Рабби Давид Кицес очень любил путешествовать. Однажды на каком-то далеком острове встретил он человека в восточных одеждах, который принялся дотошно, до малейших подробностей расспрашивать его о положении евреев в Центральной Европе. «Слава Богу, — отвечал рабби Давид, — все в порядке».
«Несчастный, — выговаривал ему позже Баал-Шем, — ты должен был поведать ему о наших страданиях. Ты должен был кричать, вопить о наших бедах. Понимаешь ли ты, КТО задавал тебе вопросы?»
Рабби Давид Лейкес плакал всего лишь один раз: в день смерти Баал-Шема.
Рабби Давида любили за безудержную заразительную жизнерадостность. Молитвы приводили его в восторг. Даже сетования превращал он в песню.
Он пережил свою жену, четырех сыновей и трех дочерей. В трауре, одинокий, встречал он 74 год своей жизни. И все же он не поддался скорби. «Дабы воздавать хвалу Богу, должно жить, — сказал он, — а чтобы жить, нужно наслаждаться жизнью, наслаждаться жизнью вопреки самой жизни».
И он снова женился — на хозяйке постоялого двора. И она родила ему трех сыновей и дочку.
Рабби Давид довольствовался должностью председателя раввинского суда, и ум его до конца оставался ясным. Было ему сто лет, и, лежа на смертном одре, он услыхал судебные прения в соседней комнате и пожаловался: «Почему вы оставили меня в стороне? Всю жизнь свою я помогал Богу в Его работе, внизу. Разве настало время отстранить меня от службы?»
И он выслушал свидетелей, отметил противоречия в их показаниях и вынес приговор. Минутой позже, с безмятежным и просветленным лицом, он произнес свои последние слова: «Вот, я покидаю один суд, чтобы предстать пред другим».
Рабби Лейб, по прозвищу Шпольский дедушка, говаривал: «Если б мне довелось увидеть Баал-Шема во второй раз, может, я бы и стал кем-то».
Но ему не надо было «становиться»
Он славился добросердечием, простотой, приветливостью, и его прозвище вполне подходило ему. Шпольский дедушка играл с детьми и любил истории. Он обладал способностью делать людей счастливыми. А еще он был первым рабби, превратившим танец в ритуал. Наблюдая, как он кружится и раскачивается, сын великого Маггида из Межирича воскликнул: «Твой танец значит больше, чем мои молитвы!»
Подобно большинству хасидских учителей его поколения, он вел бурную и беспокойную жизнь до того как снискал известность. Он входил в сборище бродячих нищих, которые скитались от деревни к деревне, вызывая то смех, то негодование, зарабатывая за одно и то же то аплодисменты, то затрещины. Ему едва удалось бежать, когда один известный цадик чуть не угадал его истинное лицо.
В числе прочих приключений рабби Лейбу пришлось пережить двухмесячное заключение в тюрьме. Перед побегом ему удалось склонить к раскаянию конокрада, так что бежали они вдвоем; позднее будущий рабби стал синагогальным служкой, и лишь тогда их пути разошлись.
«До того, как родиться, — рассказывал он, — я отказывался от жизни. Стоит ли тяжко трудиться среди смертных, мучимых собственными слабостями? Чтобы я согласился появиться на свет, мне разрешили выдвинуть определенные условия. Я поставил четыре: чтобы я никогда не болел, чтобы мои будущие дети стали честными и простыми евреями, чтобы я никогда ничего не забывал — и еще одно, которое я не имею ни желания, ни права разглашать».
Эта история имеет продолжение:
«Знаете ли вы, кто в конце концов заставил меня думать по-иному? Крестьянин с лопатой в руках обратился ко мне, словно к старинному приятелю: „Эй, послушай, — сказал он. — Рассуди хорошенько: я тружусь без передышки, чтобы дать хоть немного радости и отдыха людям, которые в этом так нуждаются. А ты? Лежишь тут, как будто ты не человек — венец всего сущего. Почему ты отказываешься помочь мне?“ — Понимаете, — прибавлял Шпольский дедушка, — против ангела я бы устоял, но не против него. В общем… Знаете, кто это был? Да, сам Баал-Шем».
Рабби Лейб всегда держал сторону человека, защищая его даже от Бога.
О «Господи, Ты не прав. Ты наполнил книги адом, а сердца желанием. Разве удивительно, что человек позволяет себе соблазниться злом? Ах, если б все было иначе…»
В другой раз он сказал: «Если Ты думаешь, будто сумеешь вернуть народ Свой на правильную стезю, причиняя ему страдания, то я, Лейб, сын Рахели, ручаюсь Тебе, что Ты не добьешься успеха. А раз так, зачем стараться? Спаси детей Своих, даруя им радость и избавление. Поступая таким образом, Ты ничего не теряешь, а приобретешь все…»
И еще: «Господи, спаси народ Свой, пока не поздно. Иначе Тебе просто некого будет спасать».
