Произошло взаимопроникновение двух поведенческих сфер – сакрализованных любовных отношений и сексуализированных форм культа. Оно отразилось еще в древнейших текстах, например в упомянутых выше ведийских космологических свидетельствах, когда сам космогонический акт описывался как сочетание Неба-Отца с Землей-Матерью, а дождь представал как семя, оплодотворяющее землю. Соответственно этому осмыслению оказался сексуализированным и ритуал как таковой, например, возжигание жертвенного огня трением двух кусков дерева уподоблялось соитию, при этом верхний кусок отождествлялся с мужским детородным органом, а нижний – с женским.
И само по себе любовное желание, кама, играющее в индуистской этике и эстетике очень важную роль, соотносилось с космогонической силой, с «первым семенем творящего духа», связанного своим происхождением с тапасом – жаром. Здесь, как и в «Теогонии» Гесиода, имеется сходная последовательность возникающих мировых начал: Эрос появляется вслед за изначальным Хаосом, то есть он предшествует Космосу и является его необходимым условием. Творящее желание в ведических гимнах преобразуется в бога Каму, которого обычно призывают истребить злые силы. И позже любовное желание стало персонифицироваться как божество, к которому взывали, когда требовалось добиться успеха в любви, восстановить утраченную силу, вызволить любимого из сетей злой разлучницы. Эти свидетельства, хотя они и относятся к довольно ранним слоям индийской религиозной мысли, все же являются сравнительно поздними, поскольку еще в доисторической Индии были широко известны эротические обряды, причем в самых разных контекстах. Раскрыть их подлинное глубокое значение мы не можем из-за недостатка необходимых свидетельств.
Как персонифицированное желание «Смущающий душу» бог любви сравнивается с ненасытным пламенем, он – отец Тришны, то есть «Жажды», и супруг Рати, то есть «Любовной страсти», а его младший брат – Кродха, то есть «Гнев». Бога любви обычно изображают юношей, восседающим на колеснице или на попугае и пронзающим сердца влюбленных стрелами из цветов. В одном из самых популярных преданий, связанных с Камой, рассказывается о том, как этот игривый бог однажды нарушил суровое подвижничество Шивы, за что тот в гневе испепелил Каму, но затем, склонившись к мольбам Рати, возродил его; финалом истории стал брак Шивы с Парвати. Вообще считается, что пренебрежение дарами Камы равносильно бесчестию.
Традиции уподобления противоположных космогонических сил женскому и мужскому началу, как и их ритуальные отождествления, сохраняются и позже, в послеведийский период. Так, в брахманических текстах и в упанишадах возжигамый на алтаре огонь называется мужчиной, а алтарь – женщиной, причем отдельные его части соответствуют частям женского тела. И как женщина возлежит, обнимая мужчину, и при этом «происходит соединение, дарующее потомство», так совершается и жертвоприношение. «Ты совершил жертвоприношение на моем огне», – говорил обманутый муж, насылая магические чары на любовника своей жены.
В одной из упанишад сочетание гимнов «Ригведы» и ритуальных песнопений «Самаведы», необходимое для правильного исполнения церемонии, уподобляется любовному соединению мужчины и женщины, каждый из которых «выполняет любовное желание другого». Сходные сравнения используются в упанишадах и для иллюстрации сокровенной сути учения: «И как муж в объятиях любимой жены не сознает ничего ни вне, ни внутри, так и этот пуруша в объятиях познающего атмана не осознает ничего ни вне, ни внутри», – здесь речь идет о человеке, пуруше, постигающем высшее начало, атман, как олицетворение принципа постижения. Само же постижение высшего начала нередко описывается в образах, связанных с эмоциональным состоянием близким к любовному, и называется блаженством, ананда.
В упанишадах с сексуальным соединением отождествляются и литургические песнопения – саманы, в частности вамадевья – мелодия, сопровождающая выдавливание ритуального напитка сомы в полдень: «Он призывает ее – это звук „хим“ (звук, произносимый перед восходом солнца, начальный возглас жреца – М.А.), он просит – это прастава (вступительная часть песнопения), он ложится с женщиной – это удгитха (центральная часть самана, произносимая жрецом), он ложится на женщину – это пратихара (пение помощника жреца), он доходит до цели – это нидхана (буквально „конец"), он доходит до конца – это нидхана. Это вамадевья, вытканная из соития». И далее, в соответствии с особенностями упанишад, выстраивающими уподобления мира небесного и земного, говорится: «Кто знает, что эта вамадевья выткана из соития, тот совершает соитие, возрождает себя с каждым соитием…»
Отсюда – один шаг до ритуального осмысления соответствующих анатомических органов. Так, детородный орган бога Праджапати, участвующего в сотворении мира, назван камнем для выдавливания сомы; им Праджапати оплодотворяет сотворенную им женщину, лоно которой уподобляется жертвенному алтарю, волоски на теле – траве для жертвоприношения, срамные губы – огню и т. д. Считалось, что знающий подобную систему соответствий, совершая соитие, как бы сотворял определенное жертвоприношение и приобретал благую карму; лишенный же такого знания не мог этого сделать.
