Кэролли Эриксон - Мария кровавая

Мария взошла на престол, когда идея монархии в Англии была существенным образом трансформирована. И совершил эту трансформацию ее отец, Генрих VIII, который правил одной лишь силой своего характера и умения воздействовать на людей. Проще говоря, для среднего жителя Англии настоящим монархом был лишь тот, кто выглядел и действовал, как Генрих VIII. Поэтому любому следующему за ним правителю предстояло примерить его сапоги. Юноше Эдуарду они пришлись явно не впору, теперь наступила очередь Марии. Ее задача усложнялась вдвое из-за полученного образования и тех сложных противоречивых чувств, которые она испытывала к своему отцу. Мария жила под его властью почти тридцать один год. Она любила и ненавидела Генриха с одинаковой силой. С одной стороны, разве можно было простить то, что он сделал с ее матерью или с ней самой? А с другой стороны, после смерти Генриха в критические моменты своей жизни она почти всегда взывала к его памяти. Для нее он был эталоном власти, рядом с которой меркло любое другое могущество. Марии придавало сил сознание, что она дочь Генриха (впрочем, так же как и Екатерины). Вместе с престолом и титулом отца она унаследовала и его властность.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что все, чему ее учили с детства, было направлено на то, чтобы лишить ее этого свойства характера. Марии всячески прививали комплекс неполноценности, учили не доверять своим суждениям, бояться своей слабости и стыдиться своей греховности. Марии никогда не говорили, что можно противостоять миру, напротив, ей предписывалось всегда быть обращенной внутрь себя, сосредоточившись на сохранении целомудрия и культивировании соответствующих этому стремлению жестов, выражении и тона, с какими ей следовало разговаривать. Она была начитанна и интеллектуально развита, но развитие это было аморфное и в общем-то формальное. Иными словами, статус, который сейчас приобрела Мария, по всем параметрам вступал в противоречие со статусом ее пола, и все события ее нелегкого правления развертывались на фоне взаимодействия этих двух статусов.

Марии в то время было тридцать семь, она была невысока ростом, но по-прежнему хороша собой. Почти по-мальчишески стройная, с яркими рыжеватыми волосами и румяными щеками, она выглядела много моложе своих лет. Глаза у нее были светло-карие и очень большие, а нос «умеренных размеров и широкий, что делало ее лицо весьма красивым». На самых удачных портретах оно у нее почему-то неизменно какое-то дерзкое, и в нем чувствуется некий неотчетливо выраженный сарказм, хотя на венецианца Соранцо произвели большое впечатление как раз «необыкновенное добросердечие королевы и ее мягкость». Как и отец, свою красоту она подчеркивала, «наряжаясь изысканно и великолепно». Как и он, она любила часто менять наряды, выбирая облегающие, струящиеся платья и нижние юбки, какие носили английские дворянки. Ей нравились также платья во французском стиле с корсажами и большими, широкими рукавами. Последний наряд она надевала по торжественным случаям, но даже ее повседневная одежда была весьма роскошной. Мария любила богатую отделку, дорогой бархат и парчу. Ее костюмы и накидки были пошиты из золотых и серебряных тканей, и она надевала к ним большое количество украшений — на пальцах и на шее, не считая тех, которыми были отделаны сами наряды. Венецианский посол особо отметил пристрастие Марии к драгоценностям. «Хотя их у нее огромное множество, причем многое оставлено предшественницами, она постоянно покупает новые, несмотря на то что финансы оставляют желать лучшего».

Надо заметить, что Мария вела жизнь достаточно скромную, так что любовь к дорогим вещам, можно сказать, была ее единственной утехой. Она поднималась с рассветом, молилась и слушала мессу, которую служили для нее лично, потом работала за письменным столом до часа или двух дня и лишь затем завтракала. Королева охотно встречалась не только с членами ее Тайного совета, которые докладывали «все подробности государственных дел», но и с каждым испрашивающим аудиенции. Вечерами она также усердно работала, обычно до полуночи. Этой привычкой проводить все время бодрствования за работой Мария напоминала свою бабушку Изабеллу. Прерывалась она только для того, чтобы совершить тот или иной религиозный обряд. Это занимало у нее несколько часов в день, а в большие церковные праздники намного больше. Для удобства работы всем ведущим членам Совета во дворце были отведены апартаменты. По старой привычке некоторые из них оставались там ночевать. Совет собирался каждое утро под председательством канцлера, Стивена Гардинера, епископа Винчестерского, который был также исповедником Марии. Затем государственными делами в течение дня занимался он один.

