Говорить о случайности тут не приходится.
Объяснение одно — перешагивая через одну мораль, Каннегисер перешагивал и через другую, в общем-то противоположную ей.
Он словно бы сбрасывал с себя таким образом тяготившие его оковы предрассудков, в себе самом, в масштабе пока только своей личности, преодолевая и зло еврейства, и зло дворянства.
Тюремные застенки ПЧК — не лучшее место для литературной работы, но перечитываешь записи Каннегисера, сделанные в тюремной камере, и видишь, как стремился он сформулировать свою мысль об обретенном — в преодолении двух враждебных друг другу, но одинаково губительных для человеческого общества стихий — сиянии…
Я не собираюсь приукрашивать Леонида Каннегисера, чтобы изобразить его русским патриотом, но Леонид жил в России, другой страны не знал, и поэтому мысли его о человеческом обществе были связаны прежде всего с Россией.
«Россия — безумно несчастная страна, темнота ее — жгучая… Она сладострастно упивается ею, упорствует в ней и, как черт от креста, бежит от света… А тьма упорствует. Стоит и питается сама собою»{359}…
Читаешь эти торопливые, скачущие строки и ясно понимаешь, что теракт, совершенный в вестибюле дворца Росси, и был для Леонида Каннегисера попыткой возжечь свет в нахлынувшем со всех сторон мраке.
В своей душе он ощутил сияние.
Это сияние более или менее отчетливо различали и другие люди.
Другое дело, что свет, вожженный Каннегисером, не осветил ничего, кроме разверзшейся перед Россией пустоты…
5
Пребывание Леонида Каннегисера в тюрьме вполне могло бы стать сюжетом для авантюрного романа…
Не теряя присутствия духа, сразу после допроса у Ф. Э. Дзержинского, Каннегисер начинает деятельно готовится к побегу. Планы побега сочиняются в лучших традициях романов Александра Дюма.
Леонид очень искусно, как ему казалось, перевербовал охранника товарища Кумониста, и тот согласился стать почтальоном.
В адресованной сестре Ольге записке Леонид попросил ее подготовить… нападение с бомбами на здание Петроградской ЧК.
Леонид Каннегисер не был подлецом.
Судя по его письму, адресованному князю П. Л. Меликову, судя по показаниям, которые он давал на допросах, сама мысль, что из-за него пострадают безвинные люди, была мучительна для. него.
И вот, в тюрьме, его словно подменили…
Легко, словно и не задумываясь, он втягивает самых дорогих ему людей — своих родных и друзей — в авантюру, которая неизбежно должна закончиться для них расстрелом.
Конечно, Леониду было всего двадцать два года, конечно, он увлекался романом «Граф Монте-Кристо», но ведь то, что он делает сейчас, никакой юношеской романтикой не объяснить. Прожект нападения с бомбой на Гороховую — выглядит клиническим случаем тупого и равнодушного ко всему и всем идиотизма.
Это так не похоже на Леонида, но тем не менее, 1 сентября он, еще не зная, что родители уже арестованы, написал им письмо с предложением заняться подготовкой налета. Охранник Кумонист это письмо 2 сентября вернул ему и сказал, что на квартире в Саперном переулке — засада.
Тогда Каннегисер написал своей тетке — Софье Исааковне…
«Софья Исааковна, — сообщал в своем отчете Кумонист, — как очень умная и предусмотрительная женщина, сказала, что боится предпринимать что-либо по этому делу, потому что арестованы все родственники и много знакомых, и не последовал бы расстрел всех за его побег. Ольга Николаевна тоже подтверждает, но более мягко, и просит переговорить с Каннегисером: берет ли он на себя последствия для отца после своего побега. И назначила она свидание в 4 часа 3 сентября»
Тут надобно остановиться и подумать…
Берет ли Леонид на себя последствия для отца после своего побега?..
Хороший вопрос…
Одесская интонация искажает его смысл, и не сразу доходит, что сестра Каннегисера не сомневается в возможности побега Леонида, а только интересуется, не расстреляют ли за этот побег арестованного отца?
Берет ли на себя Леонид эти последствия?
И Леонид, который не был ни трусом, ни подлецом, ни идиотом, тем не менее — взял на себя последствия, и тем самым подтвердил, что ничего плохого с отцом в ЧК не сделают…
Откуда такая уверенность в Леониде?
Отметим, что переговоры о побеге Леонид Каннегисер начал вести, когда вернулся в камеру после допроса у Дзержинского.
