Местом конгресса был выбран город Ништадт, министрами назначены те же лица, которые вели аландские переговоры, — Брюс и Остерман, последний выпросил себе титул барона и тайного советника канцелярии; с шведской стороны были назначены граф Лилиенштет и барон Штремфельд. Между тем в феврале 1721 года приехал в Петербург полномочный французский министр Кампредон, прежде бывший в Стокгольме; приехал скрепить дружбу между Россиею и Франциею и содействовать примирению России с Швециею. В конференции, бывшей 21 февраля, русские министры объявили Кампредону, что царское величество уже объявил регенту о своих условиях, убавить из них ничего не может, и если у него, Кампредона, есть указ трактовать на этих условиях, то государь укажет вступить в переговоры. «Если эти условия составляют ультиматум, — отвечал Кампредон, — то посредничество невозможно; посредничество состоит в том, чтоб сближать обе стороны взаимными уступками». Русские министры сказали на это, что царское величество уступает Швеции целое Великое княжество Финляндское, другого же уступить нельзя и не для чего, потому что царское величество в прежнем благополучии, а шведам надежды иметь, кажется, не на что и перед прежним их состоянием не лучше стало. 28 февраля Кампредон был на партикулярной аудиенции у царя и просил позволения ехать в Швецию, чтоб склонять короля к миру представлением о силах России, о невозможности для Швеции бороться с нею; просил также позволения объявить шведам, в утешение им, что за уступленные земли царь согласен дать им некоторое вознаграждение; наконец, просил позволения объявить, что уступленные Швециею провинции останутся за Россиею, не будут переданы никому другому (конечно, разумея здесь герцога голштинского). Царь согласился, и Кампредон отправился в Швецию. Русские министры приехали в Ништадт 28 апреля 1721 года и застали уже там шведских уполномоченных. Последние начали дело требованием, чтоб им сообщены были условия, на каких царь желает заключить мир. Им отвечали, что условия были объявлены на Аландском конгрессе и потом сообщены шведскому правительству французским посланником Кампредоном. «Об Аландских условиях теперь нечего думать, — сказали шведы, — в то время Швеция имела четверых неприятелей, из которых с датским и прусским королем мир заключила, с польским, надобно надеяться, также скоро помирится, а король английский, как всем известно, теперь союзник Швеции, на помощь которого она всегда надеется; теперь эту помощь для наступательной войны Швеция не приняла, желая скорейшего заключения мира». Брюс отвечал: «Царское величество, когда был в союзе с упомянутыми королями, почти никакой от них помощи не имел; от англичан Швеция никакой помощи не получит, как видно из примера прошлого года, и царское величество всегда в состоянии против врагов своих один войну вести». «Мы думаем, — сказали шведы, — что царское величество желает удержать за собою Лифляндию и Выборг; но если они останутся за Россиею, то мы все в Швеции должны будем в отчаянии и безо всякого довольства помереть и скорее согласимся дать обрубить себе руки, чем подписать такой мирный договор». «Без Лифляндии и Выборга царское величество мира не заключит, а Швеции будет довольно получить опять Финляндию», — отвечал Брюс. «На Аландском конгрессе было предложено оставить Лифляндию за Россиею только на время», — заметили шведы. «Это предложение было сделано тогда, чтоб помешать заключению мира у Швеции с Англиею», — отвечал Брюс.
Английский флот опять явился в Балтийском море и опять не помешал генералу Ласси с 5000 войска высадиться на шведские берега и опустошить их, сжечь три городка, 19 приходов, 79 мыз, 506 деревень с 4159 крестьянскими дворами. В Ништадте шведские уполномоченные становились все сговорчивее. Они сильно стояли только за Выборг, а из Лифляндии требовали хотя Пернау и острова Эзеля. «Выкиньте это из головы, — отвечал им Брюс, — Пернау принадлежит к Лифляндии, где нам соседа иметь вовсе не нужно, а Выборга отдать вам нельзя». «Мы уступим всю Лифляндию, — продолжали шведы, — только на двух условиях: чтоб царское величество заплатил нам за нее секретно известную сумму денег да чтоб не вмешивался в дело герцога голштинского: мы сами и многие другие у нас к его стороне склонны; но теперь, вследствие присяги всего государства, ничего в пользу его сделать нельзя. После нынешнего короля герцог имеет несомненное право на шведскую корону и получить может, потому что, кроме него, нет никого на линии; только он может получить корону по воле государственных чинов, а не насилием. Да просим, чтоб царское величество не посылал теперь войск своих в Швецию для ее разорения, потому что от этого будет большое препятствие здешнему нашему делу; и Аландский конгресс прекратился от того же». «Если царское величество, — отвечал Брюс, — пошлет свое войско в Швецию, то от этого здешнему делу никакого препятствия не будет, а еще скорее мир будет заключен».
