У Марии служил еще один капеллан, четвертый, которого не смогли сразу найти. Рич, Питри и Уиигфилд были вынуждены отложить отъезд до его появления. Увидев их, ожидающих внизу во дворе, Мария высунулась из окна.
«Умоляю вас, — ее голос был почти веселым, — попросите лордов из Совета поскорее вернуть мне управляющего, потому что сейчас, в его отсутствие, мне приходится вести хозяйство самой. А отец с матерью не научили меня, как замешивать тесто и выпекать хлеб! Я не знаю, сколько его можно выпечь из одного бушеля муки, и, честно говоря, уже устала от работы по хозяйству. Когда милорды отпустят моего служащего, это будет весьма любезно с их стороны, потому что, будь я проклята, если мой славный Рочестер отправился в тюрьму по доброй воле. — Умолкнув на секунду, она насмешливо продолжила: — И я молю Бога, чтобы он ниспослал добра в ваши души и тела, поскольку вы в этом сильно нуждаетесь».
На этом долгий конфликт по поводу мессы был завершен. Больше окрестные дворяне и фермеры на богослужения в доме принцессы не собирались. Избавив своих слуг от угрозы жестокого наказания, сама Мария, однако, в строжайшей тайне продолжала католические богослужения. Для этой цели в ее доме прятался священник. Даже если бы все вдруг раскрылось, у него были основания утверждать, что лично ему служить мессу в доме Марии никто не запрещал, хотя, наверное, это бы мало помогло. Таким образом, в последующие два года Мария «и еще от силы трое самых доверенных приближенных», подвергаясь большой опасности, по-прежнему слушали мессы.
Тем временем Дадли продолжал разваливать страну. Он и его фавориты, Нортгемптон и Дорсет, теперь руководили всеми действиями короля и силой заставляли крестьян подчиняться новым религиозным законам. То и дело слышались угрозы и требования «безжалостно расправляться с непокорными». И это при том, что во время правления Эдуарда инфляция представляла собой значительно более серьезную угрозу, чем ересь. Однако Дадли упорно продолжал губительную финансовую политику, начатую Сомерсетом, и положение стало уже катастрофическим. В 1551 году монеты обесценились почти вдвое по сравнению с их достоинством во время правления Генриха, а цены на все виды товаров утроились. То ли Дадли этого действительно не понимал, — того, что, когда деньги падают в цене, товары начинают стоить дороже, — то ли просто прикидывался, но всю вину за инфляцию он перекладывал на «алчных торговцев», которые вздувают цены, чтобы обогатиться. Поэтому девальвация в стране продолжалась, продолжали расти и цены.
Постоянно то в одном, то в другом месте вспыхивали волнения и не прекращались слухи о грядущем широкомасштабном восстании. Говорили, что графы Дерби и Шрусбери, которые не бывали при дворе из-за политических разногласий с Дадли, в течение нескольких дней могут поднять повстанческую армию в шестьдесят тысяч человек. Шли месяцы, и все больше аристократов, когда-то считавших Дадли избавителем, теперь втайне желали его свержения. Одним из таких разочаровавшихся был лорд — Правитель Пяти портов, сэр Томас Чейни, который доверился Схейве, сказав, что «истратил бы все, что имеет, лишь бы хоть как-то поправить положение, потому что сейчас оно невыносимо».
Экономический упадок сопровождался непрекращающейся военной опасностью. В условиях инфляции необходимо было изыскивать средства на содержание армии, для поддержания порядка в стране и предотвращения иностранной интервенции. Дадли расширил королевскую гвардию за счет пятисот подразделений иностранных наемников, а также решил вернуть к жизни старый феодальный обычай, когда дворяне и лорды за символическую плату обязаны были поставлять в королевскую армию определенное количество вооруженных всадников. Таким способом он надеялся получить четыре тысячи всадников, которые бы обошлись казне всего в десять тысяч фунтов.
В октябре 1551-го герцог Сомерсет, заседавший к тому времени в Совете уже два года, был вновь арестован по обвинению в заговоре. Советникам было доложено, что он замыслил поднять восстание, захватив сначала оружейные склады в Тауэре, а затем и весь город. Его сообщники в различных частях страны должны были одновременно взять власть на местах. В заключение герцог собирался устроить торжественный прием, куда должны были быть приглашены все члены Совета, и живыми бы они оттуда не вернулись. Но коварный план был вовремя раскрыт, а герцога, который на сей раз на снисхождение рассчитывать не мог, благополучно в январе казнили.
