До 4-х часов я переписывал актовую речь. Затем прогулка. Вечером у нас Липуха.
27 сентября. Среда. Все утро до 3 ч. дня за работой над подготовкой к просеминарию и за речью для академического акта 1-го октября, на который, должно быть, возможно будет ехать, так как железнодорожная забастовка, кажется, прекращается. Был в Университете на просеминарии; нашел довольно много народа, в том числе несколько девиц-студенток. Делал предварительные разъяснения. Мы будем заниматься Котошихиным. Объяснял темы для рефератов. Белокуров, не получая ответа от Туницкого, который должен был выступить в сентябрьском заседании ОИДР, просил меня выручить Общество и прочесть что-либо о Петре. Я должен был согласиться и думаю прочесть о Петре в Голландии. Вечер дома за Маколеем.
28 сентября. Четверг. Проводив Миню в школу, отделывал актовую речь и готовился к семинарию в Университете, на который и отправился в 31/2 часа. Видел А. А. Кизеветтера, с которым мы неудобно совпадаем; он также ведет семинарии от 3 до 5, и есть 2 слушателя, принадлежащие к тому и другому. Сделал общее введение к занятиям. У меня разыгрался отчаянный насморк и кашель; вот сюрприз для реферата в ОИДР и для акта 1-го октября. Вечер дома за Маколеем.
В газетах письмо офицеров стоящей в Москве артиллерийской бригады. В письме приводятся случаи оскорблений и даже избиений офицеров солдатами и офицеры заявляют, что при таких условиях они считают свою службу лишенной смысла, и просят военного министра разжаловать их в рядовые; в этом положении они будут полезнее. Это крик наболевшей от безобразий последнего времени офицерской души. Нельзя читать письма без волнения.
29 сентября. Пятница. Утром просматривал материал для сообщения в сегодняшнем заседании ОИДР, а также позанялся и дальнейшей биографией, февральскими днями 1697 г. Насморк и кашель достигли у меня величайших размеров; тем не менее я отправился на Курсы, где сделал вступление к семинарию. Девиц было немного, человек 18. Но я предупредил, что семинарий будет крайне трудный, и материал для занятий – новгородские писцовые книги – очень сухой, и что желательно было бы иметь в составе семинария не более 10 человек. В профессорской видел Сторожева, Пичету, Покровского. Заходил в курсовую кооперативную лавку записаться в члены и сделать взнос. Вечер в ОИДР. Читал довольно долго. После чтения М. К. [Любавский] рассказывал о своих впечатлениях о Государственном совещании, на котором он был от ОИДР. Разошлись уже в 12-м часу. Мы шли с М. К. [Любавским] по темной Воздвиженке, а подходя к нашим краям, я встретил С. А. Котляревского, который меня несколько проводил. Он выражал желание приехать на акт в Академию в качестве товарища министра исповеданий и спрашивал, можно ли явиться в пиджаке. Я сказал, что нельзя. Он высказывал самые мрачные взгляды на положение вещей.
30 сентября. Суббота. До отъезда к Троице время было посвящено устройству дел Липухи, поступающего вольноопределяющимся в артиллерию. Утром я звонил к ректору М. А. Мензбиру с просьбой о распоряжении выдать мне бумаги Липухи, их надо непременно было получить сегодня, потому что артиллерийский командир, который его принимал, сказал ему, что примет только до 1-го октября, а уже 1-го будет поздно. Ректор любезно меня выслушал, обещал распорядиться и действительно исполнил обещание. В 121/2 Липуха зашел за мною, и мы, позавтракав, отправились в Университет, куда Мензбир обещал быть к 11/2Однако его еще там не было, и пришлось ждать. Я заглянул было в студенческую канцелярию, но испугался множества бывшего там и стоявшего, как везде теперь, в очереди народа. Увидев помощника ректора Д. Ф. Егорова, я было обратился к нему, но он сказал, что это дело ректора; но потом смягчился и спросил, не может ли он что-нибудь сделать. Был вызван секретарь студенческой канцелярии, и так как оказалось, что Мензбир уже отдал распоряжение о выдаче бумаг, то они нам и были сейчас же выданы. На беду оказалось, что нет самого главного документа: свидетельства об отсрочке, которого не прислали еще из воинского присутствия. Было уже начало 3-го часа, а воинское присутствие закрывается для справок в 2 часа. Мы бросились туда почти бегом, хорошо, что оно находится тут же на углу Тверской и Моховой. Мы были там в 2 ч. 20', и, вероятно, мой вид показался делопроизводителю довольно солидным, почему он, человек весьма свирепый с молодыми людьми, в присутствии находившимися, оказался снисходителен, выслушал нас и после двух часов разыскал дело и выдал нужный документ. Мы заходили еще к нотариусу за карточкой Липухи, которую нотариус должен был засвидетельствовать. С получением ее все документы были в руках, но время текло. Канцелярия полковника помещается где-то за вокзалами. Мы пытались было на Театральной площади нанять извозчика до вокзалов, но извозцы просили 8–7 рублей, и пришлось от их услуг отказаться. Я распростился с Липухой, велел ему лететь пешком во весь дух, и он моментально скрылся из вида. Я с трудом и большим промедлением влез в трамвай и выехал из Москвы в 4 час. с далеким поездом, найдя себе место в вагоне-ресторане, где чаепитие сократило дорогу. Вагон этот был полон железнодорожными служащими. В 5 с лишком я был у Троицы, медленно дошел до Академии, встретил Б. А. Тураева, с которым мы и беседовали до всенощной. Всенощную служил архиепископ Арсений Новгородский, и служил превосходно. После всенощной я провел некоторое время в ректорской квартире в обществе архиепископа Арсения, епископа Орловского [епископа Серафима], нескольких протоиереев, приехавших из Москвы, и некоторых из наших профессоров. В ректорской квартире были приготовлены постели для ожидавшихся к празднику членов собора. Для них же был приготовлен ужин и чай. Мы отлично закусили и напились чаю. Арсений оживлял всех своей бодростью и жизнерадостностью. Мне предлагали ночевать в ректорской квартире с гостями, но я остался верен Ивану Васильевичу [Попову].