Ритуальное оценивание сексуального союза глубоко архаично и восходит своими истоками к магии плодородия, согласно которой оргиастические сексуальные связи могли обеспечить своевременный дождь, богатый урожай, обильное чадородие и вообще благоденствие людей. Можно и дальше множить количество примеров, когда эротика полноправно входит в ритуально-мифологическую сферу как ее неотъемлемая часть и, наоборот, ритуалы и мифы выражаются в эротических терминах. Космологическая значимость эротических церемоний обнаруживается, например, и в уже упоминавшемся обряде жертвоприношения царя ашвамедха, когда жена жертвователя пантомимой изображает соитие с жертвенным животным, а в конце церемонии четыре жены царя отдаются четырем главным жрецам. Так во многих священных текстах начиная с глубокой древности запечатлелась сакральная парадигма для осмысления любовной близости, сочетающая сексуальное осмысление обряда и ритуализацию секса.
Илл. 116. Влюбленные. Миниатюра Могольской школы, 1710 г.
Выразительным примером последнего могут служить тантрийские обряды, которые обычно воспринимаются как мистическая эротика. Но прежде чем их описывать, следует сказать несколько слов о тантризме. Общеиндийская мода на него, по выражению М. Элиаде, стала утверждаться с IV–VI вв., захватывая не только философов и теологов, но и аскетов и мистиков, а также проникая в народные слои, так что вскоре под влиянием тантризма оказалась почти без исключения вся религиозная сефра. Его воздействие испытали на себе не только индуизм, но и буддизм, и джайнизм, и более мелкие религиозно-философские течения. Ввиду такой паниндийской всеохватности тантризму едва ли возможно дать некое усредненное определение. М. Элиаде определяет его в самом общем виде как «то, что расширяет знание». Тантры (буквально «прядка», «ткань», обозначение священного текста), появившиеся позже прочих священных текстов индуизма и насчитывающие множество десятков наименований, обычно представляют собой беседы богов самого разнообразного содержания, включающего и ритуалы, и теологические спекуляции, и сакрализованные медицинские предписания, и т. п. Основополагающим для тантризма является представление о шакти, божественной энергии, символизируемой в женском облике и пробуждаемой особыми практиками. Только через это энергетическое проявление, воплощенное в универсальном женском начале, и может быть постигнут Бог-абсолют, пассивный и трансцендентный. Обоготворение женщины в тантризме закрывает путь в него женоненавистникам.
По сути, тантризм возродил древнейший доарийский культ богинь-матерей, и впервые в истории арийской Индии на первый план вышла Великая богиня – своя в каждой местности и в каждой религиозной школе или секте, под своим местным именем, хотя имеются и общеиндийские богини с известными повсеместно именами. По мнению М. Элиаде, в этом почитании Великой богини можно обнаружить «еще и своего рода религиозное переоткрытие тайны женщины, ибо… каждая женщина является инкарнацией Шакти. Эта тайна, в частности, заключается в мистическом ощущении таинства рождения и плодородия. Кроме того, здесь еще и признание всего глубокого, „трансцендентного“, неуязвимого, что есть в женщине; последняя начинает символизировать истоки священного и божественного, непостижимую сущность высшей реальности. Женщина воплощает и мистерию сотворения, и таинство бытия – всего того, что становится, умирает и возрождается».
Тантризм был провозглашен как единственно надежный и действенный путь освобождения от сансарных пут в кали-юге, а образы божественной Матери и Жены заставили пересмотреть многие устоявшиеся и казавшиеся незыблемыми теологические взгляды и практические предписания. Главной целью тантрийской практики стало объединение адептом внутри себя двух полярных принципов, мужского и женского, своего рода воссоздание андрогина. Глубинный смысл этого станет яснее, если вспомнить, что нередко андрогин – воплощение идеи божественной целостности и что соединение полов в одном существе – частный случай универсального для архаических культур одновременного присутствия всех божественных качеств, которые необходимы для вечного обновления жизни. Вот почему тантрийские обряды были важны не только для узкого круга участников, но и для общества в целом.
