В ы ш и н с к и й. Продолжайте, Бессонов...
Б е с с о н о в. В конце мая тридцать первого года с рекомендательным письмом Пятакова я разыскал Седова и имел с ним короткий разговор. Затем я передал ему письмо Пятакова. И деньги, которые Пятаков передал для Троцкого.
В ы ш и н с к и й. Какие деньги?
Б е с с о н о в. Он дал мне две тысячи марок для Седова с целью организации переотправки писем...
На просцениуме - Шахт.
Ш а х т. Я, Яльмар Шахт, президент банка, финансовый бог Гитлера, судимый в Нюрнберге и оправданный союзниками, несмотря на протест русских, посаженный затем аденауэровскими лизоблюдами, свидетельствую: в тридцать первом году, в период инфляции и падения курса марки, две тысячи могло хватить на приобретение четверти спички. Не коробка, а именно спички! В Германии тогда получали миллиардные зарплаты, поскольку обед стоил сто миллионов...
П я т а к о в. Я, Пятаков Юрий Леонидович, расстрелянный год назад, возмущен ходом ведения этого процесса! То, во имя чего я положил свою жизнь, согласившись оклеветать себя в спектакле под названием "Процесс-37", - во имя разгрома троцкизма - на грани провала! Даже Яльмар Шахт хватает обвиняемого Бессонова за руку! Он врет, как мелюзга! Товарищ Вышинский, неужели вы забыли, что я показывал год назад в этом зале?! Вспомните, как я говорил, - по сценарию, утвержденному Иосифом Виссарионовичем, что мой первый контакт с Седовым организовал Иван Никитович Смирнов в середине лета тридцать первого года! Летом, а не в мае! Да, верно, после моего расстрела Троцкий доказал, что Седова не было летом в Берлине, и вы поэтому заставляете Бессонова рассказывать о майской встрече! Но ведь любопытные поднимут газетные отчеты о нашем процессе! А там Шестов показывает, что Седов вообще передавал для меня не письма, а ботинки - в ресторане "Балтимор". Поставил на стол два ботинка, в подошвах которых были письма Троцкого... Помните, как я просил вас, товарищ Вышинский: "Уберите этот эпизод у Шестова! Смешно! Какой конспиратор ставит на стол в ресторане ботинки с секретными письмами Троцкого?!" А знаете, что мне ответил товарищ Вышинский? Не знаете? Правда не знаете? Он засмеялся: "На дураков рассчитано, дураки и не это проглотят!" Но ведь у дураков рождаются дети! И совершенно не обязательно, что дети дураков будут дураками!
В ы ш и н с к и й. Продолжайте, Бессонов...
Б е с с о н о в. Когда Крестинский поздним летом тридцать третьего года приехал лечиться в Германию, он имел со мной разговор... Первый разговор касался условий свидания Троцкого с Крестинским...
В ы ш и н с к и й. Кто желал этого свидания? Троцкий или Крестинский?
Б е с с о н о в. Крестинский.
В ы ш и н с к и й. Крестинский, вы с Бессоновым виделись?
К р е с т и н с к и й. Да.
В ы ш и н с к и й. Разговаривали?
К р е с т и н с к и й. Да.
В ы ш и н с к и й. О чем? О погоде?
ГОМЕРИЧЕСКИЙ ХОХОТ ВСЕГО ЗАЛА, ОВАЦИИ, ВЫШИНСКИЙ ГАЛАНТНО КЛАНЯЕТСЯ, ПРОТИРАЯ ОЧКИ.
К р е с т и н с к и й. Бессонов был поверенным в делах в Германии... Информировал меня о положении в стране, о настроениях в фашистской партии, которая в то время была у власти...
В ы ш и н с к и й. А о троцкистских делах?
К р е с т и н с к и й. Я троцкистом не был.
В ы ш и н с к и й. Значит, Бессонов говорит неправду, а вы - правду? Вы всегда говорите правду?
К р е с т и н с к и й. Нет.
В ы ш и н с к и й. Следовательно, Бессонов говорит неправду?
К р е с т и н с к и й. Да.
В ы ш и н с к и й. Но вы тоже не всегда говорите правду. Верно?
К р е с т и н с к и й. Не всегда говорил правду... во время следствия...
В ы ш и н с к и й. А в другое время говорите правду?
К р е с т и н с к и й. Да.
В ы ш и н с к и й. Почему же такое неуважение к следствию? Говорите неправду следствию... Объясните... Хм... Ответов не слышу... Вопросов не имею.
Крестинский выходит на просцениум.
К р е с т и н с к и й (обходя Вышинского, дружески кладет ему руку на плечо, тот также дружески улыбается, провожая его взглядом). Товарищи, герой революционных боев, подсудимый Раковский старше меня по возрасту, но по времени пребывания в рядах ленинской гвардии - я здесь ветеран, вступил в российскую социал-демократию в девятьсот третьем году, начал мальчишкой, кончил секретарем ЦК... Подполье, аресты, допросы царской охранки приучили меня к точности поступков и конкретике всеотрицающих фраз... После ареста меня спросили, хочу ли я быть расстрелянным без суда, - показаний против меня хватает, - желаю ли я воочию видеть смерть семьи, родных, друзей или же предпочитаю помочь партии в борьбе против троцкизма... Я выбрал последнее, решив, что по прошествии многих месяцев, когда расположу к себе ежовских следователей, того же Вышинского, - как всякий меньшевик, он обожает рисовку, позу, многоречив, словесный понос - я передам письмо Ежову: "лично для тов. Сталина И. В.". И в этом письме предложу игру в отказ от признаний: "Как заместитель наркома иностранных дел, я читал все отклики на два первых процесса, Иосиф Виссарионович... Поверьте, мы подставляемся! Ягода сослужил вам, стойкому борцу против троцкизма, злую шутку, когда обвиняемые, все как один, обливали себя дерьмом, - это противоестественно... Это Византия, инквизиция, аутодафе... Если я откажусь на первом заседании от показаний, Троцкий начнет кричать о победе справедливости, о том, что "Крестинский нашел в себе мужество плюнуть в лицо палачам!". А потом, после допросов Бессонова, которому можно верить, как себе - ведь он получит орден за свою роль, так мне говорили, - после обличений Раковского - он известен всему миру как борец, старый троцкист, - я раскаюсь и возьму на себя в с е...
