Силы, действующие против Турции на Балканском полуострове, должны были по плану Обручева увеличиться с 4 до 7 корпусов. Обручев придавал особое значение быстроте этого наращения нашего оперативного развертывания. Он предлагал взять 1 дивизию из прибрежной обороны, 3 дивизии из находящихся наготове в стратегическом резерве, а 2 дивизии сформировать из состава гвардейского и гренадерского корпусов, чтобы дать боевую практику этим образцовым частям, рассадникам старшего командного состава.
Оценивая план Обручева, мы видим в нем подчеркнутые мотивы наполеоновской стратегии — занятие между Балканами и Дунаем внутреннего положения и стремительный удар из него по неприятельской столице. В условиях экономической отсталости Турции, бездорожья, несовершенства государственного аппарата Турции, внутренних болезней — применение наполеоновских приемов в 1877 г. могло явиться вполне уместным. Конечно, Обручеву лучше было бы не подсчитывать необходимые силы в обрез. Сокрушение требует вообще избытка сил, максимального перевеса. Обручев несколько преувеличивал трудности довольствия и маневрирования крупных сил в Болгарии, оказавшейся цветущей хлебородной страной; Обручев также опасался, что мобилизация более крупных сил задержит открытие кампании. Но в таком случае можно было бы шире воспользоваться дивизиями, мобилизованными для охраны Черноморского побережья. Сокрушение прикрывает все второстепенные направления само угрозой наносимого смертельного удара. Если при ограничении нашей конечной военной цели оккупацией северной Болгарии, по первому проекту, еще можно было ожидать турецкого да и английского десанта на наших берегах, конечно, возможность десанта отпадала вовсе при нашем движении к Константинополю.
Несомненно, на размах соображений Обручева в сторону сокращения потребных русских сил давили донесения «отца лжи», как называли балканские славяне русского посла в Константинополе, графа Игнатьева, рисовавшего развал Турции, донесения нашей агентуры о низком качестве турецкой армии, скромные достижения турок против сербской милиции в 1876 г., наконец соображения финансового характера — полное несочувствие министра финансов щедрому ведению войны, — а щедрость, быстрота и в конечном результате экономия в действительности смыкаются очень близко.
Но, самое существенное, наполеоновское ведение войны требует и крупного полководческого таланта, какого-то отображения Наполеона в оперативном искусстве. Сам Обручев был недопущен к выполнению своего замысла, — последний был передан в руки пигмеев. Обручев не учел, что замысел будет осуществляться Николаем Николаевичем и его штабом.
В обручевский план были введены небольшие изменения, обратившие, однако, его в блеф. Начальство не соглашалось ни на ослабление прибрежной обороны, ни на заимствование сводных частей у гвардии и гренадер. Вместо них мобилизовались новые дивизии, окончившие свое сосредоточение к Дунаю лишь в середине июля. Вместо дивизия, намеченной Обручевым для демонстрации в Добрудже, был выделен целый XIV корпус. В результате, хотя половодье на Дунае и задерживало намеченную переправу, но Дунай перешло не 6½ корпусов, как требовал Обручев, а лишь 4 корпуса. От расширения базы на Дунае операцией против Рущука главнокомандующий отказался, но марш на Константинополь был открыт немедленно, однако, не армией в 3 корпуса, как настаивал) Обручев, а в 7 раз слабейшим отрядом Гурко (10½ батальонов). Сил Гурко для сокрушения, конечно, хватить не могло; кризис русского наступления должен был быстро и неминуемо нарасти, что и случилось в действительности.
Жалкое исполнение еще не является приговором над сомнительным планом Обручева; однако, учитывая слабую тактическую подготовку русской армии, мы должны признать в нем громадный элемент риска. План не имел почти никакого запаса устойчивости.
Устройство тыла русской армии. Штаб действующей армии имел все возможности изучить заблаговременно железные дороги дружественной Румынии, которые должны были явиться единственной связью русских войск на Балканах с отечеством. Однако квалификация русских работников военных сообщений была невысока; они считали, что от Бендер на Яссы — Браилов — Бухарест удастся организовать движение двенадцатью парами поездов. Действительность показала, что в начале кампании, совпавшем с весенним половодьем, железные дороги Румынии, плохо построенные, подверженные размыву, требующие ремонта, пропускали только четыре-семь пар.
