речи сменились веселой беседой и остроумной шуткой; Аристотель спрашивал учеников, очень ли горек для них корень учения, или же для них и корень учения сладок – не оказались бы тогда горше его плоды?
V
До обеда работая со своими учениками, Аристотель посвящал послеобеденные часы посторонним слушателям, желавшим чему-нибудь поучиться, пополнить свои знания. Почти каждый день собирались они к этому времени в садах Ликея, и тут происходили как бы публичные лекции на разные более доступные и более интересные для них темы. И в этот день, кончив обед и немного отдохнув, Аристотель вышел снова в Ликейские аллеи и нашел там уже ждавшую его толпу слушателей, явившихся из Афин. Так же, как и с учениками, Аристотель принялся толковать с ними, разгуливая по тенистым аллеям священной рощи, втягивая и самих слушателей незаметно в свою беседу.
Предыдущие беседы философа с публикой были посвящены вопросу о наилучшей жизни, о возможности и условиях человеческого счастья. Теперь он повел речь на другую тему, заговорил о государстве и о государственном устройстве. Это была для афинян того времени самая близкая и животрепещущая тема; все с громадным интересом слушали Аристотеля, внимали «золотому потоку его красноречия», стараясь не пропустить ни слова.
Прежде всего Аристотель остановился на вопросе о том, как возникает государство, как объяснить его происхождение. Он полагал, что государство не есть искусственное создание людей, но что оно само собой и неизбежно возникает из свойств и потребностей человека; это такое же естественное явление, как и все другие явления в природе. И свою лекцию он начал указанием на то, что не только люди, но и другие животные стараются жить вместе, сообща друг с другом; многие из них живут стадами, и только хищники ходят поодиночке, выискивая добычу и избегая общества себе подобных. Человек же является по преимуществу животным общежительным, более общежительным, чем самые общественные из других животных, – чем пчелы и муравьи, и это неудивительно, так как из всех животных только человек обладает разумной речью, может передавать свои мысли и чувства и имеет понятия о добре и зле, о справедливом и несправедливом. Государство возникает таким образом естественно и постепенно. Сперва образуется семья, состоящая из мужа и жены, отца и детей, господина и рабов. Из соединения нескольких семей получается поселок, или село, из соединения ряда сел слагается государство. И все это потому, что люди нуждаются друг в друге, что человек – общежительное животное.
Затем Аристотель стал говорить о рабстве. Он считал рабство таким же естественным явлением, как и государство. Есть люди, доказывал Аристотель, которые по природе своей только и могут быть рабами. Если некоторые люди настолько разнятся от других, насколько тело разнится от души, или животные от человека, – а таковы все люди, занятые только физическим трудом, и для которых это самое лучшее занятие, – то они рабы по своей природе, и лучшая доля их такова, чтобы быть в подчинении у других людей. Таким образом очевидно, что некоторые по природе своей свободны, а другие по природе своей рабы, и вместе с тем очевидно и то, что последние должны служить первым. Да это необходимо и потому, что гражданам, чтобы заниматься свойственными им делами – военной охраной государства, судом и управлением, искусствами и наукой, – нужно иметь для этого досуг, и следовательно, они должны быть свободны от других занятий, от физического труда; все это и должны делать за них рабы.
После этого Аристотель обратил внимание слушателей на различия, существующие между греками и другими народами. Народы, живущие в холодном климате, даже в Европе, хотя исполнены отваги, но бедны умственными и художественными способностями; потому, хотя по большей части они остаются независимыми, но не в состоянии властвовать. Азиатские же народы, напротив, хотя одарены умственными силами и способны к искусствам, но лишены смелого духа; потому они остаются в рабском подчинении у других народов. Но греки, занимая середину между европейцами и азиатами, соединяют в себе естественные способности тех и других; они и храбры, и умственно высоко развиты. Поэтому греки – народ свободный, пользующийся наилучшим политическим устройством; и если бы они соединились, то были бы в состоянии властвовать надо всей вселенной. Эти последние слова произвели на слушателей большое впечатление; все поняли намек, сделанный Аристотелем на последние события, на блестящие победы Александра.
Между тем Аристотель продолжал. Теперь он говорил о том, как должно относиться к людям, выдающимся по своим достоинствам: «Предположим, – говорил он, – что в каком-либо государстве есть один такой человек, который настолько превосходит других личными своими достоинствами, что все остальные не могут идти в сравнение с ним. Что надо делать в этом случае? Конечно, никто не скажет, что такого человека должно изгнать и удалить, как это делали прежде, когда прибегали к остракизму; но ведь нельзя также требовать и того, чтобы он подчинился остальным гражданам, которые настолько ниже его; это было бы похоже на то, как если бы люди, разделяя между собою власть, захотели властвовать и над самим Зевсом. Ибо такой человек ведь будет, действительно, как бы бог между людьми. Итак, остается одно, – что, впрочем, вполне согласно с природою вещей, – всем подчиниться такому человеку, признать его своим царем».
Новый намек на Александра был принят шумными одобрениями и восклицаниями слушателей. Под эти восклицания и кончил Аристотель свою лекцию в этот день.
VI
Отпустив слушателей, Аристотель занялся еще одним неотложным делом: надо было написать письмо на Восток, Александру; наутро отходил туда новый корабль с войсками, и письмо надо было сдать заранее.
Аристотель живо интересовался всеми успехами бывшего своего питомца, следил за его победами, посылал ему на Восток свои указания и советы. Так в одном письме он говорил ему об устройстве на Востоке греческих городов-колоний; это будут центры греческого влияния в варварской стране, очаги греческой культуры; они помогут Александру сплотить в одно целое все завоеванные им обширные страны. Но варвары пока еще варвары, и обращаться с ними надо умеючи. Греки и варвары – совсем две разных породы людей; варвары не привыкли к греческим обычаям и порядкам, они привыкли смотреть на своего повелителя как на всесильного царя, окруженного высшим почетом и поклонением; так и надо царю держать себя с ними: для них он всесильный великий государь, какими были их прежние владыки, персидские цари. Но с греками царю надо держать себя иначе: греки привыкли к старинной своей свободе, их нельзя подчинить тем же правилам, как и азиатских варваров; для греков царь – только военный
