По мере нормализации отношений с ромейским населением развивался еще один источник дохода — меновая торговля. Многие предметы «римского» облика на славянских памятниках получены именно этим путем, а не как трофеи. Ромеям представлялось, что славяне в торге дешевят.[1154] Как нередко при встрече «варварской» и «цивилизованной» культур, славян больше привлекали внешняя красота и необычность той или иной вещи, чем ее реальная стоимость. Выменивали, кстати, они и захваченную на войне у самих ромеев добычу — на нечто более интересное. Наряду с меновой торговлей, под влиянием ромеев и авар у славян развивалось и денежное обращение.[1155]
Во главе воинской знати стояли вожди славянских племен. На севере в первые годы это жупаны, которых лишь формально назначал каган. Говорящий о Македонии автор Второго собрания «Чудес св. Димитрия» не слишком последователен в обозначении здешних славянских вождей, именуя их «экзархами», «риксами», «архонтами».[1156] Сопоставление упоминаний наводит на мысль, что «архонт» и «рикс» являются синонимами, переводами славянского слова «князь». Можно было бы предположить, что «экзарх» — воевода, но так же автор называет и аварского кагана.[1157] Для него это просто «военный предводитель», в том числе и тот же князь в этом качестве.
Понятие «рикс» по отношению к славянским князьям появилось в византийской книжности конца VI в., воспринятое от соседних со славянами германцев. Оно отражало возникновение у князей признаков власти, напоминающих германских королей-«риксов» — прежде всего, передачу ее по наследству в пределах одной семьи. К середине VII в. в Македонии «риксами» являлись, по ромейским представлениям, и главы обширных племенных союзов, и вожди обычных племен. Риксами же называет позднейших сербохорватских вождей Феофан. Упоминает он притом и «экзархов» — отличая князей от жупанов или выборных воевод.[1158] Фактически власть князей приобретает наследственный характер. Это хорошо отразилось в родословных преданиях сербов и хорватов.[1159] Но формальная выборность князей долго сохранялась. Ключевую роль в выборе играли родоплеменные «господа», «старцы», кметы, те же жупаны — когда их жупы вошли в состав более крупных «княжений». Они могли и сменить, и подменить собой правящую династию.[1160] По крайней мере, теоретически князь мог избираться из числа племенной знати, «более благородных».[1161] Тем не менее власть князей существенно укрепилась. Выразительный памятник мощи обогатившихся славянских «риксов» уже в начале VII в. — пышное «княжеское» погребение с мартыновскими изделиями в Чадавице на Драве.[1162]
В основном ареале ипотештинской и попинской культур славяне составили большинство населения. При этом их древности довольно легко отделяются от туземных. В ареале «мартыновской» культуры славяне гораздо интенсивнее смешивались с местными жителями, но при этом преимущественно оставались в большинстве. Иная ситуация сложилась в горных областях у границы Нового Эпира и Превалитании. Славяне («аварского» потока) пришли сюда из переселенческого «котла» у Охридского озера. В прибрежной полосе они обосновались довольно прочно, заняв окрестности Диррахия и Диоклеи.[1163] В горах же современной Северной Албании сложилась в VII в. особая команская культура. Основное население горных областей составляли еще иллирийцы, едва подвергшиеся воздействию римской культуры, сохранявшие свой язык и — в основной массе — верность языческим традициям. Они легко смешивались с новыми завоевателями, вбирая их в свою среду.
Памятники команской культуры — могильники с трупоположениями. Умерших хоронили на них в грунт на глубину до 1,4 м, в гробах из камня на известковом растворе. Ориентация большинства умерших неславянская, по линии север — юг. В довольно богатом вещевом инвентаре (украшения, оружие, железные ножи и поясной набор) зачастую попадаются и славянские предметы. Это, прежде всего, пальчатые фибулы и височные кольца, типичные для славянских древностей Адриатики. Изучение команской культуры показывает постепенное, длившееся не один век, растворение славян в среде горных иллирийцев — процесс, завершившийся сложением албанской народности.[1164] В политическом отношении здешние славяне и иллирийцы сначала подчинялись обосновавшимся в далматинском Приморье и в Македонии славянским князьям.
