Однако тут же говорится, что НСПР "не разделяет себя на белых и красных"; видимо, поэтому новый Союз не мог отказать в участии и Анпилову… Вот и власть не будет разделять, по-прежнему всех "посыпая костями ГУЛага", — ей это чрезвычайно выгодно. Да и Зюганов в своем докладе заявил, что именно его партия "призвана и способна сплотить самые разные, но объединенные чувством любви к России общественные силы". По его мнению, слово «коммунист» сегодня превращается для решающей части населения в понятие "борец за справедливость и национальное, народное достоинство". Таким образом, НПСР, обозначая себя как полюс "левый, патриотический", не продемонстрировал нового качества по сравнению с прежним блоком.
Упомянутые деяния «палачей» и их "омертвелые и смехотворные догмы" требуют решительного отмежевания от самого названия «коммунисты» — если Зюганов хочет добиться успеха. Иначе, сохранив то же имя и знамя, КПРФ несет нравственную ответственность за ГУЛаг. Не может иметь успеха и «левая» оппозиция, возглавляемая коммунистами.
Вообще давно пора патриотам осознать духовное различие между «левым» и «правым». Правые во всем христианском мире отстаивали национальные и религиозные основы своих государств, ощущая мистическую судьбу и душу своих народов. Левые боролись за построение государств на секулярной, «прогрессивной» основе, ставя во главу угла не нравственное начало, а материалистические критерии. При этом одни левые боролись против Божественной Истины на путях либерализма — разлагая общество, оправдывая эгоизм и право индивидуума на незнание Истины (то есть на свободную деградацию — таким народом легче управлять). Другие же левые выступили против Бога на пути атеистической революции, понимая под «прогрессом» насильственное разрушение всей предыдущей традиции и создание тотально регламентированного общества. В этом масштабе и Ельцин, и коммунисты — левые. [83]
Причем и правые защитники "старого мира" и левые его ниспровергатели сами выбрали себе в Новое время такие названия, располагаясь даже в парламентских залах на левом и правом флангах. А ведь со словом «левый» в языках всех народов связано что-то незаконное, плохое ("левые" доходы), а со словом «правый» — истинное, верное ("правое дело"). Глубочайшая символика левого и правого дана нам и в Евангелии от Матфея: перед концом истории Христос поставит справа от Себя тех, кто достоин Царствия Божия, а слева — тех, кто обрек себя на вечный огонь, уготованный диаволу (Мф. 25, 32–41)…
Разумеется, на практике нередко позиции левых и правых смешивались. Бывали и левые христиане, стремившиеся реформировать Церковь и поставить ее на службу своим земным целям (старые и новые обновленцы, экуменисты). Бывали и правые коммунисты, интуитивно чувствовавшие ложь интернационализма и утверждавшие необходимость национально-государственных начал, семейных ценностей, жертвенного служения родине. Но эти исключения и мутации не отменяют самой сути исторического разделения на левых и правых.
Сейчас, после крушения режима КПСС, бывшая партноменклатура разделилась: у власти остались левые деятели прозападного толка, силящиеся выдать себя за «правых». В оппозиции же оказались более честные и жертвенные, в основном рядовые члены партии, которым близки правые ценности и которые лишь по инерции называют себя «левыми» и коммунистами… Но зачем это нужно, если слово «коммунисты» вошло в русскую историю прежде всего десятками миллионов жертв?
Да, научно-технические и социальные достижения в советский период тоже были — но неужели их не было бы в некоммунистической России? Неужели эти успехи достигнуты благодаря "руководящей роли" КПСС, а не вопреки ее "омертвелым и смехотворным догмам" — творческими силами народа?.. Даже социальная справедливость — не монополия коммунистов: она достигается не уравниловкой, а патриотическим сознанием граждан.
Таким образом, этот — седьмой урок выборов — означает, что привлечь на свою сторону большинство народа и переломить ситуацию оппозиция может на чисто патриотической, а не на коммунистической основе. То есть на основе не левой, а правой, которая выходит за пределы 1917 г. к настоящей, исторической России с ее национальными и духовными традициями.
