Такое развитие событий наполняло его тревогой, которую облегчало лишь то, что надежный Халиль-паша и три его советника сохранили свои посты, а договор о ненападении был с готовностью возобновлен.
И все же Османская империя была самодержавной. Византийская империя с трех сторон оказалась окруженной турками. И вот теперь ими правил двадцатилетний юнец, которого опытный император еще не мог разгадать. Константин отправил на Запад новых гонцов с просьбами о военной поддержке.
Это было весной 1451 года. Посольство, возглавляемое членом императорской семьи, немедленно выехало из Константинополя; в апреле оно прибыло в дом семьи Эсте в Ферраре, откуда направилось в Венецию. В августе послы побывали в Риме, где встретились с папой Николаем V. Оттуда они направились в Неаполь, где рассчитывали обратиться за помощью к королю Арагонскому.
Исходя из того, кто вложил в Константинополь больше всего денег и усилий, первоочередной помощи следовало ожидать от Генуэзской республики. Но Генуя была слишком слабой в политическом отношении, чтобы предпринять решительные действия. Как бы там ни было, целью посольства стало воззвание к государствам христианского Запада с просьбой помочь отразить турок-мусульман. Первейшим долгом послов было сообщить папе римскому, что император готов согласиться на объединение западной и восточной церквей под флагом Римско-католической церкви.
Этой осенью папа Николай V отправил императору письмо, обещая военную поддержку на предложенных условиях унии. Венецианская республика согласилась предоставить финансовую помощь и без промедления отдала распоряжение банку Венеции в Константинополе перевести деньги. Но она отказалась послать войска на том основании, что Милан и Флоренция вступили в гражданскую войну. Венеция, разумеется, не могла отправить только свою армию. Оставалось лишь надеяться, что гражданская война будет взята под контроль, а на помощь Константинополю придет большая коалиция западных государств.
Неаполитанский король в обмен на военную помощь потребовал себе императорский трон. Константин по понятным причинам не мог принять это условие.
Глава светской власти всего католического мира, германский император Священной Римской империи, воевал с собратьями-католиками из Венгерского королевства и не заинтересовался тем, что происходило на Востоке. Король Франции тоже проявил равнодушие. Испания была занята войной с мусульманами на своей собственной территории.
Наступление нового, 1452 года не предвещало больших перемен в ситуации в Европе. Лишь противники унии, узнав о позиции византийского императора, выказали признаки упорного сопротивления. Ни дня не проходило без того, чтобы толпы монахов не собирались перед сердцем Константинополя, собором Святой Софии. Они выкрикивали протесты, проводили крестные ходы, сопровождаемые толпами мрачных обывателей. Среди протестующих выделялась высокая фигура Георгия.
Сопротивление проявилось и в ближайшем кругу императора. Его первый министр и родственник Лука Нотарас зашел так далеко, что даже сказал: «Лучше нам быть под турецкой чалмой, чем под папской тиарой!»
Единственным человеком из этого круга приближенных, кто чувствовал боль императора как свою собственную, был Франдзис. Даже если бы император не говорил ему ничего, он понимал, что единственной надеждой Константина был приход западных армий и то, что ему удастся каким-то образом смягчить сопротивление своего народа церковной унии.
Однако к февралю того года по-прежнему не было никаких вестей об армиях, спешащих на выручку. Новость о том, что Мехмед II приказал собрать пять тысяч работников, застала Константинополь врасплох. Поначалу многие предсказывали, что султан просто собирается строить новый дворец в Адрианополе. Им пришлось умолкнуть, когда оказалось, что рабочие собираются за сотни миль от Адрианополя, на дальнем берегу Босфора. Затем, 26 марта, туда прибыл сам султан в сопровождении флота из тридцати кораблей.
Флот султана вышел из Галлиполи, направился на север по Мраморному морю, а затем вошел в пролив Босфор прямо напротив Константинополя. Византийцы, не имевшие своего флота, могли лишь беспомощно наблюдать за турками. Войско более чем в тридцать тысяч человек прошло из Адрианополя на восток и встретилось на европейском берегу Босфора с тем, которое прибыло морем. Рабочие немедленно принялись за строительство крепости.
