизмом», что также не стимулировало к активизации критики.
Как бы то ни было, антикосмополитическое собрание прошло 29–30 марта 1949 г. и в Институте истории материальной культуры. 29 марта его открыл директор А. Д. Удальцов, донесший до сотрудников смысл «космополитических грехов»: «Буржуазный космополитизм является в наших условиях, в условиях Советского Союза, пресмыканием перед заграницей, перед Западом, перед его загнивающей культурой. Это вместе с тем идеи “единого потока” развития культуры без различия местных и национальных особенностей, это принижение самобытного развития русской культуры и провозглашение внешних культурных влияний как якобы основы ее развития, принижение достижений нашей советской культуры, нашего советского искусства, нашей советской науки» [1243]. По словам Удальцова, в области исторической науки таких отщепенцев «жалкие горстки», но они все же имеются. В основном они сконцентрировались на важнейших участках исторического фронта — истории советского общества и новейшей истории.
Но в чем же заключается «космополитизм» в области археологии? И на это был дан ответ, правда, неуверенный: «Думается, что это прежде всего представления о том, что развитие культур советских народов протекало под влиянием внешних культурных влияний, что оно не являлось самобытным, а что якобы исключительно под влиянием более высоких культур за рубежом народы Восточной Европы и других областей Советского Союза совершали свое культурное развитие» [1244]. В данном случае он привел только один пример. Так, встречается термин «римская провинциальная культура», который относят к культуре «полей погребальных урн». На самом деле, по мнению Удальцова, эта культура ранних восточнославянских племен [1245].
Но главным вопросом являлось то, есть ли «система ошибок» в работах археологов. Такую систему нашли у Равдоникаса [1246]. Еще несколько месяцев назад он претендовал на то, чтобы быть лидером советской археологии. Но судьба превратна. Фигура Равдоникаса для антикосмополитической критики оказалась весьма удобной: отчество Иосифович, член иностранной (Норвежской) академии наук, норманист, наконец, человек, которого в отместку готовы были с упоением критиковать очень многие.
Отдельные «космополитические» ошибки докладчик нашел в книге С. И. Руденко «Древняя культура Берингова моря и эскимосская проблема». Объективистские промахи наличествовали в учебнике Арциховского [1247]. В заключение Удальцов выразил надежду, что выступающие следом еще приведут конкретные примеры ошибок в археологии.
Но новых жертв никто искать не стал. Главный враг в лице Равдоникаса был назван, и практически вся критика обрушилась на него. Больше всех усердствовал Л. П. Зяблин, который из-за норманистских взглядов ленинградского ученого обвинил того в пособничестве Гитлеру [1248].
Б. А. Рыбаков представил антинорманистов как вековых, начиная с XVIII в., борцов против немецких ученых-норманистов. Примером космополитических ошибок был назван Равдоникас, а учебник Арциховского, наоборот, Рыбаков представил как «первый советский учебник, не имеющий прецедентов» [1249]. Другой ученик Арциховского Д. А. Авдусин также сконцентрировался на критике Равдоникаса. Сам Арциховский признал свои ошибки, но основную часть выступления посвятил дискредитации Равдоникаса.
Н. Н. Воронин выступил против своего врага М. К. Каргера. Вначале он признал, что когда-то сам увлекался теорией влияния романского стиля на древнерусское зодчество. Но теперь проводником этой теории является именно Каргер, который «поставил лишь вопрос о том, откуда была “заимствована” техника мозаичных и инкрустированных полов» [1250].
В. В. Шлеев обвинил в миграционизме армянских историков Я. А. Манданяна и М. Х. Абигяна. Кроме того, они доказывают, что Урарту — это государство древней грузинской народности, а грузины — родственники хеттов [1251].
А. П. Окладников, хотя и признал ошибки Равдоникаса, все же позволил себе подчеркнуть, что книга Арциховского неудачна [1252]. М. Г. Рабинович призвал широко обсудить работу Института истории материальной культуры.
На заседании 30 марта А. Н. Бернштам предложил написать книгу по истории археологии, где бы доказывался приоритет отечественных археологов [1253]. В качестве примера ученого, который не признает приоритета отечественной науки, он назвал Н. В. Пигулевскую, которая в книге «Сирийские источники по истории народов СССР» практически не упомянула советских историков. Нельзя, чтобы работники отмалчивались, «”тихая заводь” может быстро затянуться тиной и превратиться в болото» [1254], — завершил свое выступление Бернштам.
В итоговой резолюции главным «космополитом» был объявлен Равдоникас, а Арциховскому рекомендовалось исправить ошибки в своем учебнике и выпустить новое издание [1255].
Итак, особого разгула страстей, как то было в Институте истории, у археологов не наблюдалось. Равдоникас заочно был