Сразу же после разоблачения Сомерсета, Дадли и его основные соратники присвоили себе новые титулы, значительно расширив при этом свои владения. Дадли, граф Уорик, стал теперь герцогом Нортумберлендом, Грею, маркизу Дорсету, был пожалован свободный до сих пор титул герцога Суффолка. (После смерти Чарльза Брэндона в 1545 году титул герцога Суффолка перешел к его братьям, умершим от потницы в 1551 году. Грей был женат на дочери Брэндона, Франсес, и таким образом имел право на герцогство через жену.) Казначей Полет стал графом Уилтширом, а Херберт стал маркизом Винчестером и графом Пембруком.
За всеми этими делами: лихорадочным наращиванием армии, страхами перед возникновением антиправительственных заговоров, а также присвоением себе новых титулов и званий — Марию с ее мессами почти забыли. В конце года до принцессы дошел слух, что может быть предпринята попытка насильно насадить в ее доме англиканскую литургию, но пока все было тихо. Весной 1552 года Рочестера, Уолгрейва и Инглфилда без шума выпустили из-под стражи и позволили вернуться к ней на службу. С тех пор о Марии вспоминали на Совете лишь эпизодически, да и то по рутинным вопросам. В одном случае это было связано со сменой ее четырех особняков — Сент-Осай, Малый Клафтон, Большой Клафтон и Уилли — на другие. Смена имела смысл, поскольку Сент-Осай находился в Блекуотере, графство Эссекс, который был к морю даже ближе, чем Вудхем-Уолтер. В другой раз были посланы деньги на ремонт владений принцессы, пострадавших от наводнения («пришедших в упадок от неистовства воды»).
Император и регентша наблюдали за ходом дел в Англии с большим удивлением. Тирания временщиков разрушала общество. Несовершеннолетний король был марионеткой в руках клики опасных авантюристов, которым скоро, возможно, суждено пожрать самих себя. В письме своему первому министру регентша Фландрии предположила весьма мрачный сценарий, по которому в ближайшем будущем могут начать развиваться события. Люди, распоряжающиеся сейчас в Англии, далеко не глупы. Прекрасно сознавая, что их власть закончится в первый же день после достижения королем совершеннолетия, они могут пойти на убийство Эдуарда и Марии. «Странные дела мы наблюдаем в Англии, — замечала она, — и очень пагубные». С учетом сложившейся ситуации «многие склонны считать, что английское королевство можно и нужно завоевать, особенно теперь, когда оно подвержено разброду и нищете». По ее мнению, миссию «по освобождению короля из рук предателей» мог бы возглавить один из троих: либо эрцгерцог Фердинанд, либо давнишний соискатель руки Марии дон Луис Португальский, либо герцог Гольштейн. Последний мог рассчитывать на помощь своего брата, короля Дании, «поскольку Дания имеет опыт войны с Англией, и довольно успешный — ей удавалось многие годы удерживать под своим контролем обширные английские территории».
Регентша все рассчитала неплохо, но, как это нередко случалось в истории, судьба распорядилась иначе. Здоровье Эдуарда начало резко ухудшаться. Он утратил живость, сильно похудел и постоянно испытывал недомогание. Летом 1551 года он был «худ и слаб», а на следующую весну слег в постель с корью и оспой. Причем выздоравливал очень медленно. В июле и августе он еще смог куда-то выехать, но «выглядел очень болезненным и вызывал в людях жалость». Когда осенью 1552 года Эдуарда увидел лекарь и ясновидец из Милана Джироламо Кардано, он нашел его довольно одаренным юношей, но без будущего. «На лице короля, — писал Кардано, — лежит печать ранней смерти. Его жизненные силы на исходе».
В первые месяцы 1553 года у Эдуарда обнаружились симптомы прогрессирующей стадии туберкулеза. Его мучил «жестокий, напряженный кашель», который с каждым днем становился все сильнее. Одновременно «слабость и упадок» духа лишали короля последних запасов жизненных сил. В феврале во время пребывания Марии во дворце до нее дошли слухи, что болезнь брата усугубляется с помощью «медленно действующего яда». В его апартаменты ее допустили только через три дня. Неделю спустя кашель и другие симптомы обострились настолько, что лекари, решив снять с себя ответственность, предупредили членов Совета о скорой кончине Эдуарда. «Если последует еще какое-нибудь серьезное недомогание, наш король не выживет».
