Антиохия, осада которой началась в октябре прошлого года, попала под власть христиан в первые дни июня 1098 года. Она принесла крестоносцам огромные богатства и на короткое время впечатление полного изобилия. Пока победители пели псалмы и предавались всевозможным излишествам. Но вскоре положение изменилось.
Страшная армия сарацинов приближалась. Ее полководец Кербога поседел в сражениях и пользовался славой опытного военачальника. В его арьергарде следовали султаны Никеи, Алеппо, Дамаска, правитель Иерусалима, а также двадцать восемь эмиров. На третий день после взятия Антиохии его армия раскинула шатры на берегах Оронта. С этого момента в городе уже не раздавались победные гимны: их сменили вопли отчаяния.
Город был в руках крестоносцев, но цитадель так и оставалась невзятой. Мало того. Она имела свободный выход, недосягаемый для крестоносцев, через который ввозилось довольство и подкрепления от Кербоги, а также совершались почти ежедневные боевые вылазки на улицы Антиохии. Так крестоносцы внезапно оказались между молотом и наковальней, ожидая непрестанных ударов с одной и с другой стороны. К этому нужно добавить, что продовольствие города было быстро исчерпано, а новых поступлений ждать было неоткуда; ходили упорные слухи, что император Алексей с большим обозом дошел до Филомелия, но затем, узнав о положении дел, повернул обратно.
Голод, усиливаясь с каждым днем, перекрыл норму прошлой зимы. Уже съели всех лошадей, питались кореньями и листьями, кое-кто варил кожу со щитов и обувь, кое-кто вырывал мертвецов из могил. Вновь начавшееся бегство из лагеря вскоре приобрело повальный характер. Бежали не только рядовые воины, но и вожди, в числе прочих граф Блуасский, чье знамя еще недавно было символом победы. Бежали по ночам, спускаясь со стен на веревках; многие тонули во рвах, многие были истреблены сарацинами, но это не уменьшало дезертирства.
Видя безвыходность положения, вожди были готовы пойти на крайние меры. Они даже предложили Кербоге сдать Антиохию при условии, что христианам будет дан свободный выход. Но Моссульский султан не принял предложения. Видя себя победителем, он мечтал о поголовном уничтожении врага как мести за недавнюю резню в Антиохии.
Как это часто бывает, полное отчаяние привело к жажде чудес. И чудеса появились. Одно среди них оказалось особенно знаменательным. Некий бедный священник явился на совет князей и поведал, что три ночи подряд видел во сне апостола Андрея, который повелел ему идти в церковь и раскопать землю у главного алтаря, где якобы лежит копье, которым некогда было проколото подреберье Иисуса Христа. Землю раскопали и обнаружили железный наконечник копья. Эта находка коренным образом изменила настроение в лагере. Безнадежность сменилась энтузиазмом. Так, значит, Бог их не оставил! И победа Креста неизбежна!..
Тут же была отправлена новая депутация к Кербоге, во главе которой был поставлен все тот же Петр Пустынник. Он обратился к султану с предложением решить дело судебным поединком: пусть мусульмане и христиане выставят по равному числу бойцов, и если христиане окажутся победителями, мусульмане должны будут уйти из-под Антиохии! Моссульский султан, по началу онемевший от подобной дерзости, с гневом отказал Пустыннику, заявив, что если крестоносцы хотят сохранить жизнь, они должны принять ислам. Поскольку об этом не могло быть и речи, стороны стали готовиться к решающей битве.
Выступив из ворот близ моста, христианская армия разделилась на двенадцать корпусов – по числу двенадцати апостолов. Она вытянулась длинной лентой вдоль долины, закрывая неприятелю доступ к стенам города. Впереди несли святое копье. И было в этом ободранном войске что-то такое, от чего бесстрашный султан на момент струсил. Он вдруг предложил врагам то, от чего вчера с презрением отказался – судебный поединок. Но теперь от этого с презрением отказались крестоносцы. Трубы подали сигнал, и эти вчера еще изнемогавшие от голода и отчаяния люди стремительно ринулись на мусульман. Битва оказалась жаркой. Она шла с переменным успехом. По ходу боя старый враг крестоносцев Килидж-Арслан с яростью врезался в их ряды, и, казалось, ряды дрогнули. Но тут произошло еще одно чудо: многие увидели белый отряд, спускавшийся с гор, во главе которого медленно двигались три лучезарных всадника. «Смотрите! – воскликнул епископ Адемар. – Святые Георгий, Дмитрий и Феодор идут к нам на подмогу!» Все взоры обратились к видению; неизвестно, все ли увидели его, но единодушный крик потряс воздух: «С нами Бог! Бог этого хочет!»...
Кербога бежал с поля боя. Многие эмиры его опередили. Победа была полной. Танкред с группой воинов оседлали брошенных турками лошадей и преследовали остатки вражеской армии до поздней ночи. В целом мусульмане потеряли около ста тысяч бойцов. Лагерь, брошенный Кербогой, доставил победителям все, в чем они нуждались, и даже с избытком: в течение нескольких дней в Антиохию перегоняли коней и верблюдов, перетаскивали драгоценные ткани, доспехи, оружие, продовольствие. По замечанию летописца, каждый христианский воин стал много богаче, нежели был при отбытии из Европы.
