Аналогичные нравы характерны и для высших слоев западноевропейской буржуазии (английской, французской и пр.), которую исследователи называют джентри. В связи с этим Ф. Бродель пишет: «Слово джентри для обозначения высшего слоя французской буржуазии, разбогатевшего на торговле, но через поколение или два покинувшего лавку или контору, в общем эмансипировавшего от торговли и ее «пятна», поддерживаемого в его богатстве и его благосостоянии эксплуатацией обширных земельных владений, постоянной торговлей деньгами, покупкой королевских должностей, которые включались в наследственное имущество осмотрительных, экономных и консервативных семейств — так вот, это слово джентри, конечно же не общепринятое, вызовет резкое неудовольствие всех историков — специалистов по французской действительности этих столетий. Но открытая дискуссия по этому поводу быстро доказывает свою плодотворность» (33, 486). Во всяком случае это слово выступает прекрасным инструментарием в исследовании нравов и быта горожан и представителей высшего слоя буржуазии, стремившихся в определенной степени подражать жизни дворянского сословия.
В XVII веке щегольство, например, английских горожан и джентри было не менее сумасбродным, чем у купцов «позолоченного века» токугавского режима. Об этом свидетельствует любое описание костюмов времен Карла I, Карла II или Якова I, когда мужчины наравне с женщинами использовали рюши и перья, дорогие шелка и бархат, кружевные жабо, пряжки и украшения с драгоценными камнями, пудру и косметику. Ф. Бродель пишет: «История костюма менее анекдотична, чем это кажется. Она ставит много проблем: сырья, процессов изготовления, себестоимости, устойчивости культур, моды, социальной иерархии. Сколько угодно изменяясь, костюм повсюду упрямо свидетельствовал о социальных противоположностях. Законы против роскоши были, таким образом, следствием благоразумия правительств, но в еще большей степени — раздражением высших классов общества, когда те видели, что им подражают нувориши» (34, 333). Однако нувориши — богатые горожане и джентри все равно стремились роскошно одеваться.
Джентри как представителям «нового дворянства» не чуждо было социальное тщеславие, однако они отнюдь не разделяли такие вкусы дворянства шпаги, как охота, дуэли и пр. К такого рода нравам они выказывали свое презрение, ибо эти нравы были лишены благоразумия. Вся буржуазия, и высшая и средняя, имела в связи с этим одинаковое мнение. Она считали, что почтенные буржуа городов и добрые купцы благороднее, нежели объедавшие своих крестьян и не способные приобрести богатство своим трудом дворяне. Именно горожане и купцы ведут добропорядочную жизнь, их нравам чужды подлые деяния, кои часто встречаются у носителей шпаги.
Ф. Бродель пишет об образе жизни французских джентри: «Французские крупные буржуа, ставшие дворянами, на самом деле продолжали свою прежнюю жизнь, уравновешенную, благоразумную, в своих ли прекрасных городских домах, или в своих замках, или загородных резиденциях. Радостью жизни и гордостью для них была их гуманистическая культура; их усладу составляли их библиотеки, где протекали лучшие часы их досуга. Культурная граница, которая определяла и лучше всего характеризовала их, — это их страсть к латыни, к греческому, к правоведению, к античной и отечественной истории. Они стояли у истоков создания бесчисленных светских школ в городах и даже в местечках. Единственно, что их роднило с настоящим дворянством, были отказ от работы и от торговли, вкус к праздности, т. е. к досугу, что было для них синонимом чтения, научных споров с равными–себе» (33, 489). Данный образ жизни был основан на солидных доходах, приносимых эксплуатацией земель, ростовщичеством за счет дворян и крестьян, судейскими и финансовыми должностями, которые передавались по наследству.
