Но со дня, когда Ибн Халдун закрыл перед глазами Тимура книгу "Дорожник", до дня, когда Христофор Колумб на своей каравелле откроет книгу "Дневник" и впишет в нее первую строчку, пройдет ровно девяносто лет.
А молодые деревца в далекой роще уже светло зеленели, ибо в ту пору в той роще осень еще не наступила.
Тимур поднял синий лоскут шелка и обтер лицо.
Когда историк вернул книгу, Тимур положил ее около себя, а лоскутом вытер шею.
Тогда Ибн Халдун, став на колени над узлом, развязал шаль и подал Тимуру Коран.
- Я прошу принять мое подношение в благодарность за многие милости.
Тимур внимательно осмотрел искусную работу переплетчика, блестящий от лака переплет.
Вслед за тем историк, подняв поднос, преподнес остальное.
Беря каирские сласти, Тимур спросил:
- Вы соскучились по сладостям Каира?
Одну из плетенок Тимур, полуобернувшись, отдал внукам и повторил:
- Соскучились?
Историк насторожился:
"Пытается угадать мое желание. В подарках ищет намек".
И поспешно ответил:
- О великодушный амир! Здесь, под нами, в подземелье, а кроме и в других подземельях заточены каирцы. Вельможи, из близких людей султана. Юного султана Фараджа. Пощадите уцелевших! Отпустите их. Как великой милости прошу: дозвольте мне самому выпустить мамлюка из темницы, коего сам я туда запрятал. Мне по моему возрасту вот-вот предстоит предстать пред престолом всевышнего. Что я скажу? Чем оправдаюсь, если уйду с земли, оставив мучеников, не сотворив милостыни?
- Освободить их? Отпустить домой?
- О амир!
- Ступайте. Освободите. Чего еще хотите?
- Служить вам.
- Сперва исполняйте свое первое желание.
Бормоча:
- Милостивый... Милостивый... О амир! - Ибн Халдун вышел. Не на лестницу, а тем боковым ходом через узкую галерейку, где еще прежде хаживал.
Сперва половицы дворца под ним заскрипели, но вскоре смолкли. В тишине он прошел к лестнице. Оттуда ступеньки вели в подземелье.
Воин, карауливший дверь в подвал, сидел на ступеньке, до блеска натирая о кожаные штаны серебряный дирхем или теньгу. Есть люди, коим нравится, чтобы монеты блестели, хотя истинная красота серебряных монет в их патине, в их золотистом загаре, который надписям придает глубину.
- В саду нашел! - быстро объяснил воин возникшему перед ним историку.
Историк успокоил стража:
- Воля аллаха. Найденное отчищают от земли, добытое - от крови. Лишь бы блестело серебро.
- Вот, вот!
Воин поднялся, недоверчиво, опасливо приглядываясь к незнакомому старику.
- По указу Повелителя открой мне, брат воин!
- Сперва я кликну десятника.
- Кличь!
Десятник пришел вскоре же, но был суров. Он долго настаивал узнать, зачем выпускать узника, когда ему и там спокойно. Десятник спрашивал на чагатайском языке, и араб его не понял.
Но следом за историком явился барлас от Повелителя и повторил указ:
- Узника мамлюка выпустить.
С лязгом волоча длинную саблю и ею постукивая по ступеням, страж пошел, светя фонарем. В фонаре, задыхаясь, вспыхивала оплывшая желтая свеча.
Ибн Халдун шел, не отставая.
Барлас остался наверху ждать их возвращения.
Тимур, послав вслед за Ибн Халдуном своего барласа, сказал Шах-Малику:
- Историк хочет в Каир.
Шах-Малик удивился:
- Разве ему здесь плохо?
- А то бы незачем ему тревожиться о судьбе каирцев.
Шах-Малик промолчал.
Тимур, тылом руки отодвинув "Дорожник", проворчал, глядя куда-то в прорезь окна:
- Силой не возьмешь преданности.
Шах-Малик, тяжело вставая с ковра, согласился:
- Какая уж преданность!
Это была их недолгая передышка в толчее дел.
Шах-Малик опять выглянул на лестницу и из тамошней тесноты вызвал нескольких сподвижников.
Они прошли, отряхивая халаты, помятые в тесноте, словно морщины можно стряхнуть, как соломинки.
Шах-Малик указал место, где надлежит опуститься на ковер. И они сели, поджав под себя ноги.
Дабы начать беседу, один из гостей льстиво восхитился:
- Прекрасен дворец, о милостивый Повелитель!
Тимур ответил, прилежно сохраняя арабские оттенки слов:
- Каср Аль Аблак!..
- Какое прекрасное название!
- А значит оно: либо пестрый, либо пегий. Спрашивают меня, как лучше его звать - пегий либо пестрый? Нет, говорю, пегий! Я ценю пегих лошадей: у пегих особый нрав.
- Еще бы!.. Я тоже всегда на пегой, - заверил один из гостей.
- На пегой? - припомнил Тимур. - Всегда видел вас на вороном. С красным чепраком и позлащенными стременами.