Эта блестящая победа, происшедшая при столь необычных обстоятельствах, до того поразила мусульман, что многие стали покидать веру своего пророка. Защитники антиохийской цитадели, потрясенные происходящим, в самый день битвы сдались Раймунду; триста из них приняли Евангелие и разошлись по сирийским городам славить христианского Бога. Некогда столь обширная империя Тогрула, Альп-Арсалана и Мелик-Шаха, теряя свои владения, терпела и невосполнимый моральный урон.
Вожди крестоносцев, распорядившись, чтобы большая часть захваченных богатств пошла на восстановление христианских храмов, направили письма государям Европы, в которых рассказали о своих трудах и подвигах, обратившись с просьбой и даже требованием, чтобы все, взявшие Крест, вернулись к своим соратникам. В Константинополь было направлено посольство во главе с графом Вермандуа с целью напомнить императору Алексею о его клятвах и добиться их выполнения. Однако эта миссия не увенчалась успехом, и граф, устыдившись своей неудачи, не вернулся в Антиохию.
И еще одно важное последствие имела победа. Вожди крестоносцев, видя, как их товарищи превращаются во владетельных государей, один, захватив Эдессу, другой – Антиохию, стали входить во вкус и помышлять о подобной же доле для себя. На совете, когда возникли горячие споры, что делать дальше, и часть участников потребовала немедленного движения к цели похода – Иерусалиму, возобладало мнение противоположное: спешить ни к чему, лучше, используя выгодную ситуацию, продолжить завоевания в Сирии и соседних областях. Бог тотчас же наказал за эту жадность. В стане крестоносцев вспыхнула эпидемия, которая унесла множество рыцарей и кое-кого из вождей, в том числе епископа Адемара, игравшего такую благодетельную роль во время похода. Это бедствие совместилось с другим, ставшим обычным для воинов Христовых, – новой феодальной распрей. Граф Тулузский, с самого начала не признававший за Боэмундом права на Антиохию, теперь, овладев без боя кремлем, не пожелал его отдавать новому князю Антиохийскому. Снова Раймунд стал укорять соперника, что он похитил общее достояние, снова схватились за оружие, и опять только всеобщее возмущение остановило пролитие крови. На какое-то время вопрос остался открытым. Но враги не примирились, и Раймунд не отказался от своих притязаний. Забыв об Иерусалиме, они только и ждали случая, чтобы урвать очередной кусок добычи.
Каждый день смуты и беспорядки росли. Зависть и алчность, разделявшие вождей, перешли и к рядовым воинам. Повсюду складывались шайки, бродившие в поисках городов, где можно было бы водрузить свои знамена. Они дрались между собой, когда одерживали победы над общим врагом, или терпели все ужасы нищеты, когда встречали неодолимое сопротивление. Те, кому счастье не благоприятствовало, жаловались на своих более удачливых товарищей, пока, наконец, удобный случай не предоставлял им возможность, в свою очередь, использовать права победы. Многие отправлялись «навестить» своего прежнего соратника Балдуина Эдесского и там дрались за него с месопотамскими сарацинами, разумеется, за соответствующую мзду. Но, пожалуй, самой симптоматичной из подобных экспедиций, захвативших и рыцарей, и вождей, стал поход на город Марат.
Город этот, лежавший между Хаматом и Алеппо, долго не желал сдаваться христианам. А между тем в осаде его участвовали герцог Нормандский, граф Фландрский и многие другие. Раймунд Тулузский первым подошел к Марату и поэтому смотрел на него как на свою добычу. Боэмунд Тарентский явился последним, но и не думал уступать. Когда наконец после долгих мытарств город был взят и мусульманское население частично уничтожено, частично продано в рабство, Раймунд прямо заявил, что это его достояние. Князь Тарентский пытался оспорить права Раймунда, утверждая, что, по крайней мере, часть города принадлежит к Антиохийской земле. Оба вождя подбивали своих солдат, противостояние усиливалось. Трудно сказать, чем бы кончилась эта склока, но помогло общее несчастье. Пока христианские князья сводили счеты друг с другом, египетский халиф, не теряя времени, разбил турок и овладел Палестиной. Теперь заветный Иерусалим попал в руки сильного властителя, и завоевать его крестоносцам было много сложнее, чем месяц назад. При вести об этом глубокое возмущение и гнев охватили рыцарей. Громко винили они Раймунда как зачинщика междоусобия и угрожали выбрать себе другого вождя, для которого общее дело станет превыше частных интересов. Боэмунд подогревал эти настроения. Как раз в это время Танкред силой захватил антиохийский кремль и, сбросив знамя графа Тулузского, поднял на главной башне знамя Боэмунда. Оказавшись в полной изоляции, Раймунд был вынужден сдаться на волю армии. Приказав поджечь Марат с четырех концов, он вышел из города босой, проливая обильные слезы. Были ли то слезы покаяния, как считали некоторые, или слезы злобной зависти, как полагали другие? Во всяком случае, сопровождаемый духовенством, распевавшим покаянные псалмы, он торжественно повторил клятву, столько раз даваемую и столько же забываемую, отрекшись от стяжательства и властолюбия, никуда больше не сворачивая, идти прямо на Иерусалим с целью освобождения Гроба Иисуса Христа.