Археологические материалы мартыновской и команской культур позволяют судить о восприятии славянами в пору великого расселения ряда новшеств в военном деле. В общении с аварами и ромеями для южных славян более привычны становились мечи,[1165] тяжелые доспехи, конный бой. Копье и лук со стрелами перестали на Балканах считаться почти единственным оружием славянских воинов. Среди фигурок из Велестино — изображения двух воинов. Один из них вооружен массивным боевым топором, прикрывается круглым щитом. Другой — восседает верхом на коне с гораздо большим, чем у первого, тоже круглым щитом, в шлеме, а в правой руке заносит короткий меч.[1166] Впрочем, в первой четверти века легкое вооружение все еще преобладало.[1167] Еще одной стороной развития военного дела являлось совершенствование осадной техники. Его результаты мы можем видеть по сборнику «Чудес св. Димитрия», при описании славянских осад Фессалоники в VII в.
К середине VII в. южные славяне в Македонии имели уже развитую военную организацию. В «Чудесах св. Димитрия» упоминаются различные роды войск, слаженно действующие при осаде городских стен — «вооруженные лучники, щитоносцы, легковооруженные, копьеметатели, пращники, манганарии, храбрейшие с лестницами и с огнем».[1168] Упоминаются у славян и тяжеловооруженные «гоплиты» — как самая мощная и ценная часть воинства.[1169] Манганарии — инженеры осадной техники — составляли, судя по известиям этого источника, особый, привилегированный разряд мастеров в славянском обществе. При осаде вражеских крепостей на них возлагались особые надежды.
Больших успехов славяне достигли в мореплавании. По оценке Феодора Синкелла, «славяне приобрели большой навык в отважном плавании по морю с тех пор, как они начали принимать участие в нападениях на ромейскую державу».[1170] Выстроенные славянскими плотниками долбленые ладьи-однодеревки («моноксилы» по-гречески) могли теперь преодолевать огромные водные пространства. От устья Дуная они доплывали до Константинополя, пересекали Эгейское и Адриатическое моря.[1171] Славяне не только совершали набеги на острова Адриатики и Эгеиды, но и селились на них. Все это свидетельствовало о появлении и бурном развитии мореходных навыков, в частности — об освоении паруса. Соленые воды перестали быть для славян краем света и неодолимой преградой.
По археологическим данным, как уже не раз отмечалось, прослеживается раннее знакомство южных славян если не с христианством как системой взглядов, то с христианскими обычаями. Однако славянская знать (по крайней мере, часть ее) еще пребывала в ожесточении эпохи Аварских войн. Христианство для многих «риксов» было религией врагов, ромеев. Раз за разом вспыхивавшая война с ними мыслилась и как война с их верой. Один из славянских князей в Македонии, по утверждению описателя «Чудес св. Димитрия», намеревался даже «воевать непрестанно и не оставить в живых ни одного христианина».[1172] Многие ромейские перебежчики то ли славянами принуждались, то ли сами считали необходимым отступиться от веры.[1173] Один из славянских племенных союзов на далматинском побережье в конечном счете принял как самоназвание романское обозначение язычников «паганы», славянское «поганые». Этим они противопоставляли себя крещеным сородичам.[1174] Как убежденных гонителей христианства рисует некоторых древних далматинских князей «Летопись попа Дуклянина».[1175]
Однако такая жесткость — именно сопротивление наступлению христианства, ответ на ощутимую угрозу его победы. В немалой степени — показатель слабости. Те из славянских вождей, кто искренне или относительно искренне искал дружбы с Империей, проявляли терпимость или даже интерес к христианству. В народной среде этот интерес пробуждался по мере — и в меру — смешения с местными, балканскими христианами.
Славянское же многобожие на Балканах не пустило особенно глубоких корней. Характерно, что к югу от Дуная выявлены только два славянских капища — в Костоле в Югославии (недатированное) и в Брановцах в Болгарии (уже IX в.).[1176] Костольское капище представляет собой каменную площадку (под деревянным идолом), на которой приносили в жертву птиц. Южнославянские находки и позднейшие обряды[1177] свидетельствуют о простейших животных жертвах, сопровождавших, в том числе ритуал гадания — о нем у македонских славян упоминают «Чудеса св. Димитрия».[1178]
