Во-вторых, решение московского князя предпринять карательный поход стало каким-то необъяснимым образом заранее известно в Рязани, вызвав раскол в местной элите. Сам Олег Иванович с семьей и частью думы, бросив княжество, куда-то бежал[156], другая же часть «думцев» внезапно прибыла с целью переговоров о мире на встречу с московским князем и даже заключила с Дмитрием Ивановичем некий договор. Встреча эта имела место во время возвращения московского князя «в свою землю» т. е. еще до переправы через Оку. В таком случае и свидание бояр с Дмитрием Ивановичем, и принятие последним решения о походе на Рязань, и бегство Олега Ивановича должны были происходить тогда, когда московский князь и его армия находились еще на территории Рязани. И все это должно было произойти в течение приблизительно двух недель, что во всех отношениях выглядит необъяснимым[157].
В-третьих, после бегства Олега Ивановича в Рязанском княжестве было, как сообщает летописный рассказ, введено московское наместническое правление. Если так и было на самом деле, то речь, в таком случае, надо вести о фактической ликвидации осенью 1380 г. одного из крупнейших государственных образований Средневековой Руси.
Практика инкорпорации государственных образований в состав Великого княжества Московского действительно включала в себя, как и в летописном рассказе о судьбе Рязани в 1380 г., два взаимосвязанных акта: бегство прежнего суверена за границы княжения, очевидно, означавшее отказ от прав собственности на удел, и назначение московских наместников. Так, в 1450 г. князь Дмитрий Шемяка бежал из своей столицы, Галича в Новгород Великий, «гражане же предашася» великому князю московскому Василию Васильевичу, «он же град омиривъ и наместникы своя посажав по всеи отчине тои»[158]. Аналогичным образом другой противник московского князя, Иван Андреевич Можайский в 1454 г., ожидавший военной кары «за… неисправление», «выбрався» из стольного Можайска «с женою и з детми и со всеми своими» и «побеже к Литве. А князь велики пришед к Можаиску взят его… и наместникы своа посадив, възвратися к Москве»[159]. Назначение великим князем Иваном III московских наместников в Новгород в январе 1478 г. означало фактический конец государственности вечевой республики, теперь становившейся московской «отчиной»[160], а бегство в Литву в 1521 г. великого князя рязанского Ивана Ивановича стало поводом для формальной ликвидации последнего удела на Руси[161].
Известны нечастые случаи присылки московских наместников в государственные образования, не влекшие за собой их ликвидацию. Летом 1367 г. московского князя посетили «послы… Новгородци… о миру с поклономъ и докончаша миръ с княземъ с великым». Вместе с возвращавшимися из Москвы послами Дмитрий Иванович «наместникы своя тогда послалъ… въ Новгородъ въ Великыи»[162]. В том же году, освободив сидевшего в заточении в Москве тверского князя Михаила Александровича, Дмитрий Иванович «отпусти его на удел», предварительно отняв Городок и передав его своему союзнику, Еремею Константиновичу, «а въ Гордке своего намесника посадили съ княземъ съ Еремеемъ»[163]. Но в данном случае наместники не заменили собой прежнюю власть, а всего лишь олицетворяли временный московский протекторат над территориями.
Таким образом, летописный рассказ повествует о ликвидации в 1380 г. Великого княжества Рязанского и инкорпорации его в состав владений московского князя, что, как мы знаем, действительности не соответствует. Это случилось только в 1521 г, после, заметим, бегства в Литву последнего великого князя рязанского, Ивана Ивановича. Положения московско – рязанского договора 1381 г. недвусмысленно свидетельствуют о том, что Олег Иванович продолжал оставаться сувереном собственного княжения, хотя и ограниченным в правах и потерявшим две стратегически важные территории.
Налицо, как представляется, значительный контраст представлений об отношениях Москвы и Рязани после Куликовской битвы, каковыми они рисуются из докончания, и памятников Куликовского цикла. При этом, разумеется, договор лета 1381 г. заслуживает бо́льшего доверия хотя бы в силу того, что речь идет о юридическом документе. В таком случае, антирязанские инвективы летописных текстов и литературных памятников должны быть как-то объяснены.
