На следующий день два государя встретились, возможно, впервые увидев друг друга. Лев Диакон описывает эту встречу, что называется, в красках. По берегу Дуная к месту переговоров подъехала группа «сверкавших золотом всадников», во главе с императором, наверняка облаченным в парадные доспехи, включая традиционный Стефанос – украшенный зубчатым венцом шлем императоров Второго Рима. С другой стороны подгребла русская ладья. В ней сидело сорок дружинников Святослава. В белых рубахах, с бритыми подбородками и головами, они, на взгляд византийцев, мало отличались друг от друга. А Святослав греб веслом наравне со всеми. Иоанн, которому наверняка накануне доложили об ударе мечом по ключице русского князя, который успел нанести перед смертью глава его телохранителей, мог разве что дивиться прочности варварского доспеха (и как тут было не вспомнить опять неуязвимого Ахилла?!) либо сетовать на количество вранья, которое приходится выслушивать правителям. Князя отличали от дружинников вовсе уж белоснежная чистота одежд, золотая серьга с рубином и двумя жемчужинами в одном ухе и прядь волос, свисавшая к этому уху от макушки («признак знатности рода», отмечает Лев Диакон). Среднего роста, курносый, длинноусый, с крепким затылком и широкой грудью, князь сидел на гребной скамье на всем протяжении беседы с повелителем Восточноримской империи. Светло-синие глаза угрюмо смотрели из-под кустистых, мохнатых бровей.
Эта встреча, живописный контраст между варварской простотой государя Руси и ромейской раззолоченной пышностью, вдохновили не одно поколение художников. Ромеям в память она врезалась рядом обстоятельств. Во-первых, сама внешность русов, диковатая, на взгляд византийцев. Остригать волосы среди подданных Второго Рима было принято разве что по случаю траура или судебного осуждения. Усы часто брили, зато бороды, наоборот, отпускали. Серьги носили среди мужчин только моряки. Я не буду останавливаться на том, что с точки зрения норманна внешность Святослава, чистокровного варяга-руса с обеих сторон, была бы отнюдь не «признаком знатности рода», а скорее «видом довольно жалким» и позорным. Мы уже говорили об этом в свое время. Говорили и о том, что это не могло быть тюркским, печенежским заимствованием, как иногда любят писать. Тюрки заплетали волосы в косы, печенеги же впечатляли бородами даже арабов. Это, конечно, типичный вид славянина-руга. Так же, как типично славянскими являются вооружение, боевое искусство и обряды воинов Святослава, равно как и имя их вождя.
Вторая причина, по которой византийцам должна была запомниться эта встреча, – Святослав, как я уже сказал, сидел все время разговора с императором. В то время как владык Восточного Рима полагалось приветствовать падением ниц – проскинезой. Этот азиатский обычай перейдет на Русь во времена дальнего потомка нашего героя, Ивана III, вместе с титулом царя – до того на Руси так называли правителей Византии и… Золотой Орды (!) – и уродливым двуглавым хищником. Впрочем, до этого не опустилась даже Ольга – в свой визит в Город царей она лишь кланялась Рожденному в Пурпуре, но не более. Ее сын не почтил императора-армянина даже вставанием.
И, наконец, третья – именно так, не выходя на берег из лодки, беседовали дипломаты империи с азиатскими дикарями. Сидя в лодке, говорил с аварским каганом полководец Приск в VI веке. Во времена Святослава именно так беседовали посланцы императоров Восточного Рима с печенегами. Византийской азиатчине в очередной раз указали на место.
Два последних обстоятельства ясно показывают – речь велась не о сдаче, не об условиях капитуляции русов, а о заключении мира.
По договору, добыча русов оставалась при них, и выплачивалась еще и мера зерна, два медимна – около 20 килограммов – на человека. Вернуть требовалось только пленных – тех, что пережили Перунов день в Доростоле. Впрочем, летопись упоминает, что Святослав вел на Русь «полон без числа», однако я склонен предполагать, что под ним скорее следует понимать болгар-язычников, слишком явно отличившихся сотрудничеством с русами, чтобы ожидать чего-то хорошего от крещеных соплеменников и тем более – азиатских оккупантов из Византии.
Итак, условия мира были вполне почетны.
Русы покидали Болгарию.
Но не зря Цимисхий, принимая послов Святослава, заметил, «что обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием». Он уже хорошо знал, что, пока жив этот человек, ни ему, ни Византии не будет покоя. К печенегам из захваченной Преславы выехало посольство во главе с Феофилом, епископом Евхаитским. Иногда говорят, что император попросту подкупил печенегов через это посольство, науськав их на возвращавшихся из дальнего похода русов. Вряд ли. Я уже говорил, что говорящие о подкупе печенегов недооценивают их дикость. Теперь скажу по-иному – они также недооценивают дипломатическую изощренность епископа Евхаитского и многовековой опыт интриганов Второго Рима. Он вполне мог, скрупулезно соблюдая букву договора с русами о мире, заявить в печенежском лагере: «Верный союзник империи Святослав отправляется на Русь. Император требует пропустить своего союзника». Все формальности были бы соблюдены – а враг империи обречен. Ибо ничто так не могло задеть печенегов, как превращение их грозного земного божества в союзника презренных ромеев.