Феликс Эдмундович, как известно, специально приезжал допросить его…
О содержании этого допроса ничего не известно. Или разговор шел вообще без протокола, или же протокол допроса был уничтожен.
Это, конечно, очень странно.
В любом случае, Дзержинский, знавший о версии мести, должен был показать Каннегисеру написанное рукой покойного Моисея Соломоновича постановление, доказывающее непричастность того к расстрелу Перельцвейга. Дзержинский любил подстраивать на допросах такие западни. Ведь это могло ошеломить террориста, заставить его потерять контроль над собой!
Но в сохранившихся документах об этом ни слова…
Известно только, что Каннегисер на допросе у Дзержинского отвечать на вопросы отказался.
Понял ли Дзержинский, что не в Урицкого стрелял Леонид Каннегисер из револьвера системы «кольт», а в ту мораль, носителем которой являлся и он, Дзержинский, и масса других евреев — большевиков и небольшевиков?
Едва ли…
Не этими мыслями и занят был Феликс Эдмундович…
Сам того не ведая, Леонид Каннегисер своим метким выстрелом попал в большую чекистскую игру (разговор о ней в следующей главе!), и Дзержинский для того и приехал из Москвы, чтобы понять, как связан выстрел Леонида Каннегисера с намеченной чекистами зачисткой Кремля.
Покопавшись в изъятых при обыске у Каннегисера бумагах и увидев, что среди них немало документов, связанных с деятельностью Всемирной Сионистской организации, Дзержинский сделал вывод, что эта организация и направила Каннегисера, чтобы сорвать подготовленную Якобом Петерсом спецоперацию.
Поэтому и не стал Феликс Эдмундович раскалывать Каннегисера.
Но хотя сам он и уклонился от личного участия в следствии, следователями на это дело, на всякий случай, назначил двух эстонцев — Эдуарда Морицевича Отто и Александра Юрьевича Рикса.
Выбор эстонских товарищей не был случайным.
Александр Юрьевич Рикс — один из немногих в ПЧК, обладал достаточной профессиональной подготовкой и имел высшее — юридический факультет Петроградского университета — образование.
Товарищ Отто образованием не блистал, но в прошлом занимался электротехникой, террором и фотографией и отличался необыкновенным упорством и каким-то своим, по-эстонски понимаемым, чувством справедливости.
Свои принципы Отто формулировал предельно сжато и емко: «Расстрелифать нато фсех. И ефрееф тоже».
Этому рыцарю чекистской справедливости и передал Феликс Эдмундович меткого стрелка Каннегисера и, сделав все необходимые распоряжения об освобождении из тюрьмы своего агента А. Ф. Филиппова и, по сути, так и не допросив Леонида Каннегисера, вернулся в Москву, чтобы… опоздать на допросы Фанни Каплан.
Очень, очень странное совпадение…
Почти такое же странное, как выстрелы в один день в Урицкого и Ленина.
Почти такое же странное, как бесшабашная уверенность, появившаяся в тот день в Каннегисере, что никому из его родных ничего плохого в ЧК сделано не будет, какую бы авантюру они ни затеяли…
6
Хотя план налета с бомбами на Гороховую и был разработан Леонидом так же тщательно, как и план убийства Урицкого, но имелась в нем одна незначительная червоточинка.
Петроградские чекисты, как и солдаты из полка охраны, тоже не вписывались в поэтику романов Александра Дюма…
Оказалось, что охранник Кумонист, которого так ловко завербовал Каннегисер, был специально приставлен к нему секретарем Петроградской ЧК Александром Соломоновичем Иоселевичем.
Зачем это делалось в обход следователей Отто и Рикса — неведомо.
Возможно, Иоселевич решил установить круг знакомых Леонида, но гораздо вернее другое — Александр Соломонович просто собирался удержать пылкого юношу от необдуманных поступков.
Как бы то ни было, но письма Каннегисера Кумонист вначале заносил Иоселевичу, который снимал с них копии, а затем уже нес по адресу. Ответная почта также подвергалась перлюстрации в кабинете Александра Соломоновича.
Разумеется, ни Леонид, ни его адресаты об этом не знали, план побега составлялся по всем правилам, и 6 сентября чекистам представилась возможность захватить всех организаторов предстоящего налета.
«Докладная записка разведчика Тирзбанурта.
Время поручения — 6 сентября 5 (?) часов вечера.