Самые ранние летописные известия о Куликовской битве, повторимся, известны по Рогожской и Симеоновской летописям, общий протограф которых существовал к 1409 г., и восходящим к Новгородско-Сойфийскому своду 30-х гг. XV в. Новгородской IV и Софийской I летописям. Между 1382 г, когда московско-рязанское докончание перестало действовать, и 1402 г., годом кончины Олега Ивановича и заключения нового неравноправного договора между Москвой и Рязанью, совпавшими по времени с формированием ранних летописных рассказов о битве, московско-рязанские отношения, с точки зрения Москвы, были далеки от идеала: Олег Иванович смог не только дезавуировать неравноправный договор, но и проводил вполне самостоятельную, не зависящую от Москвы политику, которая вряд ли всегда находила понимание и поддержку в Москве[164].
Если заключение московско-рязанского договора имело место только в 1381 г. и почти год спустя после Куликовской битвы, и эта задержка не была связана с гипотетическим бегством Олега Ивановича из Рязани и последующим возвращением на удел, то она требует объяснения. Возможно, оно лежит в чисто канцелярской плоскости. Мы не знаем механизма выработки текстов докончаний, понятно только, что итоговый текст формировался в результате согласований, как на переговорах уполномоченных лиц, так и путем «ссылок», требоваших определенного времени.
О «технологии» выработки взаимоприемлемого текста можно, с известной долей условности, судить по взаимоотношениям Москвы и Бахчисарая в конце XV в. Изначально существовало два-три варианта текста, обсуждавшиеся во время взаимных визитов дипломатов, в других случаях проекты договоров возили на согласование из столицы в столицу гонцы, послы же отправлялись заключать договор только по получении сигнала о готовности сделать то же самое другой стороной, и пр.[165] Все это предполагало как определенное время, необходимое для согласования позиций сторон, так и наличие лиц, в этих переговорах участовавших. И здесь уместно вспомнить имя преп. Сергия Радонежского.
Не ранее конца мая того же 1381 г. в Москве митрополит Киприан и преп. Сергий Радонежский крестили родившегося «тоя же весны» сына серпуховского князя, Ивана Владимировича[166]. Троицкий игумен был духовником серпуховского князя-героя Куликовской битвы, а сам монастырь располагался в его уделе[167]. Год заключения договора совпал с пиком политического влияния Владимира Андреевича, формально держателя всего лишь Серпуховского и Боровского уделов, в московско-рязанском договоре, тем не менее, выступившего «стареишим» князем по отношению к великому князю Олегу Ивановичу[168]. Не будет большим преувеличением предположить, что возможно к московско-рязанским переговорам, завершившимся заключением договора 1381 г. был причастен преп. Сергий Радонежский. Позднее преподобный старец прямо участовал в налаживании мирных отношений между Москвой и Рязанью (подробнее см. гл. 3 и Приложение к настоящей книге).
Таким образом, неучастие Олега Ивановича в Куликовской битве 8 сентября 1380 г., резкий подъем политического влияния Дмитрия Ивановича после сокрушительного разгрома Мамая, впервые вывели Москву в число политических субъектов, имеющих не локальные, вроде овладения небольшими приокскими волостями, а гораздо более значимые стратегичекие интересы вдалеке от Москвы, в Окско-Донском регионе. Дальнейший ход событий показал, однако, что до реализации этих планов было далеко. Политический потенциал ключевого игрока в регионе, Великого княжества Рязанского, во всяком случае, при жизни Олега Ивановича, еще не был исчерпан, что и показали дальнейшие события.
Глава 2. Последняя московско-рязанская война. От Тохтамыша до Коломны 1382-1385
Признание в докончании 1381 г. за Олегом Ивановичем статуса «брата молодшего» московского князя и его обязательство действовать в согласии с Дмитрием Ивановичем относительно татар, «литвы» и русских князей, казалось, привязывало все последующие внешнеполитические шаги Рязани к Москве. Ход дальнейших событий показал, однако, что и московское «стареишинство», и прочие пункты обязательств 1381 г. были быстро забыты как Рязанью, так и Москвой. Более того, четыре с половиной года спустя после Куликовской битвы Рязань полностью вернула себе суверенитет и территории Окско-Донского междуречья в результате военных действий. Вооруженное противостояние Москвы и Рязани через два года после Куликовской битвы и через год после заключения неравноправного договора, охарактеризованное докончанием 1402 г. как «нелюбье», стало своеобразным «побочным продуктом» набега на Москву ордынского хана Тохтамыша.