Поверьте, Иосиф Виссарионович, опыт дипломатической работы говорит мне: именно это будет истинной победой!" Вот каков был мой замысел, когда я подписывал идиотские показания, сочиненные безграмотными следователями... Прочитав письмо, ко мне пришел Ежов. Он был в ярости: "Ты мне эти штучки брось, Николай Николаевич! Мы ж с тобой выучили весь текст! Нет времени заставлять Бессонова и Раковского переучивать свои показания! Да и Бухарин может взбрыкнуть!" - "Допрашивай Бухарина после моего признания, - бросил я мой главный козырь. - Но если мое письмо Кобе не передашь - пеняй на себя". И я выиграл, получив - единственным изо всех обвиняемых - право отказаться от показаний, данных палачам под пыткой. Я - первый и единственный, кто породил сомнение в процессе... А дальше - это будет через пять минут - Бессонов произнесет строки, которые ему вписали под мою диктовку: "Я, как советник полпредства в Берлине, должен был по заданию Крестинского не допустить нормализации отношений между Советским Союзом и Германией на обычном дипломатическом уровне". Понимаете? Нет? Но ведь речь шла об отношениях с Гитлером! Сталин требовал налаживать отношения с чудовищем, с нашим врагом... А еще через два дня я признаюсь в том, что Бессонов организовал мне встречу с Троцким в Мерано... Но ведь это итальянский курорт! Троцкий был бы немедленно схвачен в фашистской Италии как "враг нации"... Об этом сейчас молчат, но, после того как фашизм и национал-социализм рухнут, раздавив под своими обломками немцев и итальянцев, всплывут архивы, потомки увидят, что я не виновен, и назовут Сталина так, как его и надлежит называть: "враг народа, изменник ленинизма, губитель партии большевиков"... Не сердитесь за то, что я обманул вас. Я это сделал во имя наших детей. Простите меня, товарищи... В конце концов, это ложь во спасение...
В ы ш и н с к и й. Подсудимый Гринько, расскажите суду о своей преступной деятельности...
Г р и н ь к о. Чтобы ясен был путь моих преступлений и измен, вы должны помнить, что я вступил в компартию в составе боротьбистов - украинской националистической организации...
На просцениуме - Клара Цеткин.
К л а р а Ц е т к и н. Я, Клара Цеткин, председатель Германской компартии и президент рейхстага, должна заявить следующее: орган заграничного бюро украинской социал-демократии "Боротьба" начал выходить в Женеве в пятнадцатом году и сразу же занял интернационалистскую позицию... В декабре шестнадцатого года большинство боротьбистов влились в ленинскую партию, среди них и товарищ Гринько - настоящий, убежденный большевик...
Г р и н ь к о. В тридцать третьем году я, будучи членом ЦК и народным комиссаром финансов, связался с фашистами. Подробные показания я дам в закрытом заседании...
На просцениум выходят несколько человек - мужчин и женщин в полосатых бушлатах узников гитлеровских концлагерей, с красными звездами на спине и груди.
П е р в ы й. Я, член Центрального Комитета Коммунистической партии Германии Фриц Зайферт, свидетельствую: после побега из концлагеря Зитинген в тридцать пятом году я перешел чехословацкую границу и оттуда добрался до Москвы. Работал в Коминтерне. В тридцать шестом году был арестован, подвергнут пыткам, ибо отказался "сотрудничать со следствием". Что значит "сотрудничать"? Это когда тебе говорят, что ты должен признаться в шпионстве и дать показания, что по заданию гестапо следил за Пятаковым, когда тот был в Берлине в тридцать первом году, и самолично видел, как он встречался с сыном Троцкого - Львом Седовым. Я объяснил следователю, что в тридцать первом году еще не было гестапо. Он сказал мне, что я клевещу на честных людей, утверждавших этот факт, и показал мне три протокола допроса. Он не убедил меня, отправил в карцер, а после этого другой следователь предложил признаться в том же, но по отношению к Крестинскому, уже в тридцать третьем году. Я ответил, что и на это не могу пойти - при всем моем желании помочь следствию, - сидел в гитлеровском концлагере. Что было потом, я не хочу вспоминать. Через год мне дали двадцать пять лет каторжных лагерей и десять лет поражения в правах... Смешно, как можно "поражать" в правах, если я не являюсь гражданином Советского Союза? В сороковом году, в сентябре, - всех нас, германских коммунистов, - вывезли из концлагерей и привезли в Бутырки. Нас переодели в костюмы, дали сорочки, полуботинки и галстуки, посадили на "доп" дополнительное питание... Я спросил одного из работников НКВД, что все это значит? Он ответил: "Вас отсюда отвезут на закрытое судебное заседание в другой город... На закрытом заседании вы скажете всю правду о том, как над вами издевались садисты врагов народа Ягоды и Ежова... И - отпустят". Я заплакал от ощущения победившей правды. Заплакал - впервые в жизни... Нас действительно погрузили в "столыпинку" и через день выгрузили... Это был Брест. Нас повели вдоль железнодорожной колеи - "на закрытое заседание, где надо сказать всю правду".