Казалось бы, в этих условиях следовало немедленно принять все меры к усилению работоспособности румынских железных дорог, к развитию слабых, перегруженных станций и т. д.; надо было бы ожидать, что с наступлением сухого времени года и продолжением войны, железнодорожное движение должно выправиться. В действительности, мы наблюдаем обратное явление. В июле 1877 г. румынские дороги доставили из Ясс, где кончалась русская широкая колея и начиналась колея западноевропейской ширины, 198 поездов; в ноябре успех перевозок упал в 3,5 раза — до 58 поездов. Это катастрофическое падение работоспособности железнодорожного тыла совпало с увеличением действующей армии втрое — с 160 тыс. до 500 тыс. — и соответственным ростом потребностей. Железнодорожный кризис создавался из неорганизованности и вытекающего из нее беспорядка русского тыла.
В перевозках царствовал произвол. Начальник военных сообщений составлял графики и не интересовался родом и назначением грузов. Интендантство и другие снабжающие органы не имели первоначально на дорогах в тылу своих агентов и не знали, какие грузы поступают из России на румынские железные дороги. На стыке русских и румынских дорог образовался огромный завал грузов. В отправлении их царил произвол и хаос. Начальник военных сообщений стремился угодить высшему оперативному командованию в несравненно большей степени, чем довольствующим органам, и выделял для грузовых перевозок не больше 1/6 графика: когда потребность в сухарях достигла 66 вагонов в сутки, интендантство с трудом добивалось получения 15 вагонов. В Бухаресте выбрасывались сотни вагонов беспризорных грузов, с которыми начальник военных сообщений не знал, что делать, а станционные пути в течение двух недель июля были забиты 450 вагонами с сухарями, которые плесневели и мешали работе этой слабой станции, а в армии в них была острая нужда. Никакой попытки предусмотреть затруднения, пробки, закупоривающие движение, и соответственно регулировать его, сделано не было.
Интендантство попыталось, правда, организовать подвоз в Румынию сухарей с другой стороны — через Галицию, Венгрию (Будапешт), Крайову. Но да передаточной станции из Венгрии в Румынию (Роман) не было ни агентов, ни отданных распоряжений, и 130 вагонов с сухарями были выброшены на землю и сгнили.
Можно было бы попытаться купить продовольствие в Сербии и Австро-Венгрии и сплавить его по Дунаю прямо к Систову. Часть баржей была бы, вероятно, пущена ко дну огнем турецких батарей Видина, но многие бы проскользнули. Однако попытки использовать водный путь Дуная сделано не было.
Вопрос о новом железнодорожном строительстве был поставлен только по истечении пяти месяцев войны.
8 августа приступили к постройке железнодорожной линии Бендеры — Галац для разгрузки румынской магистрали. Эта линия могла снабжать XIV корпус, бездействовавший в Добрудже, а впоследствии, с взятием Силистрии и Рущука, могла продолжаться водной линией по Дунаю. Через 42 дня, 19 сентября, движение по ней было открыто.
Нанесение сокрушительного удара на Константинополь требовало, чтобы от Бухареста была проведена ветка к Зимнице — пункту переправы через Дунай — и было подготовлено все необходимое, чтобы немедленно уложить полевую узкоколейку в две колеи на 75-километровом участке Систово — Габрово. Между тем к этому делу было приступлено только в сентябре. Управление, сначала приводящее в тупик, а потом уже ищущее из него выхода, рекомендует себя с наихудшей стороны.
В нашем распоряжении, от момента вступления в Румынию до начала переправы через Дунай, имелось свыше двух месяцев; румынские войска прикрывали наш марш к Дунаю. Вместо того, чтобы в течение этого времени подвозить часть войск (IX корпус) по железной дороге, что не ускоряло приступ к операциям, следовало бы использовать этот промежуток на то, чтобы перебросить в район Бухареста массу запасов снабжения и организовать вблизи Дуная мощные базисные магазины.
Очевидно, что нельзя изолировать руководство железнодорожным тылом от руководства снабжением армии. Роли извозчика, которую играло управление военных сообщений, и пассажира, исполненную русским интендантством, оказывали весьма отрицательное воздействие на течение войны.
Если эта неналаженность тыла не погубила в корне наши операции, то мы обязаны этим лишь наличию на театре войны богатых местных средств. Румыния и Болгария, за исключением некоторых горных районов, по населенности и плодородию могут равняться с самыми богатыми черноземными губерниями России. Правда, там не сеют ржи, гречихи, овса, а наше интендантство исходило из предубеждения, что русский солдат не может питаться пшеничным хлебом, русские лошади — ячменем и кукурузой. В действительности пришлось на них перейти в широких размерах.
