В России решающим фактором, который одновременно сделал возможным построение успешного централизованного политического сообщества и не позволил стране превратиться в полноценное государство, была воинская повинность дворянства в сочетании с «приватизацией» остальной части общества, большая часть которого состояла из крепостных крестьян. Этого нельзя сказать о Польше, которая в период позднего Средневековья достигла состояния, при котором знать — шляхта — господствовала над королевской властью, а не наоборот[705]. Частично успех стал возможен просто благодаря численному превосходству: шляхта, состоящая из 7 % населения, была более многочисленна и влиятельна, чем где бы то ни было. Первый решающий шаг был сделан в 1374 г. в соответствии с Кошицким привилеем, также известным как польская Великая Хартия, который, однако, направил страну по пути, отличному от того, по которому пошла Великобритания. За трон боролись дочь короля Людовика и его жена, и знать поддержала первую претендентку. В обмен на это шляхта смогла настоять, чтобы ее представители облагались налогом не большим, чем два гроша в год, — сумма настолько ничтожная, что вскоре ее потеряло смысл собирать — и чтобы другие налоги не назначались без ее согласия. Помимо того, суд и чеканка монет оставались под ее контролем, а главное, бывшая до этого наследственной монархия была сделана выборной, так что будущие кандидаты могли занять свою должность только с согласия знати и приняв условия, которые на них налагались.
Благодаря этим изменениям политическая власть перешла в руки высшей знати. Ее главным органом был Тайный совет, в 1493 г. он был переделан в Сенат, состоящий из 100 членов. Сенат в свою очередь стал верхней палатой парламента — Сейма, а нижняя палата, насчитывающая 150 человек и также известная под названием Сейм, была занята низшей знатью. В 1505 г. проведение законов стало исключительной привилегией Сейма; получив гарантии неприкосновенности личности (habeas corpus) в 1434 г., польская знать стала самой свободной в Европе, обладающей тем, что сами аристократы с гордостью называли аurеа libertas[706] и что на самом деле приносило золотые плоды самым крупным из них. С тех пор и до распада страны в конце XIX в. было проведено около 200 собраний Сейма, и все они проводились в соответствии с актом Nihil Novi[707], принятым в 1505 г. Как и в России, знать в первую очередь применяла свою власть, чтобы закрепостить крестьян. В 1518 г. последним было запрещено обжаловать решение суда сеньора в королевском суде, и с тех пор польских землевладельцев невозможно было привлечь к ответственности даже за убийство своих крепостных.
В 1572 г. со смертью последнего представителя великой династии Ягеллонов Польша на три года оказалась в ситуации междуцарствия. Представившаяся возможность была использована для того, чтобы передать право избрания королей от Сената всему Сейму. Теоретически король избирался всей знатью. На практике это было привилегией менее 300 богатых семей, которые относились к мелкой знати как к своим слугам и простирали свое влияние на целые области, — например, 90 наиболее крупных землевладельцев владели в среднем около 1000 очагов каждый. Все члены Сейма считались равными, как только они входили в его двери. Официально в 1652 г., но в действительности гораздо раньше они приняли liberum veto — правило, дававшее каждому из них право накладывать вето не только на рассматриваемые законопроекты, но и на законы, уже принятые во время заседания[708]. Чтобы «защитить те свободы, которые наши предки отстояли в кровавых сражениях», как сказал один из аристократов[709], члены Сейма потребовали для себя права являться на собрания вооруженными, верхом на коне и в сопровождении слуг, которые иногда были так многочисленны, что из них приходилось формировать «полки». Все это мало способствовало поддержанию порядка во время собраний. Часто они вырождались в ссоры, когда делегаты кидались друг в друга книгами и кружками и прятались под скамьи, чтобы уклониться от летящих в них предметов. Как бы то ни было, все это делало из заседаний Сейма зрелище, которое стоило посмотреть.
