Помню, когда я работал уже на Старой площади, в ЦК КПСС, ко мне пришел один выпускник юридического института — он очень хотел стать моим аспирантом.
Настроен он был критически абсолютно ко всему, готов был все ломать и крушить, чтобы сказать новое слово — свое собственное, единственно верное, — в науке.
Я возражал ему, возражал, впрочем, довольно вяло: немало, мол, прекрасных ученых было и до него, и когда этот будущий профессор допек меня, предложил:
— Пойдите в Ленинку, в научный зал библиотеки, возьмите там двухтомник докторской диссертации Судницына, прочитайте его и мы вновь вернемся к нашему разговору.
— Вы меня все равно не переубедите, — заявил он перед уходом, — мое мнение — твердое.
Ну что ж, твердое так твердое.
Отсутствовал он месяца три. Но через три месяца все же появился. Неожиданно подавленный — от прежней шапкозакидательской бодрости не осталось и следа.
— Благодарю вас, Юрий Ильич, за то, что на путь истинный меня наставили, — сказал он. — Никакой наукой я заниматься не буду. Так, как написал Судницын, мне не написать никогда.
Вот какой неожиданный выстроился сюжет.
Приятно и сейчас вспоминать Митрофана Ивановича Ковалева и Геннадия Владимировича Игнатенко, оба они — заслуженные деятели науки Российской Федерации, крупнейшие специалисты. Юдельсон Карл Сергеевич — подлинное светило в области гражданского процессуального права. Он долгое время работал в Свердловске, в СЮИ, потом уехал в Саратов, в тамошний юридический институт, заведовал там кафедрой.
Однажды он вернулся в Свердловск — председателем ГЭК. Госэкзамены сдавали студенты-заочники из учебно-консультационных пунктов — УКП. Надо заметить, подготовка на УКП обычно бывает слабая, заочники много слабее очников, потому сейчас практика УКП в системе юридических вузов отменена (не знаю, как в других), но тогда они еще существовали — в Омске, в Уфе, в Новосибирске.
Экзамены принимал профессор Ковалев, Юдельсон же председательствовал. Некоторое время он слушал не самые блестящие ответы, а потом, измученный нудным однообразием экзамена, задремал.
Одной девушке попался следующий билет по уголовному праву: «Изнасилование. Понятие и виды преступления». Заочница стала бодро отвечать на билет.
— Изнасилование бывает двух видов: простое и фигурное, — заявила она.
Юдельсон незамедлительно проснулся:
— Как вы сказали?
Ковалев от смеха полез под стол.
— Изнасилование бывает двух видов: простое и фигурное, — повторила девушка.
— Ну, простое мы знаем. Расскажите нам про фигурное…
Как-то он спросил у одного студента, прибывшего в Свердловск с нынешней родины олигарха Абрамовича — с Чукотки:
— Что вы можете сказать об Ольстере?
— Оскар Семенович — прекрасный преподаватель, мы его любим и уважаем.
Студент перепутал Ольстер с заведующим кафедрой иностранных языков Альстером.
Вообще, студенческие годы — самые веселые в жизни всякого человека. Хоть и голодно мы жили, но весело. Чего только в студенческую пору не случалось! По соседству со мною жил аспирант Венир Самигуллин. Однажды его отправили на картошку руководителем большой студенческой группы. И вот на одном из картофельных полей происходит следующий диалог, очень красноречиво, кстати, характеризующий два социальных слоя, крестьянство и научную интеллигенцию, — Самигуллин спрашивает у местного бригадира, здорово страдающего с перепоя головной болью:
— Скажите, как мы после уборки будем дифференцировать картофель?
Бригадир от неожиданности едва на землю не сел. Покрутил головой, приходя в себя, и рявкнул во все горло:
— Да пошел ты! Дураку понятно, что большие картохи — сюды, маленькие туды!
Мне тоже довелось побывать на уборке картофеля. Вместе с Сережей Рядновым — тем самым аспирантом, который так удачно избежал призыва в армию. Кстати, мы с ним только двое из пятисот человек закончили институт без единой четверки.
Память у Сережи была феноменальная. Он, например, брал книгу — любую книгу, с любым текстом, раскрывал ее, в течение примерно полутора минут изучал текст, напечатанный на двух страницах разворота, и затем по памяти воспроизводил обе страницы целиком. Редко когда пропускал какое слово. Если пропускал — здорово смущался.
В общем, поступили мы с ним в аспирантуру и поехали на картошку. Бригада у нас подобралась «полуторная» — девчонок было ровно в полтора раза больше, чем парней.
