Эти многостраничные опусы невольно поражают читателя. Мемуаристы восстанавливали в мельчайших подробностях события и картины, виденные многие десятилетия назад (к примеру, Милюков живописал цвет облаков над Везувием, когда оказался в Италии еще студентом), но у них странным образом наступал «провал памяти», когда надо было говорить о нежелательном и исторически для себя невыигрышном. Особенно это касалось двух тем.
Первая, важнейшая и больная, — участь царской семьи. У Милюкова по этому поводу «полный склероз». Обсуждений этого вопроса во Временном правительстве он «категорически» не помнил. Хотя, как министр иностранных дел, вел по этому поводу переговоры с английским послом, обменивался телеграммами с британским МИД, но — как отшибло. Запамятовал всё! Действительно, это ведь не цвет облаков над Везувием, а «сущая безделица»!
В свою очередь, цепкая память Керенского удержала лишь то, что надо было сохранить для скрижалей истории! Царскую тему он тоже готов был забыть, но тут ничего не получилось. Ему со всех сторон эмигранты напоминали, приводили документы, его обвиняли, проклинали, выставляя виновником гибели. Не раз оправдывался, перекладывал ответственность на других. Уверял, что если бы не бяки-англичане, которые отказались пустить царя и его близких к себе, то все бы мирно и обошлось. Он же со своей стороны только и думал, как бы обеспечить их безопасность. Эти подтасовки мало кого убеждали, но сам он себя уверил, что в той страшной истории неповинен.
Вторая тема, которая тоже выветрилась из памяти мемуаристов, хоть и была не столь масштабной, как первая, но оказалась не менее щекотливой. Она касалась той самой распутинской «могильной истории». Никто из «вспоминателей» о ней не обмолвился ни полусловом.
Между тем какие-то разговоры среди министров по этому поводу велись, это ясно хотя бы потому, что публиковавшиеся распоряжения подавались как решения именно правительства. Если и можно предположить, что «чистый европеец» Милюков оказался в стороне, то Керенский-то как раз был в центре. Однако он тоже не упомянул об этом при подробном описании «славных дней» февраля и марта 1917 года. Наверное, по прошествии лет было просто стыдно вспоминать тот непристойный. скандал.
Точно не известно, кто отдал приказ вывезти тело Распутина, не ясно, где его собирались предать земле (если действительно собирались), но ясно другое: Керенскому очень хотелось поскорее навсегда покончить с телом Распутина. Ненавистный мертвец мешал победителям жить и творить радостную историческую эпопею.
Десятого марта формируется похоронная команда, состоявшая из шести студентов Петроградского политехнического института и двух руководителей: уполномоченного Временного правительства Ф. П. Купчинского и представителя градоначальства ротмистра В. П. Кочадеева. Указанная группа получила в свое распоряжение грузовой автомобиль и необходимые пропуска и в ночь на 11 марта покинула Петроград. Ясно, что выезд на автомобиле вооруженных людей должен был получить самую высокую санкцию новых властей. Без нее подобное передвижение было в тот момент просто невозможно. Осталось тайной, кто конкретно давал такое разрешение, но с полным правом можно предположить, что им был «первый среди прочих» — Керенский.
Так или иначе, но автомобиль покинул город и углубился в темноту. Через какое-то время свернули в сторону, на пустырь, но тут случилась неприятность. Автомобиль заглох. Произошло это между поселками
Лесным и Пескаревкой. Руководители пошли в Лесное за подмогой, а студенты остались охранять уникальный груз. В Лесном нашли коменданта, с которым обсудили ситуацию. Здесь, как потом утверждали соучастники, и созрел план: не заниматься трудоемким копанием могилы, которую все равно со временем обнаружат, а пойти более простым и радикальным путем — сжечь труп. (Трудно не заметить, что некоторые обстоятельства уничтожения тел царской семьи перекликаются с этой историей.)
Натаскали веток, из Лесного принесли дров, быстро сложили костер, вытащили из машины труп, облили все бензином и подожгли. Два часа длился этот страшный ритуал. Газета «Петроградский листок» со слов очевидцев писала: «При свете луны и отблеске костра показалось завернутое в кисею тело Распутина. Труп был набальзамирован, на лице видны следы румян. Руки сложены крестообразно. Пламя быстро охватило труп, но горение продолжалось около двух часов. Скелет не поддался уничтожению, и остатки его было решено бросить в воду».
Руководители «акции» составили протокол, сохранившийся до наших дней. В нем говорится, что уничтожение трупа Григория Распутина было произведено под утро 11 марта, между 7 и 9 часами. «Самое сожжение имело место около большой дороги из Лесного в Пескаревку, в лесу, при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки свои приложивших».
Газетные репортажи об этом диком, просто каком-то неандертальском действии полны были умиления и даже радости. Публику уверяли, что вешние воды наступающей природной весны (политическая, как утверждали, уже наступила) смоют с «лица земли русской» всю «грязь», оставшуюся «от прежнего режима».
Ужасает и фактическая сторона этой исторической картины, и ее пророческое предопределение. Костер, полыхающий в холоде предрассветной ночи, густой смрадный дым, медленно поднимающийся к небесам, а рядом кучка продрогших радостных людей, не ведающих, что справляют поминальную тризну по прошлому, по России, по миллионам погибших за нее и по многим миллионам, которые до срока погибнут в будущем невесть за что. Пепелище с обгоревшими костями стало черным прообразом грядущего.
С пронзительным чувством выразил это послереволюционное погружение во тьму известный поэт той поры Дон-Аминадо (А. П. Шполянский):
Все опростали. И все опростили.
Взяли из жизни и нежность, и звон.
Бросили наземь. Топтали и били.
Пили. Растлили. И выгнали вон.
Долго плясала деревня хмельная,
Жгла и ходила глядеть на огонь.
И надрывалась от края до края
Хриплая, злая, шальная гармонь.
Город был тоже по-новому весел:
Стекла дырявил и мрамор долбил.
Ночью в предместьях своих куролесил,
Братьев готовил для братских могил.
Жили, как свиньи. Дрожали, как мыши.
Грызлись, как злые, голодные псы.
Строили башню, все выше и выше,
Непревзойденной и строгой красы.
Были рабами. И будут рабами.
Сами воздвигнут. И сами сожгут.
Господи Боже, свершишь ли над нами
Страшный, последний, обещанный суд?
Быль и небыль
В состоянии революционного пароксизма о Распутине было произнесено невероятное множество гневных слов, бесчисленное количество разоблачительных монологов. Потом многие десятилетия эти инвективы широко использовались как у нас, так и за границей для создания образа самого героя и описания последних глав истории царской России.
Попыток же хоть как-то документировать жизнь «окаянного Гришки», наполнить его биографию конкретными историческими реалиями долго не наблюдалось. Исторические изыскания никого не интересовали. Поэтому даже краткие заметки во всех без исключения энциклопедических изданиях, не говоря уж о прочих работах, полны противоречий и искажений. Тут правила (и правит) бал «разнузданная дама» по имени Идеология. Однако там, где кончается факт, заканчивается и история. В силу чего с полным правом можно назвать антиисторическими подавляющую часть сочинений на эту тему.