Голод опустошал страну. Шпольский дедушка созвал суд в составе десяти ученых талмудистов: «Мне нужно, чтобы вы вынесли постановление. Я обвиняю Того, Кто убивает своих детей».
И он цитировал тексты и толкования, указы и решения, доказывая, что Бог несправедлив, что Он не исполняет своих обязанностей по отношению к человеку.
Разбирательство длилось три дня. Затворившись от остального мира, суд без страха и предубеждения изучал иск, рассматривая его со всех точек зрения, взвешивая все доводы, и наконец вынес приговор: «Поскольку Отец всякой твари несет ответственность за ее прокормление, пусть Он положит конец голоду».
Была у Шпольского дедушки привычка: во время новогодней службы, перед тем, как раздастся звук шофара, уединяться в своей комнате на часок-другой. Зачем? А затем, чтобы поговорить с Богом на языке, который не был языком молитвенника: «Не думай о грехах людей, молю Тебя, подумай об их добрых делах. Воистину, их меньше — я согласен. Но ведь они ценятся куда дороже. Поверь, не так-то легко быть хорошим человеком в этом мире. И если бы я собственными глазами не видел, что человек, несмотря на все препятствия, способен на доброту, я ни за что не поверил бы этому.
Итак, я прошу Тебя: не будь жесток со своими детьми. Как ни редка у них доброта, именно она должна тебя удивлять».
Когда рабби Нахум из Чернобыля пришел к Баал-Шему, тот сказал своей жене: «Хана, погляди на него: это вор». — «Кто вор? Да он святой!» — «Вор, говорю тебе. Он хочет весь Рай для себя одного».
Гостю он заявил: «Ты хочешь, чтоб я взял тебя к себе? Ладно. При одном условии: ответь мне, чем отличается ночная молитва, известная под названием „Тиккун Лея“, от другой, называемой „Тиккун Рахель“?»
Рахель и Лея — две жены Яакова. Эти молитвы читают в полночь и именно в полночь скорбят о разрушении Храма и об изгнании Шхины.
«Кажется, я знаю разницу между ними, — прошептал рабби Нахум, — то, что Лея совершила слезами, Рахель — и более прекрасная, и более счастливая — совершила радостью».
Почему праведник должен заботиться о бренных мирских делах, обо всех людях?
«Вообразите себе человека, сидящего на крыше, — объяснил рабби Нахум. — Внизу, в пыли он видит жемчужину. Как он ее поднимет, если не спустится?»
Однажды он внезапно остановился посреди проповеди: «Братья мои, внимательно слушайте мои слова, даже если вы в них ничего не поймете. Так уж лучше привыкайте к этому».
Он говорил также: «Я куда больше боюсь своих добрых дел, приносящих мне удовольствие, чем злых, которые внушают мне отвращение».
Он вел простую и скромную жизнь: «Я люблю нищету. Это Божий дар человеку, сокровище».
Рабби Михлу из Злочева задали каверзный вопрос:
— Ты беден, рабби, и все же каждый день благодаришь Бога за заботу о твоих потребностях. Разве это не ложь?
— Вовсе нет. Видите ли, бедность для меня — потребность.
Он говорил: «Сознание человека находится в постоянном движении. Мое — следует за великими людьми в их восхождении и привлекает малых, чтобы поднять их вместе со мной».
Это его слова: иногда святость — всего лишь нечистое искушение.
Вот одна из его молитв: «Отец небесный! У меня только одна просьба: не допусти меня воспользоваться разумом против истины».
До того, как открыться людям, рабби Михл ютился с семьей в лачуге. Было это в Ямполе. Его считали сумасшедшим, поскольку во время молитв он обычно бился головой о стену до тех пор, пока она не окрашивалась кровью.
Баал-Шему пришлось уговаривать его занять пост рабби-проповедника (маггида). Люди боялись его, жаловались, что он видит их насквозь. Действительно, ему достаточно было взглянуть на лоб человека, чтобы угадать его грехи. Однажды прихожане явились в синагогу в шапках, надвинутых на самые брови. Он с досадой заметил: «Неужели вы верите, будто укроетесь от меня шапками?»
Как все ученики Баал-Шема, он страшился гордыни: «Когда я предстану перед Создателем, Он спросит, почему я не научился всему тому, чему человек может и должен научиться за время пребывания на земле? И я отвечу: „Не осуждай меня — я был недостаточно умным, но вряд ли это моя вина“. „Тогда почему ты не отказался от земных удовольствий и не посвятил всего себя служению Господу?“ „Ты не должен винить меня, — скажу я, — у меня просто не хватило для этого телесных сил“. Потом суд разберет, помогал ли я людям. Я буду вынужден признать, что и здесь мне частенько не удавалось исполнить свой долг. Оправдываться я смогу лишь тем, что сам всю жизнь нуждался. Но, видится мне, под конец один из судей, не сдержав гнева, воскликнет: „Одного я не в силах понять. Ты не жил, не молился, как тебе следовало, чем же ты так кичишься?“ И на это, — говорил рабби Михл, — на это обвинение у меня не найдется ответа».