Когда буржуазия пришла к власти и вскоре стала обладательницей огромных богатств, то стали ли ее нравы (и нравственность, проявляющаяся в нравах) соответствовать ее идеалам? Иными словами, что сделало богатство с представителями буржуазии? Вознесло ли оно их в духовном, душевном и моральном отношении над их прежним уровнем? Пробудило ли оно в них высшие добродетели? Создало ли оно поколение героев? Действительность оказывается отнюдь не однозназначной, ибо нравы буржуазии дифференцированы в зависимости от ряда социокультурных факторов (господство пуританской морали и т. д.). Вот почему можно согласиться с таким знатоком буржуазного образа жизни и связанных с ними нравов, как В. Зомбарт, который так характеризует набор «мещанских» добродетелей: «Следует жить «корректно» — это становится теперь верховным правилом поведения для хорошего делового человека. Следует воздерживаться от всяких беспутств, показываться только в приличном обществе; нельзя быть пьяницей, игроком, бабником; следует ходить к святой обедне или к воскресной проповеди: короче говоря, следует и в своем внешнем поведении по отношению к свету также быть добрым «мещанином» — из делового интереса. Ибо такой нравственный образ жизни поднимает кредит» (102, 99 — 100). Здесь перед нами нравственность, нацеленная на приобретение выгод и требующая, по крайней мере, напоказ культивировать известные добродетели.
Однако прав и Э. Фукс, глубоко исследовавший нравы буржуазного слоя, что богатство развратило отдельных его представителей: «Отвратительные денежные машины, лишенные всякого чувства, всякой чуткости, — вот что сделал прежде всего капитал из тех, кто им владел и кто им командовал. Раньше всего и ярче всего обнаружились эти черты у английской буржуазии. Так как английская буржуазия раньше других европейских стран вступила на путь капиталистического производства, то она могла дольше всего развиваться свободно и потому здесь специфический тип буржуазии мог получить свое наиболее характерное выражение» (295, 37). Ориентация индивида на богатство, на «делание» денег привела к атомизации общества, к «разумной конкуренции», представляющей из себя взаимную вражду, к эгоизму, к ледяному расчету, к господству денежного интереса при заключении брака, к алчности. Резюмируя нравы буржуа, Э. Фукс пишет: «Все стало товаром, все капитализировано, все поступки, все отношения людей. Чувство и мысль, любовь, наука, искусство сведены на денежную стоимость. Человеческое достоинство определяется рыночным весом — таков товарный характер вещи» (295, 41–42). Все, в целом, свидетельствует, что ткань нравов буржуа весьма противоречива, что к ней неправомерно применять аристотелевскую логику «да» или «нет», что необходимо пользоваться многозначной логикой.
Раздел 25. Казачество: Восток или Запад?
Данный раздел можно считать достаточно условным в силу определенных трудностей: одна из них состоит в неразрешенной до сих пор окончательно проблеме происхождения казачества. Исследователи обращают внимание на то, что слово «казак» существовало в языках всех народов Востока, Средней и Малой Азии и других народов, что оно имело самое разное содержание. У персов оно означало человека, состоящего на службе и получающего за нее плату из казны, арабы под ним понимали всадника, который сражался за веру и закон пророка, монголы им обозначали свободного воина, стерегущего границы (66, 14). В плане нашего изложения существенно то, что в составе Российской империи было двенадцать казачьих областей, чье население частью состояло из служилых людей и охотников, частью из вольных людей. Согласно официальной русской истории, население казачьих областей происходит от выходцев из русских княжеств, которые не смирились с тяжелым бытом русской жизни и ушли в «Дикое поле». Эти «беглецы» объединялись в «ватага», а затем в более крупные группы, устраивая жизнь на основе свободы и равноправия. В противоположность этой версии А. А.Гордеев считает, что казаки — это русские, находившиеся в войсках монгол и использовавшиеся русскими князьями в своих междуусобицах (66, 79). Для этих версий характерно то, что по своему генезису казаки являются русскими, попавшими в иные социокультурные условия.
Несмотря на многообразные толкования слова «казак», основной его смысл заключается в представлении о «вольном» человеке. Такое понимание относится к глубокой древности, к эпохе героического народного эпоса. Ведь человечество всегда стремилось к осуществлению мечты о «вольной и счастливой» жизни, и она становилось тем сильнее, чем беспросветнее была социальная действительность. Отдельные лица пытались осуществить эту мечту, порывая со своей средой и уходя «на волю», где устраивали жизнь по своему усмотрению. «Вокруг отдельных смельчаков, — отмечает А. Гордеев, — собирались группы таких же искателей счастливой жизни. Собиравшиеся группы отдельных лиц превращались в боевые дружины и устраивали свою жизнь на основе дружбы, равенства и свободных бытовых отношений, и среди других народов получили название «казаки», или «свободные люди» (66, 15). Эти группы затем образовывали сообщества, или «республики», которые хранили свои бытовые особенности и присущие им нравы.
