Яства для народного праздника вообще заготавливались заранее, привозились на место задолго до торжества и стояли не меньше суток под солнцем и дождем. Естественно, к началу праздника еда успевала изрядно протухнуть. Вероятно, так бывало каждую коронацию, но общество обратило на это внимание лишь в 1856 году. Современница, бывшая в то время маленькой девочкой, вспоминала, какие разговоры велись по этому поводу у нее дома: «Помнится мне, что все возмущались дикостью и невежеством народа, который не умел даже покушать в присутствии царя, а хватал и тащил домой. Многие ничего не захватили и были очень рассержены. Некоторые кричали, бранились, как рассказывали старшие. Меня и брата очень удивляло, как же народ будет есть тухлое, когда некоторые окорока покрылись червями, по рассказам очевидцев»[364].
Вот в результате этого-то скандала в коронацию Александра III решено было обойтись без столов с угощением (раз народ все равно ничего не ест на месте), а раздавать гостинцы из киосков («буфетов») «сухим пайком» в сувенирных кульках. И 21 мая 1883 года на Ходынском поле народу впервые раздавали «царские подарки», в которые, помимо гостинцев, были включены глиняные кружки с царским вензелем. Благодаря распорядительности полиции в тот раз все прошло идеально. Зато 18 мая 1896 года, во время коронационных торжеств Николая II, случилась трагедия. К этому времени и население Москвы было весьма велико, и будоражащие воображение слухи о грядущих увеселениях распространились заранее и весьма широко, так что в поход за царскими гостинцами собирались даже многие пригородные крестьяне. Позднее, когда ничего уже нельзя было исправить, многие говорили, что в новых обстоятельствах следовало задействовать под народный праздник не одну, а несколько площадок, тогда, дескать, катастрофы могло бы не быть, но что толку махать кулаками после драки. Все было устроено по традиционному сценарию.
На поле, издавна используемом под массовые мероприятия, — еще Екатерина Великая отмечала на Ходынке Кючук-Кайнарджийский мир с турками, а потом здесь регулярно проходили гулянья и неоднократно устраивались большие выставки и народные праздники, — «готовилось что-то сказочное! Горы сластей и гостинцев, бесконечные сараи с бочками пива и меда, фокусы и штуки, музыка и песни, — разливанное море веселья и смеха, а главное: все, чего ни захочешь, — бери и получай задаром…»[365]. В обещанный «гостинец» входили сайка, вяземский пряник, кусок полукопченой колбасы, горсть орехов и конфет, а также красиво отпечатанная программа увеселений и «вечная» эмалированная кружка с гербом и вензелем. Эмалированная посуда тогда была совершенной новостью, и кружка казалась особенно вожделенным подарком. Все это было завернуло в хлопчатобумажный сувенирный платок с видом Кремля и соответствующей событию надписью. В 10 часов утра предполагались запуск народа и раздача угощений, в 11 должна была зазвучать музыка, а в 12 — приехать государь и начаться представления в театре и на эстрадах.
Все эти рассказы соблазнили многие тысячи народа, а поскольку всякий русский человек знает, что на дармовщину и без него найдется много желающих и лучше занять место заранее, уже с полудня 17 мая на Тверской пришлось остановить всякое уличное движение из-за нескончаемого людского потока, двигавшегося пешком из города в сторону Ходынского поля. Шли семьями, радостно, с песнями и смехом. Многие уже были сильно навеселе.
Территория напротив Петровского дворца была застроена каруселями, помостами для песельников, фокусников и гимнастов. Высились гладко оструганные столбы с развешанными наверху призами — пиджаками и шитыми рубашками, балалайками, гармошками, сапогами, самоварами. Стояло нарядное здание театра в русском стиле, а рядом притулилась игрушечная колоколенка, колокола которой должны были звонить назавтра во время представления оперы Глинки «Жизнь за царя». Тут же нашлись озорники, которые полезли на колокольню и принялись звонить в колокола, другие закрутили карусели, пользуясь тем, что нашли их незапертыми. По периметру всего участка, площадью чуть больше квадратной версты, тянулись ряды крепких дубовых будок с гостинцами — «буфетов для раздачи угощений». Всего их было около ста пятидесяти, каждый на несколько прилавков и в каждом по 2–3 тысячи кульков. Подрядившаяся раздавать кульки артель еще с вечера, чтобы успеть как следует подготовиться, разместилась по будкам.