- На пегой, о государь милостивый, на пегой! А стремена не то что позлащенные, а доподлинно золотые. Литые. Еще из Индии.
- Да? Нет, на пегой не видал.
Гость оробел, смолк, туго запахивая халат. Тимур отвернулся к другим.
- Пегий дворец! Хорошо. Каршинской степью пахнет. А?
И сразу все наперебой заговорили друг с другом, кстати и некстати ухитрялись сказать:
- Пегий дворец...
- Пегий дворец!..
Тимур смотрел на них. Вдруг, перебивая их усердие, громко сказал:
- То-то.
И все смолкли, снова услужливо повернув к нему свои столь различные лица.
А тем временем в безлюдную, нежилую часть дворца шли из подземелья страж с фонарем впереди, пошатывающийся узник, а по пятам за ними Ибн Халдун.
Ибн Халдун приговаривал:
- Я вас держал здесь, чтобы сохранить. Иначе вы погибли бы при зверствах татар. Они тут весь город вырезали. При взятии Дамаска.
Историк говорил смело и громко, зная, что никто из барласов арабской речи не понимает.
Узник, пошатываясь, кланялся.
- Я на всю жизнь!.. Это разве забудешь? Вся моя жизнь вам!..
- Я затем и запрятал вас перед падением города. А не то зачем бы мне?
- Сохрани вас аллах милостивый.
- Теперь вместе надо думать, как выбраться в Каир.
- Неужели это может быть?
- Я забочусь.
- О учитель!..
Мамлюка пошатывало. Но, выбравшись из-под сводов подземелья, он заспешил обрести свой былой облик, коим, как ему казалось, прежде красовался при каирском дворе Баркука, - пошел, слегка кособочась, поволакивая ногу, как это высмотрел однажды у султана Баязета Молниеносного, когда возил ему дары Баркука. Говорил косноязычно, шепелявя, картавя, но чванился своим косноязычием: ему представлялось, что так он выглядит знатнее, родовитей против просторечия челяди. Никого не было, кто объяснил бы ему, что знатность человека неотделима от простоты и разума, она не в подражании чужим повадкам, но только в том, чтобы блюсти лучшее в самом себе.
Еще серый от многодневного сидения в темноте, с головокружением от свежего ветра мамлюк брел за Ибн Халдуном, а черный Нух, слуга историка, дождавшийся их, поддерживая мамлюка под локоть, думал, что так покачиваются не от чванства, а от тайной болезни.
Оставив мамлюка черному Нуху, Ибн Халдун из осторожности возвратился во дворец на случай, если доведется поблагодарить Повелителя за милость и за мамлюка.
Шах-Малик увидел его и сразу же повел к Тимуру.
Тимур поднял на Ибн Халдуна пронзительный, немигающий взгляд. Равнодушно выслушав благодарность историка, Тимур спросил:
- Скажите, учитель, что считается основой вашего большого сочинения?
- Это история, о амир! И когда напишешь ее всю своей рукой, невозможно отличить главное от второстепенного.
Тимур возразил:
- Историю создает аллах, а не историк.
- Но историк, взирая на содеянное аллахом, пытается понять главное в том, что содеяно.
- В созидании нет главного и малого. Когда созидается большое здание, изъяв из него один-единственный кирпич, можно обрушить все здание. Аллах один знает, где его первый кирпич и где второй.
- Но для этого, о амир, нужно подглядеть, на каком же из кирпичей держится все здание.
Тимур прервал спор:
- Что же есть главное в истории, написанной вами? Есть ли и в ней кирпич, на котором держится все здание?
- Я так понимаю историю, что она держится на многих кирпичах.
- Какие же это?
- Земля, на которой живут люди. Умеренная погода в этой земле - теплая зима и прохладное лето. Тогда там живет народ просвещенный.
- А в жаркой земле?
- Там люди не строят прекрасных зданий, ибо им и в шалашах тепло. Они не возделывают полей, ибо во весь год вдосталь собирают земные плоды в лесах или рыб в море. Они не придумывают одежд, ибо в одеждах там душно. Поэтому они ничего не созидают и незачем им чему-либо учиться.
- А в холоде?
- Тоже. Все свои силы целый год они напрягают, чтобы на зиму запасти себе пропитание. У них нет времени для наук - все силы их уходят, чтобы укрыться от холода, избежать голода. Поэтому в крайнем холоде у людей нет времени учиться.
- Я не задумывался об этом, но, кажется, это так и есть. Но это еще не история.
- Нет, это причина, объясняющая многие происшествия среди народов.
- А еще что?
- А еще есть само действие истории.
- Как это? - не понял Тимур.
- Я наблюдал события, как звездочет наблюдает звезды, и я заметил: люди делятся на кочевников и оседлых. Оседлые земледельцы привыкают к повседневному труду и становятся вялыми, и тогда приходят кочевники, вытаптывают поля, сжигают города и устанавливают власть сильных людей над дряблыми.
