Отом, как Ботта, пораженный видом огромных холмов Наби Юнус и Куюнджик на противоположном от Мосула берегу Тигра, начал раскапывать сперва Наби Юнус, потом, когда ему запретили, — Куюнджик, писалось неоднократно. Три месяца работы на Куюнджике не принесли особых плодов, однако вызвали живой интерес местных жителей. Один крестьянин из селения Хорсабад (оно расположено километрах в двадцати к северо-востоку от Куюнджика), приметив, как тщательно собираются все обломки камня и кирпича с надписями, посоветовал Ботте, если его уж так занимают подобные вещи, копать в Хорсабаде — там тысячи обломков с надписями. Ботта отнесся к его словам недоверчиво, однако послал в Хорсабад двух трех рабочих. Те почти сразу наткнулись на стену, облицованную скульптурными алебастровыми плитами…
После этого Ботта перебазировался в Хорсабад и за полтора года, преодолевая всяческие помехи, чинимые турецким губернатором Мосула, раскопал целый дворец, таившийся в хорсабадском холме. На свет появилось около сотни помещений и коридоров, причем большинство стен было украшено рельефными изображениями битв и религиозных процессий, богов и правителей, выполненными в неведомом до той поры стиле. Украшения и одежды человеческих фигур оказались совершенно новыми для науки; высеченные на камне чудовища воплощали совсем неизвестную мифологию; дверные проемы обрамлялись крылатыми скульптурами быков и львов с человеческими головами. Между резными плитами и прямо на них помещались длинные надписи, выполненные клинописью.
Раскопав первые декорированные плиты, Ботта сразу понял, что дворец был уничтожен огнем. Поскольку алебастр является разновидностью известняка, обожженные плиты начали быстро разрушаться на воздухе. Пока Ботта поспешно срисовывал рассыпающиеся изображения, французское правительство срочно выслало ему на помощь квалифицированного художника, который затем, по мере продолжения раскопок, тщательно копировал все надписи и барельефы. К 1850 г., через семь лет после завершения работ, Ботта смог опубликовать пять томов с полным иллюстрированным описанием Хорсабадского дворца.
В эти же семь лет другой исследователь сделал открытия, не уступающие совершенным Боттой. Еще до него, в 1840 г., в тех местах побывал Остин Генри Лэйярд, который вдвоем с товарищем задумал отважное сухопутное путешествие от берегов Средиземного моря до Индии. Они передвигались верхом на лошадях без охраны; провели некоторое время в Мосуле и видели холмы Куюнджик и Наби Юнус. Сделав крюк, посетили Багдад и по пути осмотрели другие холмы вдоль Тигра, в частности тот, что носил название Нимруд. Загадка этих холмов, усыпанных черепками и кирпичом с надписями, заинтриговала Лэйярда, и, когда два странника достигли Хамадана в Персии, он решил изменить первоначальные планы и вернуться в Мосул…
Сперва Лэйярд два года копал Нимруд, отождествленный позже с библейским Калахом, и обнаружил дворцы, не уступающие хорсабадскому. Здесь тоже крылатые быки и львы обрамляли порталы покоев, облицованных скульптурными плитами. И всюду рельефные картины охоты и битв перемежались текстами, высеченными ассирийской клинописью.
Тут в работу включился Британский музей, и Лэйярд, получив достаточные средства, решил, продолжая раскопки Нимруда, исследовать Куюнджик — гораздо больший холм. Хотя Ботта копал там без особого успеха, все говорило за то, что под холмами Куюнджика и Наби Юнуса скрывалась сама Ниневия, столица Ассирии. Летом 1847 г. всего за месяц работ Лэйярд обнаружил в Куюнджике дворец, ничем не уступавший дворцам Нимруда и Хорсабада. Однако его финансы истощились, и он решил возвратиться в Лондон, проведя в странствиях семь лет. Двумя годами позже, получив средства от Британского музея, он возобновил работы и за полтора года раскопал в Куюнджике „71 зал, покои и коридоры… 27 порталов, обрамленных огромными крылатыми быками и сфинксами с львиным туловищем… и 9880 футов барельефов“. Среди обломков, заполняющих декорированные покои, он нашел множество табличек из обожженной глины, покрытых той же клинописью, что и плиты, стоявшие вдоль стен.
Впервые давно известные клинописные тексты были обнаружены на табличках, и находка эта открывала широкие перспективы. Хотя в то время клинопись читать не умели, филологи уже полтора столетия бились над ее расшифровкой и не сомневались, что близки к успеху. Ибо клинописные тексты, выкопанные Боттой и Лэйярдом, были далеко не первыми».