Могут спросить – зачем вообще было прибегать к помощи печенегов? Ведь та же огненосная флотилия легко могла бы спалить суда русов еще в Дунае? Спросить так может человек, не читавший Льва Диакона. После костров Перуновой ночи и нечеловечески мощного натиска русских дружин на следующий вечер северные варвары вызывали у византийцев попросту суеверный ужас. Иоанн Цимисхий более не хотел сталкивать свое войско с этими людьми. Недавно Второй Рим спасло чудо. Но ведь оно может не повториться! Не следовало искушать господа. Древний, как сама империя, принцип – пусть варвары бьют варваров!
По летописи, «сотворив же Святослав мир с греками, пошел в лодьях к порогам. И сказал ему воевода отцов, Свенгельд: «Обойди, княже, пороги на конях – там стоят печенеги». Роль Свенгельда в этой истории в высшей степени сомнительна. Он был со Святославом на Дунае. Но он не погиб вместе с ним и остальным русским войском, а выжил и оставался влиятельнейшим человеком при сыне нашего героя, Ярополке. Что подразумевает, что вернулся он на Русь не одиноким беглецом, а с некоторым количеством воинов. Уж не сам ли он «обошел пороги на конях»? Но тогда отчего он не прислал на выручку Святославу киевское войско? Он там, за Дунаем, должен был вместе с остальной дружиной клясться: «где твоя голова падет, там и свои положим». Но он пережил князя, не сдержал клятвы. На странное, скажем так, поведение Свенгельда в этом деле обращали внимание еще С. М. Соловьев и Д. И. Иловайский, а в ХХ веке – Б. А. Рыбаков и И. Я. Фроянов. Это поведение тем более странно, что Свенгельду, собственно, не надо было ехать за подмогой в Киев. Согласно первой Новгородской летописи, отец Святослава дал ему «в кормление» дань с уличей, живших не то в Среднем Поднепровье, выше порогов, не то в междуречье Южного Буга и Днестра. Он, по сути, был наместником великих князей Киевских в этих землях.
Иоакимовская летопись говорит, что Святослав сам отправил Свенгельда степью в Киев. После этого князь с большей частью войска двинулся на ладьях и зазимовал в Белобережье (берег Черного моря между устьем Днестра и Днепра). Зимой русское войско очень быстро съело выданные византийцами припасы хлеба. Под конец зимы воины Святослава стали уже покупать у местных жителей мясо, причем по огромной цене – полгривны за конскую голову. Кстати, еще один штрих к портрету «грабителей» и «хищнической дружины». Они покупали мясо, вместо того чтобы попросту отобрать его. Наступила весна, за нею – лето. И все яснее становилось ожидавшим помощи воинам – помощь не придет. В Киев придется возвращаться самим.
Русское войско, перенесшее множество битв, все тяготы осады, голодную зиму Белобережья и долгий переход на веслах, встретили на днепровских порогах несметные орды степняков.
И все же – почему? Почему Свенгельд, почему Ярополк не послали воинов в помощь государю и отцу? С. М. Соловьев: «но Свенгельд волею или неволею мешкал в Киеве». Д. И. Иловайский: «Князь, конечно, поджидал помощи из Киева. Но, очевидно, или в Русской земле в то время дела находились в большом расстройстве, или там не имели точных сведений о положении князя – помощь ниоткуда не приходила». Но ведь именно Свенгельд мог – должен был! – предоставить Ярополку и его ближним боярам, конечно, правившим от имени юного государя, «точные сведения о положении князя»! В ХХ веке целый ряд историков, занимавшихся этим вопросом, от специалистов – Рыбакова, Фроянова, Кузьмина – до дилетантов – Гумилева, Членова – пришли к неутешительному заключению: виновен! Свенгельд, бывший с князем на Дунае, добравшийся до Киева первым, не пославший никакой помощи своему князю и ставший самым влиятельным человеком у престола его наследника, сознательно предал Святослава. Именно так считали, похоже, и современники. Сын Святослава, Олег Древлянский, встретив в своих угодьях охотившегося сына Свенгельда, Люта, спросил: кто гонит зверя? Услышав в ответ гордое «Свенгелдич», Олег тут же убивает его. Если бы причиной убийства было нарушение охотничьих владений, не было смысла задавать какие-то вопросы, следовало просто покарать нарушителя. Но какие же причины побудили его к этому? Почему он убил, узнав, что перед ним – сын Свенгельда? Первое, что напрашивается – месть Святославича за преданного отца. Итак, Свенгельд – предатель? Но опять встает все тот же вопрос – почему?
