118
Чрезвычайно ярко выразилась эта система двойственности и колебаний, проходящая красною нитью чрез все царствование Александра II, в первые же месяцы правления в распоряжениях относительно раскольников. Несколько часов спустя после смерти Николая I, в ночь на 19 февраля 1855 г., Александр II телеграфировал об отмене воспрещения публичного богослужения на Рогожском и Преображенском кладбищах, а чрез два месяца он утверждает противоположное предложение митрополита Филарета, за что Святейший Синод изъявляет свою благодарность (Русск. Арх., 1897. № 9. С. 618 (прим. 4), 623).
См. н. Материалы, I, 103.
В николаевское царствование цесаревич Александр Николаевич далеко не был противником крепостного права. В 1848 г. представлена была помещиком Огильви записка об освобождении крестьян цесаревичу Александру Николаевичу, но он отклонил ее, сославшись на то, что правительство отнюдь не имеет намерения изменить отношения помещичьих крестьян с их владельцами. См. Мат. упр. кр. права, 1, 99. А. О. Смирнова передает, что Николай I хотел ввести инвентари в шести Северо-западных губерниях, но польские помещики выступили против этого. Депутация их была поддержана Александром Николаевичем, и положение крестьян сделалось еще хуже (Русск. Арх., 1897. № 9. С. 624, 2 прим.). Николай I, указывая на отсутствие вокруг него людей, сочувствующих освобождению (см. выше), не делал исключения в пользу своего наследника и на смертном одре с него «взял слово» (таковы подлинные слова, приводимые Смирновою) совершить это дело (Русск. Арх., 1897. № 9. С. 622).
В опубликованной переписке А. О. Смирновой, близко стоявшей ко двору в конце 50-х гг., есть указание на то, что приведенная фраза, быть может, не лишена была и некоторого политического значения. Еще в апреле 1855 г. в. к. Константин Николаевич, говоря об инвентарях, заметил: «Ведь это подготовляет волю. Дай бог кончить войну, а потом начнем другое дело» (Русск. Арх., 1897, сент., 622).
См. Записку Левшина в Русск. Арх., 1885. № 8. С. 476.
Там же, 477.
«Тайна была нужна и страшна, – пишет в Записках своих А. И. Левшин, ближайший помощник министра внутренних дел Ланского, – при самом приступе к крестьянской реформе, потому что боялись преждевременного открытия ее миллионам крепостных людей; к тому же в понятиях наибольшей части пожилых людей, не исключая многих членов высшего правительства, освобождение крестьян должно было неминуемо вызвать кровопролитие и требование политической свободы». «После этого легко себе представить, – говорит Левшин, – что речь Государя московским предводителям 1856 г. (о неизбежности освобождения по требованиям века) была громовым ударом для большинства публики и световым лучом надежды для немногих». И в первое время (весною 1856 г. необходимость тайны была доведена почти до смешного. Весь материал по крестьянскому вопросу находится в руках товарища министра Левшина, который держал его взаперти за собственным ключом. Для переписки он пригласил одного только писца Федорова, замечательного, как передает Левшин, по молчаливости и меланхолии своей. См. «Достопамятные минуты в жизни». Записки А. И. Левшина. Русский Архив, 1885. № 8. С. 476.
А. И. Левшин пишет в своих мемуарах: «Я опасался, что Государя собьют с пути или заставят вовсе отложить его намерения. Ход этого дела при императоре Николае давал опасениям моим основательность. Никто не сомневается, что этот Государь имел железную волю и однако же в 30 лет ничего не сделал для исполнения своего пламенного желания». См. Записку Левшина в «Русск. Арх.», 1885. № 8. С.491.
Биогр. слов., 525.
«Незримая рука», «таинственные судьбы», «великий русский Бог» – таковы мистические факторы, к которым летописцы крестьянского дела то и дело вынуждены обращаться для объяснения его капризных перипетий. (См. Мат. упр. креп, права, I, 154; II, 3581; III, 472; Записку Левшина, 536; Еленева – Первые шаги освобожд., 46).
Биогр. словарь, 528.