Вторая половина XVI в. была периодом, когда, по словам одного известного историка, Европа была разделена[710]. В то время как на Западе увеличивалась численность населения, процветали города и появлялись первые крупные капиталистические предприятия, широкие просторы Восточной Европы — прежде всего Пруссии и Польши — превратились в житницу развитого Запада. Как и в Пруссии, но в еще большей степени в Польше, такое новое положение вещей играло на руку знати — особенно, как всегда, высшей знати — и против городов. В Средние века польские города были такими же развитыми, как и западные, с процветающими ремеслами и интеллектуальной жизнью. Теперь же они превратились во всего лишь entrepôts[711] для торговли зерном, где иностранные корабли — сначала немецкие и голландские, позже — английские — загружали свои грузы. Таким образом была заложена основа последующего упадка[712].
В результате событий 1572 г. Польша превратилась в аристократическую республику (Речь Посполитая), и с тех пор ее трон последовательно занимали аристократы, как польские, так и иностранные. Среди последних были наследник французского трона, курфюрст Бранденбургский, несколько шведских принцев (из династии Ваза) и два курфюрста Саксонских, не говоря о ряде неуспешных кандидатов, включая даже Ивана Грозного. После избрания все они оставались вовлечены в политическую жизнь своей родины. Связанные коронационной клятвой, которая обязывала их служить своим польским подданным, ни один из них не сумел дать Польше династию, длящуюся более двух поколений. В то время как другие страны были заняты преобразованием королевских институтов в государственные, в Польше не было ни королевской канцелярии, ни королевской бюрократии, ни попыток сделать налогообложение централизованным (две знатные семьи — Радзивиллы и Потоцкие — по количеству располагаемых ресурсов могли состязаться с короной), ни практически никакой королевской судебной власти, за исключением слабой системы апелляционных судов, которыми, конечно, могли воспользоваться лишь люди знатного происхождения и никто больше. Состояние армии было не лучше. Польская знать, как и аристократы в других странах, сопротивлялась военной модернизации, но более успешно. В отсутствие бюрократически управляемого военного министерства и большого числа укрепленных городов они не могли следовать за всеобщей тенденцией к увеличению численности пехоты, артиллерии и инженерных войск, действующих в виде подчиняющихся общей дисциплине формирований. Вместо этого они оставались верными кавалерии — польские уланы славились свой доблестью. При этом каждый представитель знати был сам себе командиром и приводил с собой своих плохо обученных, плохо экипированных, недисциплинированных и часто пьяных слуг[713].
Во второй половине XVII в. поляки, хотя и потеряли владения на Балтийском побережье, отошедшие великому курфюрсту прусскому Фридриху Вильгельму, все еще могли одерживать впечатляющие победы над Россией (которая была еще более отсталой) и Турцией (хотя в снятии осады с Вены в 1683 г. принимало участие больше австрийских, нежели польских войск). Однако войны того времени привели к сокращению населения с 10 млн до примерно 7 млн человек[714]. После смерти легендарного воина Яна Собесского в 1696 г. все начало разваливаться. Великая северная война 1700–1721 гг. закончилась превращением страны по сути дела в протекторат России. Победив шведов, Петр Великий забрал себе Ливонию. Были наложены формальные ограничения на величину польской армии, а назначение на должности прусских чиновников, которые могли бы все изменить, было официально запрещено. К 60-м годам XVIII в. хотя Польша все еще контролировала территорию большую, чем территория Франции, и имела население, сопоставимое по численности с британским, ее национальная армия насчитывала только 16 000 человек. Кроме того, отдельные аристократы имели собственные частные армии, например, армия клана Чарторыжских насчитывала 3000–4000 человек, Потоцких — 2000, а Радзивиллов (отца и сына) — вероятно около 15 000 человек. Если Пруссия, наименьшая из важнейших европейских держав, обладала регулярной армией, насчитывавшей 150 000 обученных солдат, Польша in toto[715] едва могла собрать треть этой численности. Как подметил Фридрих II в столь свойственной ему колкой манере, Польша стала «артишоком, готовым к тому, чтобы быть съеденным листок за листком»[716]. Первый раздел Польши произошел в 1772 г., в результате чего страна потеряла почти 100 000 кв. миль (почти 30 % ее территории) и 4 500 000 человек (35 % населения).