Вдоль задней границы участка стояло два десятка тесовых сараев с бочками пива и меда. Основная часть будок располагалась вдоль границы праздничной территории, параллельно городу. Шагах в тридцати от будок проходил глубокий овраг, в котором в обычные дни добывали глину и песок, а за ним начиналась территория, занятая когда-то выставками — сперва Промышленной 1882 года, потом Французской 1889 года, с рытвинами и ямами от снесенных павильонов. Ограду вокруг выставочного пространства снесли лишь зимой 1895/96 года и обширная пересеченная местность была полностью доступна.
Позднее, когда происходил «разбор полетов» и подсчитывали роковые ошибки, приведшие к трагедии, эта близость гулянья к месту выставок была признана одной из основных. К числу прочих просчетов отнесли и то, что площадку под народный праздник не разровняли как следует, так что вокруг буфетов оставались заметные неровности почвы, безобидные в обычное время, но опасные при напоре толпы. К этому прибавилось отсутствие вокруг места гулянья нормального забора: кое-где имелась изгородь из легких жердей, а в других местах лишь условное ограждение из канатов. Неудачна была также конфигурация линии буфетов: если в коронацию Александра III в 1883 году ларьки стояли плавной дугой, то в 1896 году их выстроили углом; форма самих ларьков в 1883 году была почти круглой, а в 1896-м — в виде пятиугольника с довольно заметно выступающими гранями.
Пришедшая накануне публика свободно расхаживала по территории гулянья, примериваясь к увеселениям и «выбирая себе то, к чему бы завтра следовало прицелиться и устремиться прежде всего и раньше других»[366]. Потом все отправились в поле и к Всехсвятской роще, расположились на травке, развязали узелки с провизией, стали выпивать и закусывать. Бойко торговали снующие в толпе закусочники, квасники, пирожники и сбитенщики, бродячие музыканты приставали к большим компаниям, предлагая их повеселить, и тут же на поляне импровизировались песни и пляски. Словом, атмосфера была вполне праздничная.
Народу было много, и ежеминутно подходил новый, подкатывали шарабаны и тарантасы, набитые приезжими из пригородов и уездных городов. Ночью жгли костры, пили, пели и взахлеб обсуждали слухи о завтрашнем торжестве. «Говорили, что… привели ученых слонов и птиц, что устраивают бездонные фонтаны пива и вина; завтра они будут беспрестанно бить из-под земли для угощения всех желающих, только успевай подставлять кружку!»[367] С рассветом, то есть часа в четыре, стали подтягиваться к месту гуляний, но там уже были полиция и конные разъезды (в очень небольшом количестве, так как главные силы намеревались подтянуть часам к семи утра, когда ожидался основной наплыв гуляющих). Гуляк вполне миролюбиво выставляли прочь. Правда, уходя с одного места, толпа тут же возникала на другом, и вскоре ее оставили в покое, тем более что приказа разгонять народ не было. (Из четырех полицейских чинов, назначенных следить за порядком на празднике, на месте всю ночь оставался один, а прочие намеревались приехать только утром, так что большая часть полиции оставалась без указаний.)
Люди из города меж тем продолжали подходить, и чем выше поднималось солнце, тем гуще становилась толпа в пространстве возле вожделенных будок уже к пяти утра собралось до полумиллиона человек Позднее, когда в городе обсуждали происшедшее и ругали городские власти — и особенно генерал-губернатора великого князя Сергия Александровича (к которому с этих пор прилипло недоброе прозвище «князя Ходынского»), одобрено было лишь одно распоряжение властей: то, что фабрики и заводы вблизи Ходынки еще накануне в 12 часов дня заперли вместе с рабочими и было запрещено выпускать кого бы то ни было за ворота раньше 10 часов утра, с тем чтобы потом, в стройной колонне и под полицейским конвоем каждой фабрике особо отправиться на гулянье. Говорили, что если бы не это, в ходынской толпе оказалось бы еще на сто тысяч человек больше и последствия были бы еще ужаснее.
Занимался жаркий день, с низким давлением, с солнцем, погруженным в туман. Невыспавшаяся, злая с похмелья и уставшая от долгого стояния на ногах толпа раздраженно толкалась. Тем, кто стоял в глубине, выбраться было невозможно, — в плотной массе люди оказались притиснуты друг к другу и озабочены лишь тем, чтобы успеть за колыханием толпы, не упасть и не быть смятым. Стоило чуть раздаться соседям, как зажатое тело сползало на землю и человек неминуемо оказывался растоптанным. По плечам и головам стали передавать детей, которые ползком добирались таким образом до крыш будок и оказывались там в безопасности. Становилось все жарче; народ из города все прибывал и прибывал…