Такие деятели и организации в России есть. Но они бизнесом не занимаются, успехом у спонсоров не пользуются, поэтому им пока не удалось сформировать собственные влиятельные структуры. Партия власти, вышедшая из номенклатуры КПСС, могла использовать для этого все государственные средства. Коммунистическая оппозиция сохранила низовые партийные структуры — около 600.000 человек. У православных патриотов таких возможностей не было. И вообще, по своему духовному складу, православные патриоты более скромны и не способны на ту вседозволенность средств, которую используют их противники.
Единственной опорой православных патриотов могла бы быть Церковь. В прежние смутные времена именно она играла решающую роль в мобилизации народного духа. Но нынешнее церковное руководство, под предлогом "воздержания от политики", благословляет существующую власть. В том числе на прошедших выборах: Патриарх не преминул накануне первого тура приехать в Кремль и показаться вместе с Ельциным перед телекамерами, затем напомнил о "трагическом прошлом" и призвал россиян "сделать правильный выбор". При «инаугурации» Патриарх от имени "Церкви нашей" повторил известную ересь, что "нет власти не от Бога" (в этих словах апостол имел в виду власть, служащую для "добрых дел"), и напутствовал президента-разрушителя: "Да благословит Вас Бог…. Видимо, у власти есть столь веский инструмент воздействия на архиереев, что они боятся Ельцина больше, чем не боящиеся Бога коммунисты…
Поэтому православные патриоты до сих пор выглядят в глазах большинства избирателей как «мечтатели», оторванные от действительности. Поэтому и на выборах боролись между собой лишь красная и желтая власть (власть денег). Белые оппозиционеры, невольно примыкая к той или другой, лишь теряли свою убедительность.
Правда, в подготовке к первому туру заходила речь о "третьей силе" — ею претендовали стать Лебедь, Федоров и Явлинский. Собственно говоря, в нынешней раскладке сил истинно патриотический путь следует называть не «третьим», а первым — традиционным для России. Но эти три деятеля не соответствовали ему уже из-за атеизма и общей национальной необразованности. Явлинский — явный сторонник западнической модели общества (в феврале 1995 г. он заявил по Радио «Свобода»: "нам надо отказаться от понятия социальной справедливости", вместо этого он выдвинул понятие "социальной приемлемости" — не уточнив, приемлемости чего и для кого). Для Лебедя "святым является наше красное знамя" ("Завтра", 1996, с. 131). Федоров вообще оправдывает Октябрьскую революцию, чьи лозунги, по его мнению, так и не были осуществлены (можно ему напомнить главный из этих лозунгов: "Грабь награбленное!..). Показательно, что все они во втором туре примкнули к Ельцину.
Разумеется, и Жириновский заявил, что он-то и есть "третья сила". Но в этом бывшем активисте еврейского центра, затем либерал-демократе и, наконец, "русском патриоте" — после прошедших выборов только слепой не увидит, наконец, марионетку все тех же властных кругов. Он лишь играл роль оппозиционера, чтобы отколоть часть патриотического электората и утилизировать его в Думе в пользу президента. Но обманывать народ без конца невозможно, что и показали набранные им в первом туре 5,7 % от проголосовавших (или 4 % от всех избирателей). А второй тур ознаменовался такими событиями: 27 июня Госкомимущество подписало с Жириновским договор о передаче ему Юсуповского дворца в Москве ("Известия", 12.7.96); 28 июня «оппозиционер» Жириновский, неделей ранее набивавшийся «премьер-министром» к Зюганову, призвал своих избирателей голосовать "не за коммунистов"…
Еще два года назад известная еврейская газета писала: "По сути, он не только не ультранационалист, но и вообще не националист… Что касается его идеи сверхгосударства… — это, конечно же, космополитическая идея, хоть и искусно закамуфлированная под имперскую… Как и большинство ассимилированных евреев, Жириновский космополит… Его антисемитизм носит чисто утилитарный характер — это способ отмежеваться от собственного еврейства, а националистические призывы — не более, чем дань моде, сменные лозунги в борьбе за избирателя" ("Новое русское слово", 7–8.5.94).
