В условиях, когда вся политическая власть в конечном счете имела своим источником всеобщие выборы, новообразованное политическое сообщество, хотя, разумеется, и жило под Богом, гнило обязано Ему меньше, чем любое из его предшественников. Изначально разные штаты имели разные религиозные взгляды и политику: например, Массачусетс и Коннектикут близко подошли к тому, чтобы устроить гонения как на квакеров, так и на баптистов. Когда они, наконец, сошлись на том, чтобы объединиться, среди колоний возникла сильная тенденция к преодолению этих различий путем разделения правительства и религии. Возможно, важнее всего было то, что американская система правления была построена не поверх уже существующих политических оснований, но сознательно сконструирована почти ex nihilo[723]. Это придало ей некую искусственность, которую люди, посещавшие страну в то время, прекрасно осознавали[724] и которая с тех пор и до наших дней была отнюдь не самой последней ее отличительной особенностью. Если в США что-то идет не так, граждане объединяются в движения, «растущие от корней травы», и пытаются решить проблему. И если они не могут достичь совершенства и построить рай на земле, то, возможно, в большей степени, чем граждане любой другой страны, они должны винить в этом только самих себя.
Принятие Конституции, так же как первых десяти поправок к ней, введенных в 1791 г., не прекратило споров между защитниками прав штатов, с одной стороны, и сторонниками федерального правительства, с другой. Как обычно, в центре конфликта оказались деньги: иными словами, должен ли существовать единый национальный долг (и, следовательно, центральный банк, который бы им управлял), либо каждый штат должен сам отвечать за свой долг. Первую точку зрения поддерживали федералисты, которые численно преобладали на севере страны, им противостояли республиканцы и южные штаты. Во главе федералистов стоял Александр Гамильтон, нью-йоркский политик, бывший министром финансов при Джордже Вашингтоне, который заботился в основном о том, как бы «взять в долг подешевле» в случае еще одной войны с другими странами. В обмен на согласие перенести столицу республики из Филадельфии и заложить ее на северной границе Вирджинии, как того требовал Юг, Гамильтон смог провести через Конгресс Банковский акт и учредить Банк США. Таким образом, благодаря его усилиям появился единый национальный долг, хотя сейчас мало людей, глядя на электронный циферблат, отсчитывающий сумму государственного долга США, установленный в Нью-Йорке, разделили бы его точку зрения, что это стало «благословением для нации»[725].
Избрание Джефферсона президентом в 1800 г. окончательно положило конец федералистской партии и открыло эру республиканского правительства. Тем не менее, в общем и целом, движение к большей централизации продолжалось. Отчасти это происходило из-за продолжающейся экспансии на запад страны; как не преминули упомянуть критики, такие как Аарон Барр, чем больше территории попадало под федеральное правление (даже временно, до тех пор пока не образовывались новые штаты), тем большей становилась власть правительства в Вашингтоне. Под влиянием Джона Маршалла, юриста из Вирджинии, который был назначен председателем Верховного суда в 1800 г. и находился на этом посту до 1835 г., некоторые решения Верховного Суда также служили усилению Союза за счет ущемления прав штатов. Так, в результате решения по делу «Мак-Каллоу против штата Мериленд» (1819) была установлена доктрина «подразумеваемых полномочий», позволяющая Конгрессу принимать решения по вопросам, хотя и не отнесенным Конституцией напрямую к его полномочиям, но являющимся «уместными и необходимыми» составляющими государственного управления — в данном случае речь шла об учреждении второго центрального банка после того, как был закрыт первый. В 1824 г. дело «Гиббонс против Огдена» дало Конгрессу полномочия регулировать торговлю между штатами, даже если его решения не соответствовали закону штата; наконец, после дела «Вестон против Чарльстона» (1829) штатам было запрещено облагать налогом федеральные облигации[726].
