Теперь рассмотрим быт и нравы японских рабочих эпохи Мейдзи, весьма напоминающие образ жизни русских рабочих прошлого столетия. Среди японских рабочих довольно большой процент составляли дети и подростки в возрасте 17, 10 и 13 лет. Наряду с большими фабриками (с числом рабочих порядка 3000 человек), по всей стране были рассыпано множество мелких предприятий. В Киото, отмечает Ж. Вейерси, в кварталах Нишиджин, где жили ткачи дорогих шелковых тканей, находилось более 4000 предприятий, преимущественно семейных; трудились, в основном, для дзайбацу Мицуи с его 30000 рабочих. «Внешний вид этих предприятий неказист; входные двери весьма узкие и настолько низкие, что можно удариться головой. Прихожую, где на татами гостям подается чай, украшают каллиграфически выписанные на золотой бумаге стихи; один цех, в нем около 20 работников и работниц. Предприятия почти такие же, как и в XVI веке, когда производство дорогих шелковых тканей размещалось в районе Нишиджин. Единственным источником энергии является человек…» (353, 110–111).
На крупных фабриках условия труда мужчин, женщин и детей были страшными, ибо, пренебрегая распоряжением правительства, текстильные фабрики начинали трудовой день на рассвете и заканчивали его около 11 часов вечера. Работницы, разделенные на две группы, трудились 12 часов с перерывом на получасовой обед. Уставы предусматривали еще 15‑минутный перерыв, но на практике его просто не соблюдали, так как станки не останавливались. Независимо от такого удлиненного рабочего дня, фабрики и так напоминали настоящий ад. В порядке вещей были увечья, причем искалеченные рабочие не получали никакой компенсации. После нескольких лет работы почти каждый рабочий приобретал какие–нибудь тяжелые заболевания, в основном, туберкулез и кожные болезни.
О нечеловеческих условиях труда на фабриках свидетельствуют рапорты и книги правительственных чиновников, а также заметки иностранцев. «Мерзости промышленного феодализма, — с возмущением писал В. Берар, — превращают в каторгу, в камеру пыток те японские фабрики, где шестилет–ние дети, девушки и женщины становятся рабынями только для того, чтобы обогащать каких–нибудь дайме нового типа, капиталистов и банкиров, и чтобы не отставать от европейской промышленности. На этой азиатской почве жестокое право вооружилось еще клыками и когтями; нигде больше в мире жизнь работников из народа, нежные тела детей и женщин не четвертуются, раздираются, вымучиваются под механическими молотами или колесами машин, с такой жестокостью и беззаботностью при молчаливом одобрении правительства» (822а, 102).
Рабочие и работницы жили в так называемых «совместных пансионах», где в одном доме толклись мужчины и женщины под неусыпным надзором фабричных надзирателей. Последние выступали в качестве хозяев этого дома, поставляли рабочим и работницам продукты и часто одалживали им деньги под высокий процент. Жизнь в этих коммунальных домах была несколько легче, чем в фабричных квартирах, которые представляли собой общие спальни и были окружены стенами, чтобы рабочие не могли сбежать. Чаще всего они размещались на территории фабрики или сообщались с цехами длинными коридорами. Выход жильцов находился под строгим контролем. На ночь спальни работниц запирались на ключ; некоторым из них за хорошее поведение разрешалось после работы выйти на два–три часа по специальному пропуску.
Семейные рабочие, если не имели своего жилья в городе или пригороде, вынуждены были довольствоваться наймом «жилого пространства» в одном из длинных домов, выстроенных с этой целью фабрикой, или сдаваемых владельцами домов. Шибушава Кейзо в своем произведении так описывает одно из этих семейных помещений: «Номер 3 квартала Такибана–хо в Кобэ занимают рабочие спичечной фабрики; это один из известнейших кварталов нищеты. В каждом доме имеется около двадцати комнат, каждая размером два метра на четыре. Большую часть места занимают лежащие на полу три мата, татами… Маты для спанья обходятся в два сэна за сутки, поэтому семьи из пяти–шести человек спят только на двух матах» (329, 166).
