И там, примерно в шести милях от Ярославля, по дороге на Вологду, лежало село Романовское, здесь стояли вологодские ратники, остававшиеся верными Москве, против них из главного стана [мятежников] отправили польского пана с отрядом, чтобы разбить их, и тотчас же пойти на Вологду, и привести ее на сторону Димитрия, но Тышкевича (Tithkivits) самого так побили вологжане (Vologsinen), что он едва спасся, и бедственным образом (armelyc) пешком добрался до Ярославля, но отсюда три раза посылали гонцов в Вологду, склоняя [жителей] перейти на сторону Димитрия, а не то будут истреблены все вместе с женами и детьми, так что и в Вологде присягнули Димитрию, и так пошло бы по всей стране, когда бы вологжане зимою следующего года снова не перешли [на сторону] Москвы.
Псков также был разорен до основания и совсем выжжен, и вся земля кругом была разграблена и опустошена, и многие богатые люди перебиты, то же постигло и Ивангород, или русскую Нарву, и Нарва так и осталась [разоренной].
Земли Северская и Комарицкая, что на польской стороне, жили в мире и спокойствии; и там пахали и засевали поля, ни о чем не печалясь, предоставив Московию самой себе, также хлеб был дешев во всей земле, исключая осажденные города, где он был весьма дорог; в Москве одна четверть, что составляет менее одного мальтера (mudde), стоила двадцать восемь гульденов, а то и более и редко немного меньше; в Вологде за мальтер той же меры платили один гульден, так велика была разница.
Еще во время осады Москвы, в 1609 г., Вологда, как мы о том уже сказали, впервые перешла на сторону [Димитрия], и там были воевода Никита Михайлович Пушкин (Poescin) и дьяк Роман Макарович Воронов; их отрешили от должности и бесчеловечно и немилосердно обращались с ними, без всякой [с их стороны] вины, и заточили их в темницу [по воле] народа, который всегда злобен и неразумен, держит нос по ветру, невзирая на клятвы, которые они приносили, приносят и будут еще приносить, и ведет жизнь подобно скотам; и из главного лагеря [мятежников] был прислан туда, в Вологду, правителем Федор Ильич Нащокин[62], большой негодяй и низкого происхождения; три дня спустя прибыл на место дьяка Иван Веригин Ковернин (Jvan Verigin Cofrasin), и он намеревался запечатать все купеческие товары, но владельцы не допустили его до этого, и его отстранили, так как ему не хотели повиноваться, ибо он запечатывал товары с намерением конфисковать (in sin te confisqueren).
И новый воевода призвал всех [жителей], чтобы они приняли царем Димитрия и принесли ему присягу, также этот новый воевода велел привести прежнего воеводу, хотел связать его и грозил отослать в лагерь, бесчестил его и поносил бранными словами, а также некоторых богатых купцов, принесших ему подарки для снискания милости.
В ту же ночь несколько поляков, давно находившихся под стражею в окрестностях Вологды, были освобождены и напали на окрестных крестьян, жестоко поступали с ними (deerlyck getracteert), и совсем донага ограбили, и явились в Вологду с санями, награбленным добром, и намеревались на другой день отправиться к войску, но крестьяне в ту же ночь пришли в прежалостном виде в Вологду жаловаться на учиненные над ними злодейства и насилия, и, найдя их жалобы справедливыми, [вологжане] весьма раскаивались в том, что перешли к Димитрию и присягнули ему, и начали размышлять о своем непостоянстве, и дьяка Воронова, которого они перед тем отрешили от должности, человека старого и доброго, вернули на свое место, и держали все вместе совет, как бы снова перейти [на сторону Москвы] и истребить всех димитриевцев и поляков. Сверх того они освободили воеводу Пушкина, который находился в заточении, и посадили его на прежнее место, поведав ему о своем намерении, за которое он их похвалил и обратился к народу с прекрасною речью (oratie) на пользу (profyte) себе и московитам, укоряя их [вологжан] за легкомыслие, говоря, что бог наказывает их и еще более накажет, ежели они не обратятся на путь истинный; одним словом, преисполненные раскаяния, они [жители] с великим ожесточением устремились из крепости к дому Булгаковых (Bolgacoven), где пребывал новый воевода, и приставили к нему стражу и захватили силой Нащокина, Веригина и всех поляков и пленных, бывших в Вологде, снесли им головы и вместе с трупами бросили с горы в реку Золотицу (Solotitsa), куда сбежались свиньи и собаки и пожирали трупы людей, на что нельзя было смотреть без отвращения. И так они [вологжане] снова перешли на сторону Москвы и поклялись между собою оставаться верными Москве и московскому царю и стоять за него до последней капли крови.