Этим нововведениям предшествовала война 1812 г., которая, закончившись чрезвычайно дорого обошедшейся (если вообще необходимой) победой над британцами в Новом Орлеане, принесла новое чувство мощи и единения, по крайней мере на время. Вскоре за этими решениями последовала транспортная революция, которая, начавшись в 20-е годы XIX в., начала связывать огромный и довольно неравномерно заселенный континент, в единое интегрированное политическое образование. При президенте Эндрю Джексоне (1829–1837) на развитие транспорта было потрачено больше федеральных денег, чем при всех предыдущих администрациях вместе взятых; но даже при этом расходы правительства на такие цели составляли лишь небольшую долю сумм, инвестируемых частными лицами, корпорациями и штатами. Так же, как и в Европе в XVII–XVIII вв., первые крупные проекты были связаны с прокладыванием водных путей сообщения. Не считая множества мелких проектов, строительство канала Эри, Чесапикского канала и канала Огайо заслужило свою славу как истинный образец высокой организации и инженерного мастерства. С 30-х годов XIX в. появление пароходов стало революцией в судоходстве на Великих озерах. Превратив бассейн реки Миссисипи в становой хребет экономической системы страны, пароходы также дали возможность перевозить людей и товары с севера на юг и обратно с удобством и надежностью, о которых раньше даже не приходилось мечтать. Но если пароходы оказались выгодны, то каналы, которые запоздали примерно на полвека, в общем и целом не оправдали себя. Это произошло из-за другого важнейшего изобретения XIX в. — железных дорог.
Как заметил Адам Смит в «Богатстве народов», на протяжении всей истории стоимость перевозок водным транспортом составляла малую долю стоимости перевозки по земле, тем самым объясняя, почему самые ранние торговые и промышленные цивилизации всегда возникали у моря или на судоходных реках. Железные дороги стали первым техническим приспособлением, изменившим это соотношение; тем самым они позволили политическим сообществам, не опирающимся преимущественно на систему водных путей, вырасти такими же большими и внутренне связными, как и те, которые полагались в первую очередь на нее. При соответствующем управлении железные дороги позволяли крупным государствам мобилизовать свои ресурсы почти с такой же эффективностью, как и в случае небольших, а иногда и с большей, поскольку есть предел, ниже которого неэкономично ни осуществлять железнодорожные перевозки, ни прокладывать сами линии. Таким образом, развитие железных дорог давало преимущество тем государствам, которые имели большие территории — США, а через несколько десятилетий и России — за счет всех прочих[727]. Еще Наполеон во время своей ссылки на остров Святой Елены смог предсказать, что эти два государства превратятся в то, что во время «холодной войны» люди любили называть «сверхдержавами». По мнению некоторых современных историков[728], такое развитие не было бы возможным, если бы в свое время не появились и не получили распространение железные дороги.
На фоне медленного процесса централизации и быстрого и даже впечатляющего роста экономической и индустриальной мощи, вопрос рабства продолжал быть яблоком раздора между Севером и Югом. По мере того как рабовладение становилось скорее более, чем менее прибыльным[729], росла его роль в вопросе о соотношении полномочий федерального правительства и прав штатов, тем более что это было переплетено с другими вопросами — например, северные штаты предпочитали высокие импортные тарифы, а южные, напротив, требовали установления низких. В конечном итоге противоречие между современным, политически управляемым государством, не являющимся собственностью правящих лиц, и ситуацией, при которой значительная часть населения считалась частной собственностью других людей, стало нетерпимым. Мы не будем описывать всю сложную последовательность событий, которые привели к Гражданской войне, тем более описывать весь ход конфликта. Достаточно будет сказать, что эта война была самым решающим моментом в американской истории. Неслучайно Геттисберг, где особое сооружение служит памятником «самой высокой точке восстания», остается самым посещаемым полем битвы в Америке. И здесь, и в Виксбурге на Миссисиппи, но, возможно, в наибольшей степени во время похода Шермана через Джорджию, явно продемонстрировавшего заплаченную за восстание цену, история вынесла вердикт: США не будут рыхлым объединением отдельных штатов, имеющих право отделиться по своему желанию. Вместо этого должен был быть создан Союз, единый и неделимый, управляемый совместно тремя ветвями власти, которые указаны в Конституции. Центральные органы всех трех ветвей должны были располагаться в одной или двух милях друг от друга в Вашингтоне, расположенном в округе Колумбия — удивительно маленькой области, из которой управлялась страна, вскоре протянувшаяся «от Калифорнии до нью-йоркского острова» и занявшая не менее 3680 тыс. кв. миль.