1 октября. Воскресенье. Встали с Ив. Вас. [Поповым] рано, к началу обедни я отправился в Академию и опоздал немного. Служил митрополит Тихон, председатель Собора. Насморк и хрипота у меня продолжались, я очень боялся за голос и ради его чистоты попросил у эконома два сырых яйца, средство, оказавшееся очень полезным. После обедни был чай, затянувшийся слишком долго, так как дожидались обедавших студентов. Актовая зала была полна. К удивлению своему, я читал громким и звучным голосом и не заметил утомления в слушателях. После акта был обед; на столах вазы с красивыми фруктами, но по теперешним временам из-за стола встали с очень легким впечатлением. Обед был с дамами – женами профессоров и служащих в Академии. Были также офицеры – преподаватели гостящей в Академии Военной электрической школы. Было много профессоров других академий, приехавших с Собора. Разошлись около 6 часов. Меня, Тураева и еще несколько человек пригласил к себе Ф. М. Россейкин пить чай. Так как за обедом питья никакого не было, кроме содовой воды – по одной маленькой бутылочке на несколько человек, и мне страшно хотелось пить, то я у Россейкина выпил 7 стаканов чаю, чего со мной, кажется, никогда не бывало. От него заходил поговорить по телефону с Москвой. Меня беспокоила мысль о Липухе: из Университета он уволен, что если в вольноопределяющиеся не попадет? Но Галя к моему успокоению ответила, что он в артиллерию принят. Вернувшись к Ив. Вас. Попову, ждал его некоторое время в одиночестве, когда он вернулся, мы поужинали – а разве пришла бы об этом мысль после прежних актовых обедов. Мы все недоедаем, и я постоянно чувствую себя голодным и готов есть.
2 октября. Понедельник. Утро в квартире Ив. Вас. [Попова] в одиночестве, так как хозяин уехал рано на Собор. За чтением рефератов. Утро, как все эти дни, ясное, солнечное, с желтыми листьями на деревьях. В Академии случился курьез. Вчера еще Лавра, по приказу «товарищей», перевела часы на нормальное время. Академия продолжала считать часом вперед. Сегодня среди лекций швейцар, взглянув на колокольню, перевел часы на нормальное, доюильское время, и все перепуталось: вместо 11 ч. оказалось 10, лекции спутались, и мне с трудом удалось отстоять свой час от 12 до 2 по сентябрьскому времени. Алмазов передавал мне просьбу А. Н. Филиппова об оставлении его племянника студента Педашенко, специалиста по истории русской церкви, по нашей кафедре, так как оставлять по истории церкви мы не имеем права. После лекции заходил к m-me Россейкиной, обещавшей мне купить 5 фунтов меда по 31/2 р. за фунт. В Москве он продается по 5 руб. за фунт. Домой я попал с медом в 8-м часу вечера. Ко мне звонил действительно А. Н. Филиппов. Я ужасно устал, лег спать в 10 часов.
3 октября. Вторник. Утром у меня был оканчивающий студент Педашенко, очень скромный юноша, бледный и исхудалый. Он еще должен сдать экзамен по истории славян. Он занимался у С. И. Смирнова на последнем семинарии его, посвященном житиям святых, и мне поэтому особенно приятно принять Педашенко, как наследие покойного С. И. [Смирнова]. Получив от него необходимые сведения, я составил представление о нем и набросал ему инструкцию. Только что кончил это дело, пришел наш дьякон с подпиской на устройство электрического освещения в нашей церкви и звал меня на выборы приходского совета. Я ответил, что охотно пришел бы, если бы он мне гарантировал, что меня не выберут. Дело в том, что как только на церковном собрании узнают, что я профессор Духовной академии, меня, как это видно из опыта прошлого года, тотчас же выбирают. После завтрака отправился за Миней, а затем в факультетское заседание. Было мало профессоров и совсем мало приватдоцентов. Жгучим вопросом был вопрос об аудиториях. Из 14 наших аудиторий 7 оказались захваченными солдатами и разного рода организациями, в том числе и моя семинарская № 13, которую устроить стоило мне немало хлопот. Мы просили декана [А. А. Грушку] употребить все усилия для отвоевания аудиторий. Петрушевский, разгорячившись, говорил, что надо захватчиков выгнать, а разные их вещи из захваченных аудиторий выкинуть вон. Все это прекрасно, но как это сделать? Мы шли из Университета с Егоровым и Готье Александровскими садами, в Гагаринском переулке встретили Герье, выходящего на прогулку. Вечер я дома, и у нас были Липушата. Миша [Богословский] уже в военной форме со шпорами.
