В восточной Европе изменение в коммунистической политике было радикальным и далеко идущим. После конференции Коминформа, шаги к «коммунизации», установлению однопартийного коммунистического контроля, начали ускоряться. Этот процесс поставил под коммунистический контроль все инструменты правительства, установил государственный контроль прессы, роспуск и репрессирование оппозиционных партий, и, наконец, независимых партий левого толка, и насильственное слияние с социалистическими коммунистическими партиями (отсюда тот курьёзный факт, что в народных демократиях правящие коммунистические партии часто назывались рабочими и социалистическими).
Рост коммунистической власти предусматривал рывок «советизации» восточной Европы. Это подразумевало навязывание советской модели социализма в восточно-европейских государствах, огосударствление и подконтрольность экономик, централизованное государственное планирование, коллективизацию сельского хозяйства, и тоталитарное коммунистическое вмешательство в гражданское общество. Элемент «сталинизации» был также введён в форме культов личностей местных партийных вождей и подражания политическому террору предвоенного сталинского режима в форме чисток, арестов, показательных процессов, и казней.
Коммунизация, советизация и сталинизация восточной Европы не происходила по одному сценарию. Даже до конференции по созданию Коминформа процесс по преобразованию народных демократий в коммунистические режимы советского образца продвинулся весьма далеко в ряде стран (Болгарии, Польше, Румынии и Югославии), в то время, как в других (Венгрии, Польше и Восточной Германии), были очевидны несколько иные тенденции в этом направлении.
Тенденция менее всего проявилась в Чехословакии, единственной стране в восточной Европе с установившейся традицией парламентской демократии, где коммунисты и их социалистические союзники одержали победу, получив большинство голосов на выборах 1946 года. Однако, в результате правительственного кризиса в Праге в феврале 1948 года были отстранены от власти либеральные и центристские партии, и чехословацкий эксперимент коалиционной народной демократии закончился.
Поддержка Ждановым доктрины двух лагерей обозначила окончательный провал Великого Альянса и начало холодной войны. Подобно Трумэну, Сталин принял решение, что время дипломатии и компромиссов миновало, и наступило время использовать свои силовые ресурсы для защиты того, что СССР получил в результате войны.
Сталин подвёл итоги политических событий, произошедших со времени окончания войны, в беседе с французским коммунистическим лидером Морисом Торезом в ноябре 1947 года. В последний раз перед этим Сталин встречался с Торезом в ноябре 1944 года, незадолго до того, как француз отправился домой из эмиграции военного времени, которую он провёл в Москве. Тогда Сталин побуждал Тореза сотрудничать с де Голлем и трудиться над экономическим возрождением Франции, и усилением демократии в стране.
Совершенно иначе, чем в 1947 году, Сталин размышлял тогда, смогут ли коммунисты во Франции захватить власть в конце войны, хотя он соглашался с Торезом, что присутствие британских и американских сил во Франции сделает это невозможным. Конечно ситуация была бы иной, если бы Красная Армия дошла до Парижа, говорил Сталин Торезу, который с энтузиазмом соглашался. Сталин также был бы восхищён, если бы французские коммунисты вооружились и получили поддержку, снабжаясь из советских источников, если это станет необходимо.
«Они должны вооружиться и организоваться, если они не хотят разоружаться раньше врага. Коммунисты могут атаковать и затем они смогут обороняться. Возможны любые ситуации». Это была скорее игра в войну, чем серьёзное предложение, но это демонстрировало мысли об усилении борьбы, приходившие ему в голову в то время. Как сказал Г.М. Маленков, второй сталинский представитель на конференции Коминформа, борьба не задумывалась, как неизбежный вооружённый конфликт. Желание империалистов развязать войну было всего лишь замыслом, но их способность сделать это была совсем другим делом.
Действительно, для Сталина намерение развязать холодную войну было не только защитой советских интересов, но и желанием нанести политическое, и идеологическое поражение поджигателям войны с запада. Даже в разгар холодной войны в конце 1940-х и начале 1950-х годов, когда в Европе началась поляризация, когда военные лагеря были сформированы, когда конфронтация развивалась, Сталин продолжал борьбу за последний мир, который он рассматривал, как своё завещание.