Соглашаясь на уступки Лифляндии, шведы продолжали стоять за Выборг. «Этот город — ключ Финляндии, — говорили они, — если он останется за Россиею, то вся Финляндия всегда будет в воле царского величества. Мы готовы дать всякое ручательство в безопасности России со стороны Выборга, обяжемся не держать более 400 человек гарнизона, выхлопочем гарантии других держав, но города уступить не можем». Наконец шведы уступили и Выборг, спорили только об округе его.
Шведы уступали Лифляндию под условием, чтоб царь не вмешивался в дело герцога голштинского. Мы видели старания герцога и его министров в Вене сблизиться с русским двором и заставить царя принять к сердцу интерес герцога предложением брачного союза между ним и царевною Анною. На донесения Ягужинского об этом деле Петр писал: «На предложение сего герцога о супружестве с старшею, царевною ответствовать не могу ныне двух ради причин: первое, еще не знаем, что в нынешних непрестанных отменах последовать может; другое, что его самого не знаем, а надобно, чтобы он сам ко двору моему приехал, а сие для него полезно будет и потому, понеже ныне в Швеции его партия паки стала усиливаться». В другом письме к Ягужинскому Петр имел неосторожность написать, что не заключит мира с Швециею, пока не сделает герцога наследником, в чем готов и письменно обязаться. В Петербурге об интересах герцога хлопотал известный нам Штамкен в звании посланника голштинского, но на все свои представления получал неопределенные ответы в таком роде: «Царское величество радостного отменения в делах герцога и постоянного благоповедения охотно желает, и, что его царскому величеству зело приятно будет, когда он добрыми своими оффициями при являющихся случаях к споспешествованию его королевского высочества блага и интереса способствовать может, его царское величество от господина посланника милостиво желает, дабы он, его королевское высочество, о сем и о имеющей к нему его царского величества доброй дружбе и склонности наилучшим образом обнадежил». В конце сентября 1720 года Штамкен подал промеморию: «Его королевское высочество желает и царское величество в служебной преданности просит, чтоб в предбудущий мир между Россиею и Швециею его королевское высочество таким образом включен был, чтоб наследие Шведского государства ему и его потомству определено и в своей силе содержано было». Шафиров отвечал: «Царское величество сомнения не имел его королевского высочества благоосновательное право к шведской короне данным уже титулом королевского высочества признать; также из праволюбия весьма склонен его королевскому высочеству в том, как то только учинено быть может, более помогать и объявить велел, что он не только при учинении мира с Швециею сколько возможно за его королевское высочество интересоваться будет, но и в продолжение войны (так как мир еще далеко отстоит) изволит все учинить к его королевского высочества пользе; пусть его высочество только объявит, как при будущих военных операциях наилучшим образом ему может быть услужено».
12 декабря 1720 года призван был к царскому величеству в зимний старый дом голштинский посланник Штамкен, и подканцлер объявил ему о сообщении генерала Кришпина князю Василью Лукичу Долгорукому в Копенгагене, что он, Кришпин, имеет поручение от некоторых знатнейших шведских сенаторов заехать к герцогу голштинскому в Бреславль, объявить ему о их склонности к нему, о неудовольствии их на короля, и пусть он, герцог, старается об усилении своей партии в Швеции. Штамкен отвечал, что и он получил от своего двора известие, что в Швеции хотят заставить короля объявить наследником герцога голштинского; англичане же и датчане всеми способами стараются отводить герцога от царского величества. Царь объявил ему на это, что все датские и английские интриги и ласкательства клонятся к одному — отвесть герцога от России и потом провесть; никто не имеет таких средств и таких причин помогать герцогу, как Россия: ибо как может ему помочь датский король против Швеции, с которою он только что получил мир и с обидою герцога выговорил себе у Швеции и Англии Шлезвиг, и какая сила одного датского короля против Швеции? А ганноверцы стараются только о своем интересе, чтоб удержать за собою Бремен и Верден. «Я, — говорил царь, — герцогу к получению в Швеции сукцессии, также и в прочем всеми силами помогать буду, и если герцог сюда, в Петербург, приехать изволит, то мне будет легче показать это на самом деле, потому что я с Швециею в войне и сильно вооружаюсь к будущей весне; так герцогову интересу очень может помочь, когда в Швеции узнают, что он имеет такую сильную помощь».