Действительно, к тому времени, когда Ботта и Лэйярд раскопали дворцы неизвестной цивилизации с надписями на камне и с архивами глиняных табличек, другие исследователи уже вплотную подошли к прочтению языка этих архивов и надписей.
Для того, чтобы ярче представить себе, как происходил этот процесс, необходимо вернуться на несколько столетий назад, на берег Персидского залива, где к северу от Бахрейна лежит крупнейший порт Ирана — Бушир. Через Шираз и Исфаган он связан пересекающей всю страну дорогой со столицей Ирана Тегераном и с Каспийским морем. В шестидесяти пяти километрах к северо-востоку от Шираза находятся руины древнего города, который иранцам известен под названием Тахт-и-Джамшид («Трон Джамшида») или Чехил-Минар («Сорок колонн»).
Впервые об этом городе европейцы услышали в 1472 г. от венецианского посланника в Персии Иосафата Барбаро.
Спустя довольно длительное время, в 1602 г. португальский посланник Антонио де Гуза первым обратил внимание на надписи, которых было в избытке в руинах города.
Спустя 15 лет его преемник дон Гарсиа Силва Фигероа подробно описал их, а также определил, что руины принадлежат столице Дария Великого — Персеполю.
Спустя еще четыре года знаменитый итальянский путешественник Пьетро делла Валле сделал копию части персепольских надписей и доставил ее в Европу.
В XVII в. европейские путешественники опубликовали еще несколько коротких, правда, искаженных фрагментов, и в 1700 г. впервые начало употребляться слово «клинопись».
Впрочем, серьезное изучение этого вида письменности началась несколько позже, точнее после того, как в 1778 г. Карстен Нибур опубликовал очень добросовестно выполненные зарисовки трех длинных трехъязычных надписей из Персеполя. Необходимо отметить, что и сам Нибур сделал первые шаги к расшифровке тайн древних клинописей. Он определил, что надписи выполнены тремя разновидностями клинописи, первая из которых состояла только из сорока двух знаков. Отсюда было сделано заключение, что трем видам клинописи соответствовали три различных языка. Первая клинопись была буквенной, то есть каждый знак обозначал определенную букву, а две другие, вероятно, являлись слоговыми, причем каждый слог передавался особым знаком. Благодаря этому и количество знаков оказалось большим.
Дальше было сделано предположение, что содержание трех этих текстов одинаково, что в них представлены три основные языковые группы Персидской империи — древнеперсидский язык, эламский и вавилонский.
Исследователи сразу же обратили свое внимание на первую разновидность клинописи, как более легкую.
И успех не заставил себя долго ждать — язык действительно оказался древнеперсидским. Были прочтены имена Гистаспа, Дария и Ксеркса, что определило фонетическое значение пятнадцати знаков.
Однако следует отметить, что исследования продвигались очень медленно. Трудность еще была и в том, что персепольские надписи оказались очень короткими. А прочесть незнакомую письменность — это то же, что разгадать шифр. Работа в основном сводится к статистическому анализу слов и предложений с тем, чтобы выяснить, какие знаки встречаются чаще, и выделить сочетания знаков или разновидности сочетаний.
Трудно сказать, сколько бы еще продвигалась эта работа, если бы к исследователям не пришла помощь — оттуда, откуда ее совершенно не ждали.
В 1833 г. Ост-Индская компания послала в Иран военным советником двадцатитрехлетнего офицера британской армии Генри Кресвик Роулинсон. Молодой майор кроме всего прочего очень интересовался историей и в 1835 и 1836 гг. побывал в местности в восьмидесяти километрах к западу от Хамадана, у отвесной скалы Бехисгун высотой около тысячи двухсот метров, которая завершает собой горную цепь. Почти за пятьсот лет до н. э. на этой скале по приказу царя Персии Дария Великого на высоте ста пятидесяти метров было высечено рельефное изображение правителя и надписи на трех языках, которые рассказывали о победах Дария Великого.
Так вот молодой майор скопировал значительную часть более доступного древнеперсидского текста, проделав неимоверно тяжелую работу.
Три-четыре раза в день ему приходилось взбираться по крутой скале к надписи, затем устанавливать на сорокасантиметровой полке короткую лестницу и работать, как он писал впоследствии, «стоя на самой верхней ступеньке безо всякой опоры». «Опираться приходилось на скалу, и при этом левой рукой держать тетрадь для записей, а правой — карандаш».