Жить нас поселили в огромном спортзале — на пол бросили полсотни матрасов, на них мы и разместились. Жили мы весело, много шумели, под гитару горланили песни, тосковали по родным, разыгрывали и подначивали друг друга, на костре пекли картошку — главное студенческое лакомство, рассказывали анекдоты. Анекдотов было море. Непревзойденным рассказчиком оказался Сережа Ряднов — он вообще был душой нашей картофельной бригады.
И вдруг как-то вечером он рассказал анекдот, мягко говоря, скабрезный. Наступило довольно тягостное молчание. Сережа понял, что сделал не то, и поспешил вывернуться из скользкой ситуации за мой, между прочим, счет.
— Я не хотел рассказывать нашему приличному обществу этот анекдот, сказал он, — но мой лучший друг Юра Скуратов очень любит такие анекдоты, поэтому считайте, что я как бы выступил в концерте по заявкам. В данным случае — по заявке Юры.
Ей-Богу, мне очень захотелось в тот момент врезать Сереже затрещину. Наш общий приятель Норик Манукян почувствовал это и незамедлительно встал между нами.
Незначительные, конечно, все эти эпизоды, «мелочевка», но из них состояла наша жизнь, и жизнь эта была прекрасна.
К сожалению, Сергея Ряднова сейчас уже нет в живых.
К числу крупнейших ученых относился, естественно, и Октябрь Алексеевич Красавчиков, виднейший наш юрист-«цивилист».
В 1972 году я впервые приехал в Москву. Москва, конечно, меня потрясла, она и не могла не потрясти, — в ту пору я даже и не помышлял, что мне придется здесь жить…
Приехал я тогда в Москву, чтобы выступить на студенческой конференции, выступил довольно хорошо и после дебатов зашел вместе с одним товарищем из Ленинграда в магазин «Юридическая книга» посмотреть, что там есть из новинок «профильной» литературы.
Смотрю, на полках — знакомые имена. Игнатенко «Международное право», Ковалев «Уголовное право». А у Красавчикова — целая библиотека — только что выпущенный двухтомник и несколько отдельных книг. На других полках также стояли книги авторов из Свердловского юридического института. И все свердловчане.
А мой коллега-ленинградец смог найти только одну книгу представителя питерской юридической школы. Сравнение было не в пользу Питера.
Во многом мой путь в науке, конечно же, определил профессор Судницын. Он великолепно, просто захватывающе читал лекции, умел держать аудиторию в напряжении — два часа лекции пролетали, как одна минута, я учился у него лекторским приемам, он был мастером классификации, что крайне важно… Причем содержание его лекций часто совершенно не совпадало с содержанием учебника. Должен заметить, что ни один уважающий себя студент не будет ходить на лекции, если лектор на них старательно пересказывает учебник, студенту это удобнее прочитать перед самым экзаменом — ему обязательно надо преподносить что-то свое, яркое, еще непознанное, только тогда он будет ходить на лекции, а так — нет, так вряд ли его заставишь…
До сих пор помню, как я пришел в первый раз в студенческий научный кружок, как через полгода стал старостой, как начал заниматься проблемами народного суверенитета.
У меня и ныне бережно хранится первый доклад, который я сделал в кружке, — еще наивный, с «глобальными» обобщениями, вызывающий улыбку. По характеру я однолюб, — и науку в ее узкой «суверенитетной» теме, и жену свою люблю до сих пор и буду любить до конца жизни.
Я был просто счастлив, когда в 1972 году в сборнике, посвященном пятидесятилетию образования СССР, вышла моя статья. Я, наверное, не менее сотни раз раскрыл ту книгу, где в середине значилось «Ю. Скуратов. Проблемы суверенитета в Союзе ССР», а под фамилией, в скобках, меленько: «студент 3-го курса».
На третьем курсе меня перевели на индивидуальный график учебы — такие графики имели только студенты, занимающиеся научной деятельностью. Чем был удобен такой график? Можно было не ходить на лекции, экзамены «индивидуалы» сдавали, когда хотели, в любой очередности, чего простые студенты не могли делать. Меня индграфик очень даже устраивал: я, признаюсь, любил поспать, и при таком построении учебы мог вставать утром, когда хотел.
Когда дело подошло к диплому и ректорат решил оставить меня в аспирантуре, мне очень важно было попасть на кафедру к Судницыну. Но любимый мой профессор Судницын крайне редко и крайне неохотно брал к себе аспирантов. К нему просились даже сотрудники обкома партии — могущественные в Свердловске люди, просились работники прокуратуры и суда — он не брал их, пока не убеждался в пригодности для науки.