Когда это известие [о случившемся в Вологде] дошло до Москвы, то это была для московитов радость, что есть еще люди, готовые стоять с ними заодно, и царь отправил в Вологду дружественную грамоту, в которой благодарил жителей за все, а также особую грамоту воеводе Пушкину, и эти грамоты запекли в хлебе, на тот случай, если гонцы, переодетые бродягами и нищими, будут схвачены, то грамоты не должны достаться [неприятелю]; в грамоте к воеводе было написано, чтобы он выбрал несколько человек голландских и английских купцов, находящихся там [в Вологде], и послал их в Новгород к военачальнику Скопину, чтобы они помогли ему делом и советом, причем велено было слушать их наравне с вельможами и боярами, ибо московиты почитают немцев и англичан [как людей] изрядного ума, то царь и полагал, что наш совет может принести пользу. Но мы думали иначе и, не желая нести службы, склонили подарками воеводу к тому, что он задержал [полученную им] грамоту и не объявил о ней, и все иноземцы, бывшие в Вологде, купцы, ведущие в этой стране торговлю, находились все вместе с английскими купцами в тамошнем Английском доме, столь обширном, как крепость (casteel), и вокруг была поставлена сильная стража, [однако] всю зиму они прожили в великом страхе и опасении (vreese en bangicheyt). И так как [жители] Вологды страшились неприятеля, каждодневно ожидая, что он явится для отмщения, то они держали храбрую (lustige) стражу; и однажды из засады отважно напали на неприятеля, и обратили его в бегство, и воротились домой с добычею; и [тогда] велено было английским и нидерландским купцам переселиться в Кремль, где отвели им большой покой, в коем, как в крепости, были двойные железные двери и окна, чему они [эти купцы] были весьма рады, и содержали там также днем и ночью крепкую стражу, и они стали менее опасаться. Но потом до нас дошли слухи, что в польском войске говорили, что надобно разорить до основания Вологду за то, что она так постыдно отложилась от Димитрия, и повинны в том не кто иные, как английские и голландские купцы, бывшие им [вологжанам] советчиками, и что до них доберутся, отчего страх вновь обуял нас, и мы каждый день ожидали смерти. Однако, [находясь] в такой крайней нужде, [мы] написали письма в доказательство нашей невиновности, одно по-латыни, другое по-немецки и третье по-русски, чтобы в случае прихода поляков или димитриевцев послать им наперед эти письма, чтобы таким образом оправдать себя и сохранить жизнь.
Но до этого не дошло, ибо около Пасхи также и Ярославль отложился от Димитрия, и весь путь от Ярославля до Белого моря совершенно очистился, так что все купцы тотчас же по вскрытии рек с великой радостию отправились к морю и в Архангельск, и здесь нашли свои корабли, [прибывшие] из Англии и Голландии, которых они уже не чаяли больше видеть; невзирая на великие убытки, которые мы понесли, так как не могли вести [надлежащим образом] торговлю и не имели возможности дожидаться купцов из глубины страны, так что корабли по большей части возвращались порожними, мы благодарили бога за сохранение своей жизни.
Таковы обстоятельства, по которым я мог правдиво описать то, что здесь изложено. Итак, когда мы отправились морем на нашу родину, мы оставили страну полную войн и бедствий, также Москва была в осаде, а Ярославль снова стал [на сторону] московитов, и в нем были поставлены правителями князь Сила Иванович Гагарин (Zila lvanovitz Gagarin) и Никита Васильевич Буслаев (Buysoslaioff).
И молодой Скопин стоял еще под Новгородом, ожидая [прихода войска] на помощь из Швеции, и оно подошло по весне, также ожидая Петра Шереметева, выступившего зимой в поход с острова Бузана и пришедшего после поражения черемисских татар в Нижний Новгород. Оттуда Скопин со всеми силами [по соединении с шведами и Шереметевым] намеревался освободить Москву; и, соединившись с ним летом, он мало-помалу стал подступать к Москве.
Казанские татары оставались непричастными.
Астрахань у Каспийского моря, защищавшаяся от вольных казаков, грабивших окрестности, тоже оставалась непричастной.
Ногайские и черемисские татары вместе с мордвою (Mordiritz) появились зимою около Чебоксар и Свияжска (Swiasco), на реке Волге, и сражались против Шереметева, а когда он ушел, воевали между собою.
Приверженцам Димитрия принадлежала вся земля от польской и татарской границ до Москвы, также Псков и Ивангород.
Смоленск с окрестностями был на стороне Москвы.