Глава 11. Генералиссимус дома: внутренний контекст сталинской послевоенной внешней политики
«Мы победили потому, что нас вёл к победе наш великий вождь и гениальный военачальник, Маршал Советского Союза Сталин!», — провозгласил Жуков во время Парада Победы на Красной площади 24 июня 1945 года. Через четыре дня был опубликован указ о присвоении Сталину звания генералиссимуса. Первым, кто удостоился такого ранга в России, был Александр Суворов, великий царский военачальник времён наполеоновских воин(?).
На Потсдамской конференции, однако, Сталин говорил Черчиллю, что желает, чтобы к нему обращались, как к маршалу. Сталин не любил мундир генералиссимуса и продолжал носить свою маршальскую форму всякий раз, когда появлялся на публике. Но титул генералиссимуса принял. «Если мы разгромили гитлеризм», — сказал Г.Ф. Александров, начальник советской пропаганды, на митинге в память Ленина в январе 1946 года, «то это потому, что во главе советского народа был великий главнокомандующий, генералиссимус Сталин».
Сталин обычно дистанцировался от своего личного культа, доходившего почти до обожествления. В высшей степени уверенно можно сказать, что он видел политическую выгоду обожествления своего имиджа, но, в противоположность обычным диктаторам, не заблуждался, считая, что это действительно правда. Как известно, он ругал своего сына Василия, старавшегося использовать значимость своей фамилии: «Ты не Сталин, и я не Сталин. Сталин — это советская власть. Сталин — это то, что в газетах и на портретах, не ты, даже не я!»
Но впоследствии, после Великой победы над нацистской Германией, Сталин был соблазнён собственной пропагандой. В марте 1947 года например, он позволил опубликовать свою переписку с полковником Разиным, инструктором военной академии имени Фрунзе, который задал вопрос, останется ли действительной ленинская положительная оценка Клаузевица, великого немецкого военного стратега девятнадцатого века.
Сталин ответил, что Ленин не был экспертом в военных делах (не то, что его преемник, разумеется), и взгляды Клаузевица на стратегию устарели ввиду развития военных технологий. Сталин отверг культовое содержание письма Разина написав, что панегирик его имени огорчителен, но закончил свою реплику, введя недосказанное сравнение самого себя «с великим военным деятелем прошлого, который понял важность контрнаступления в войне».
Концепция контрнаступления опиралась на идею поглощения вражеской атаки и затем на переход к массированной контратаке, обеспечивающей решающую победу. Это была одна из ключевых идей в раннем послевоенном обсуждении уроков Великой патриотической войны, и это послужило объяснением, и оправданием поражений Красной Армии, и отступлений в первые годы войны.
После публикации сталинской переписки с Разиным концепция контрнаступления стала даже наиболее разработанной в советской истории войны, по принципу, что лучше рассказать так, чем обойти молчанием военные катастрофы 1941–1942 годов, представить поражения Красной Армии и отступления, как часть тщательно рассчитанной стратегии изгнания противника.
Апогей культа сталинского военного гения наступил после публикации в 1951 году книги маршала Климента Ворошилова «Сталин и вооружённые силы СССР», обширной хроники о советском диктаторе. В главах о Великой патриотической войне советские военные успехи были представлены, как единоличная заслуга Сталина. Ворошилов сделал заключение, что победа Красной Армии в войне явилась триумфом сталинской военной науки и гениального руководства великого Сталина.
Сталинские генералы признали умаление своей роли в сравнении со «светочем», подтвердив тем самым лояльность. Единственным исключением был Жуков, осчастливленный похвалой Сталина, но не собиравшийся молчать о собственном вкладе и успехах на посту заместителя Верховного командующего. Конечно, после войны звезда Жукова сверкала ярко. В 1945–1946 годах он служил командующим группы советских войск в оккупированной Германии.
В марте 1946 года Жуков был отозван в Москву и назначен командующим всеми сухопутными войсками. Но вскоре после возвращения домой он пал жертвой интриги, обвинённый в том, что превозносил собственную руководящую роль в ходе войны и притязал на все главные наступательные операции, включая те, в которых участия не принимал. Положение Жукова осложнялось тем фактом, что назначение его на новый пост стало результатом подковёрного конфликта с другими генералами, оттиравшими друг друга в сложившейся послевоенной иерархии в Красной Армии.