Ответственность за постройку была разделена между тремя главными министрами — Халилем-пашой, Заганом-пашой и Караджа-пашой. Дух соревнования значительно ускорил работы. В удивительно короткий срок крепость обретала форму под зорким взглядом Мехмеда II, который назвал ее Румелихисар — «Римский замок», «замок на европейском берегу». Крепость на противоположном, азиатском, берегу называлась Анадолухисар — «Анатолийский замок».
Император, разумеется, немедленно заявил официальный дипломатический протест. Крепость Румелихисар демонстративно строилась на византийской территории. Хотя строительство крепости Анадолухисар, воздвигнутой дедом Мехмеда, началось лишь после того, как было получено разрешение правящего императора, сам Мехмед начал строительство Румелихисар без предварительного запроса.
Другой причиной протеста было то, что греческий православный монастырь, находившийся на месте постройки, был попросту снесен, а его камень использован для строительства крепости. В ответ Мехмед возразил: крепость строится для того, чтобы обеспечить безопасный проход судов через пролив. Ведь и византийцы, и турки одинаково выиграют от уничтожения пиратства, свирепствовавшего на Босфоре. Однако когда молодые посланники императора осмелились пожаловаться на то, что окружающие деревни были разграблены, чтобы прокормить турецких солдат и рабочих, двоих двадцатилетних юношей немедленно обезглавили без дальнейших переговоров.
Император арестовал и заключил в тюрьму шестьсот турок, проживавших в Константинополе. Но больше он ничего не мог поделать. Византийская империя не только не имела своего флота, у нее не было и армии, заслуживающей какого-либо серьезного упоминания. В конце концов Константин отпустил пленных турок и послал султану в подарок вино с просьбой не причинять вреда местным крестьянам.
Мехмед принял эту просьбу во внимание. Но с его точки зрения, пощады заслуживали лишь те, кто не оказывал сопротивления. Если же кто-то сопротивлялся, он тем самым нарушал его соглашение с императором.
В самом деле, те города, которые, оставив всякую надежду на помощь из столицы, оказывали сопротивление своими силами, были полностью вырезаны турками. Все византийские конные отряды, рискнувшие выступить за пределы города, неизменно уничтожали. Лишь горстке всадников удавалось вернуться домой живыми.
Строительство крепости завершилось к концу августа. Сооруженная в форме перевернутого треугольника, крепость Румелихисар покоилась на высоком фундаменте, повторявшем форму прибрежного рельефа. Она имела 250 метров в длину, 50 метров в высоту, была обнесена трех метровой стеной. Возвели три башни высотой 70 метров и девять башен поменьше, обеспечивавших прекрасный обзор всех мыслимых точек, важных в тактическом отношении.
В крепости был размещен батальон солдат, а на высоких башнях, примыкавших к берегу, установлены пушки большого калибра. Но даже при всех этих фактах, предоставленных венецианскими шпионами, проникшими во вражеский лагерь, Византийская империя не могла рассчитывать на помощь европейцев.
Вскоре у императора появился новый повод для страхов. Ожидалось, что после завершения строительства Румелихисар Мехмед вернется в Адрианополь по суше. Но вместо этого он остался со всей армией прямо под крепостными стенами Константинополя. Пока жители города, затаив дыхание, отсиживались за запертыми воротами тройных городских стен, турецкая армия оставалась на месте, не сворачивая шатров.
Император с трудом мог представить себе, что же это означало. С городской стены близ императорского дворца он без труда видел скопления турецких шатров в отдалении. Среди этого разноцветья выделялся один, особенно подозрительный шатер — большой, красный. Несомненно, он принадлежал султану.
Три дня спустя, когда турки все-таки свернули шатры, а их пехота и конница отступили на восток, византийцы наконец смогли вздохнуть спокойно.
Адрианополь. Осень 1452 года
При взгляде на двенадцатилетнего Турсуна всякий был бы поражен красотой этого юного турка. Его удивительно гладкая, белая и прохладная кожа напоминала фарфор, его черные миндалевидные глаза под тонкими бровями в форме полумесяца излучали спокойную пассивную чувственность. Он был строен и гибок и двигался со сдержанной и мягкой грацией.