Иностранцы, гостившие при дворе Марии, находили ее умной и образованной. Они считали, что «она прочла литературы по-латыни более чем достаточно, особенно того, что касается Священного писания». С послами Мария говорила по-латыни, по-французски и по-испански. На итальянском она не говорила, но все понимала и вообще обнаруживала живость ума и красноречие, которые ни у кого не оставляли сомнений в ее способности править государством. Со своими приближенными и слугами королева была щедра — некоторые говорили, что даже слишком, — одаривая их подарками и деньгами. Не жалела она для них и своего времени и внимания, что вскоре создало ей репутацию простой и доброй правительницы, которая сохранилась за Марией до конца. Однако она была в то же время и неудержимой гордячкой, «склонной указывать на свое высокое положение». Ренар называл ее «человеком гордой и благородной души». В ней всегда присутствовала некая неуловимая торжественность, что делало даже ординарные события важными, если они происходили с ее участием. Непоколебимая уверенность Марии, что ее восхождение на престол есть результат Божественного вмешательства, заставляла королеву ощущать свою огромную ответственность. По словам Соранцо, ее любимыми восклицаниями были: «На тебя, о Боже, я во всем полагаюсь! Не дай мне никогда оказаться сбитой с толку! Если Бог с нами, то кто же сможет нас одолеть?»

Исключительные способности Марии, ее преданность делу и твердая уверенность в том, что она ведома Божественным провидением, очень помогли па начальном этапе правления. Конечно, здоровье иногда подводило. Как известно, оно у нее никогда не было особенно крепким, а тут еще эти нескончаемые бдения за рабочим столом. Все это не могло не сказаться на самочувствии — у Марии периодически возникали головные боли, а порой и сердечные тяготы. Лекари подобрали подходящую диету, но им довольно часто приходилось делать ей кровопускания и прописывать различные снадобья. Первые месяцы правления были эмоционально насыщенными и потребовали от нее огромных физических усилий, так что осенью 1553 года Марии захотелось отдохнуть. Она пожелала поехать во Фландрию, навестить кузину регентшу, с которой никогда не встречалась. «Увидев Марию Фландрскую, — писала Мария, — я бы определенно излечила всю свою меланхолию, которая приносит мне постоянные страдания». Далее она добавляла, возможно, несколько сгущая краски, что «никогда не знала, как это — быть счастливой».

То, что Мария бросалась из одной крайности в другую — от уверенности в себе к меланхолии, — казалось бы, подтверждало мнение, бытовавшее среди ее министров, что королева не способна руководить правительством. Они постоянно ее недооценивали, путая почтительное отношение к их взглядам с беспомощностью. Мария не раз удивляла их своей работоспособностью, мужеством и находчивостью в критических ситуациях. Они охали, ахали, но затем неизменно и быстро возвращались к своему первоначальному мнению. Один из ее министров, Симон Ренар, хорошо изучивший королеву, весьма мрачно смотрел на ее будущее. «Я считаю нашу королеву очень доброй и живой, — писал он первому министру Карла V, кардиналу Грэнвиллу. — Но у нее отсутствует жизненный опыт, не говоря уже об опыте управления государством. Скажу вам откровенно: если только Бог ее не защитит, она всегда будет обманута и введена в заблуждение — либо французами, либо собственными подданными. Дело кончится тем, что ее отравят или устранят еще каким-нибудь способом».

За неделю до церемониального въезда Марии в Лондон сюда под строгой и усиленной охраной доставили Дад-ли и десятерых его сподвижников. Во главе вооруженного кортежа двигались четыре знаменосца с королевским стягом, затем — большая группа всадников, а позади них еще множество лучников и пеших воинов. Вдоль улиц была выстроена стража, чтобы никто из горожан не мог прорваться через колонну всадников и напасть на герцога. На всем пути из Кембриджа на юг на нем был алый плащ, который у городских ворот сняли, чтобы Дадли не выделялся из небольшой группы узников. Но народ хорошо знал его в лицо. Он держал в руке шляпу, как будто прося пощады, но «сильно возбужденные» люди кричали вслед оскорбления и проклинали предателя. «Жутко было наблюдать эту разительную перемену», — записали посланники императора. Ведь всего несколько недель назад г, ерцог проезжал по этим же самым улицам, могущественный, великолепно одетый, сопровождая Джейн Грей в королевские апартаменты Тауэра. Теперь его везли туда на смерть.