Изложение хода событий читатели найдут в прекрасной книге проф. Иванюкова «Падение крепостного права», где с достаточною подробностью очерчено время до обнародования манифеста 19 февраля. Вот почему в нашем изложении мы касаемся вскользь этого периода и более подробно передаем объявление воли. Здесь же дается лишь беглый очерк событий и лиц, прикосновенных к составлению Положения о крестьянах, причем во избежание повторения опускаются некоторые подробности, которые читатели найдут ниже, например, в главе «О роли тверского дворянства» (вопрос о наделе и вотчинной полиции) и в главах о в. к. Константине Николаевиче, Н. А. Милютине и др.
См. Русск. Архив, 1885. № 8. С. 525 и сл. В биогр. словаре относительно этого момента читаем: «Как рескрипт, так и отношение министра не (?) предназначались к обнародованию. Но Государь сам известил о принятой важной мере представлявшемуся ему Воронежскому губернатору, вследствие чего (?) было решено обе эти бумаги препроводить губернаторам и губернским предводителям дворянства «для сведения и соображения» на случай, если бы дворяне прочих губерний пожелали последовать примеру, поданному дворянством Северо-Западного края» (с. 530). Эта версия совершенно не согласуется с изложением, которое мы находим у ближайшего свидетеля событий А. И. Левшина (см. там же, Русск. Арх.), и не вяжется с общим ходом их. Если бы вопрос о рассылке циркуляра решен был лишь после аудиенции (21? ноября), то невозможно было бы в тот же день решить рассылку и вечером привести решение в исполнение (см. ниже главу о в. к. Константине Николаевиче).
См. там же, 526.
Колокол от 15 февраля 1858 г.
«Предвещание громадной реформы, – пишет Милютина, – потрясающей все старые порядки и отношения, должно было глубоко отразиться во всем, перепутать понятия, развить повсюду какое-то тревожное лихорадочное состояние, испугать людей слабых и свыкнувшихся с старыми порядками, открыть талантливых и исполненных веры в лучшую будущность, подстрекнуть к проискам людей мелких, преследующих личные, а не отечественные интересы; сотрясение было всеобщее; все как-то пресытились от долговременной летаргии; люди, отвыкшие не только говорить, но и думать, встрепенулись, и все зашевелилось. Выступила наружу сыпь, вогнанная внутрь, настал бред, что уродливый, но вместе благодетельный, ибо медленно приучал к властной и разумной речи» (Русск. Стар., 1899. № 3. Записки М. А. Милютиной).
Очерки П. И. Якушкина сначала появились в Современнике, а в 1895 году изданы А. С. Сувориным в его «Новой библиотеке». Как достоверное фотографическое воспроизведение действительности, очерки Якушкина имеют для истории больше значения, чем иные квазиисторические мемуары с тенденциозным искажением событий.
Об этом «ужасном» дне Падейкова осведомилась так: «Двадцатого ноября, в самый день преподобного Григория Декаполита, собственная приданная девка Феклушка торжественно в общем собрании всей девичьей объявила, что скоро она, Феклушка, с барынею за одним столом будет сидеть, и что неизвестно еще, кто кому на сон грядущий пятки чесать будет, она ли Прасковье Павловне или Прасковья Павловна ей» (Салтыков – Соч., II, 31).
См. назв. Очерки, 8. Хорошим панданом к записям Якушкина могут служить картины помещичьей растерянности, записанные мощною кистью Салтыкова. По поводу первых тревожных слухов, расстроивших сны помещиков и в особенности помещиц, читаем: «Всегда видишь, – рассказывает Падейкова, – что-нибудь приятное: или по ковру ходишь, или по реке плывешь, или вообще что-нибудь на пользу делаешь, а нынче просто-напросто привиделось какое-то большущее черное пятно: так, будто и колышется перед глазами – то налево повернет, то направо пошатнется, то будто под сердце подступить хочет… Видно, уже мы не угодны стали, – толкует свой сон Падейкова, – а угодны холопки. Ну, что ж? и пускай они будут дворянками! Вот завтра позову всех, и Феклушу позову… ну, и скажу им: теперь, девки, уж не мне вами командовать, а вы командуйте мною, вы теперь барыни, а я ваша холопка! Только прелюбопытно будет, Гаврила Семеныч: как это они за команду примутся? Ведь они это дело как понимают? По-ихнему, сидеть бы сложа руки, чтобы все это им даром да шаром… а того и не подумают, мерзавки, что даром-то и прыщ на носу не вскочит: все сначала почешется» (Салтыков – Соч., I, 35, 36).