Опытные и квалифицированные рабочие получали мизерную зарплату — она составляла в лучшем случае около 20 иен в месяц, а рабочий содержал семью из отца, матери и более двух детей. Из них он платил за жилье 2 иены, за рис 8 иен, две с половиной иены за древесный уголь печурки, за рыбу и овощи 3 иены. Остальные весьма скромные расходы шли на сакэ, табак, сахар, керосин для лампы, средства личной гигиены, газеты… Немногие из рабочих могли откладывать хотя бы два сэна; в большинстве случаев рабочие тратили больше, чем зарабатывали, поэтому они вынуждены были занимать у хозяев фабрик и владельцев домов. Ситуация оказывалась безысходной и рабочий попадал в кабалу на всю оставшуюся жизнь. Следует иметь в виду, что уровень жизни и условия труда рабочих как в Европе, так и в Америке были, в целом, такими, что им особенно не позавидуешь.
Образ жизни, в том числе быт и нравы, рабочих на Западе по сути ничем не отличался от образа жизни японских и русских работников. Это, очевидно, обусловлено общими закономерностями перехода от аграрного общества к индустриальной цивилизации в ходе промышленной революции и становления капитализма. Вполне естественно, что изменился и образ жизни с соответствующими нравами и бытовыми явлениями. Так, один из старых английских чулочных дел мастеров, вспоминая свое детство, которое пришлось на до–промышленную цивилизацию, писал: «Они (чулочники) жили в сравнительной легкости и изобилии, пользуясь правом на выпас на общественной земле свиньи, домашней птицы, а иногда и коровы. У каждого из них имелся огород, бочонок домашнего эля, рабочая одежда, выходной костюм и масса свободного времени» (211, 158). В тон ему, только не жалуясь, а страстно обвиняя, звучит популярное четверостишие тех времен:
Закон тебя поставит на правеж,
Коль ты гуся в общине украдешь.
Но почему ж молчит законность вся,
Когда крадут общину у «гуся»?
Известно, что Англия в силу ряда исторических причин стала первой индустриальной державой мира, превратилась в «мастерскую мира» с первым на нашей планете классом обезземеленных рабочих. Бесконтрольное развитие молодой капиталистической системы характеризовалось невиданным обнищанием и страданиями ремесленников и рабочих. Многие ремесленники вынуждены были расстаться со своим ремеслом и либо попасть в работные дома, либо стать бедняками, существуя на нищенское пособие, либо превратиться в рабочих, которые работали в адских условиях по 14–16 часов в день.
На многочисленных фабриках просто не было никакой охраны труда и здоровья рабочих, что признавал даже такой респектабельный журнал, как «Джельтменс мэгэзин». Он писал в 1782 году следующее об условиях жизни рабочих: «Они задыхаются от вредоносных газов в шахтах и рудниках или становятся жертвами ядовитых испарений во время обработки металлов, масел, порошков, жидких составов и т. п. На фабриках они являют собой печальную галерею слепых, хромых, преждевременно одряхлевших астматических и увечных инвалидов или полуинвалидов, в которых едва теплится жизнь…» (211, 160). Среди рабочих были и малолетние дети (начиная, с семи лет), причем сама их жизнь представляла беспросветное чередование тяжелого труда и короткого сна, нищенской же зарплаты едва хватало для поддержания скудного существования. Характеризуя семейные нравы пролетариата то» эпохи, Э. Фукс пишет о том, что в этой среде супружеская верность не подвергается искушениям: «Уже по одной той причине, что здесь, где приходится страшно работать для поддержания жизни, люди в короткое свободное время совершенно отупели и обессилены» (295, 297). Сюда следует добавить, как уже отмечалось, страшное пьянство и грубость в отношениях между английскими рабочими.
Аналогичная ситуация сложилась и во Франции, где тоже нищета и страдания были присущи рабочим, крестьянам и батракам. Многие крестьяне XVIII столетия пытались пополнить свой нищенский бюджет работой на «рассеянной мануфактуре», другие становились рабочими–сезонниками, уходя в города или оседая на местных предприятиях. «И если у рабочих–горожан, занятых на централизованных мануфактурах, оставалась еще надежда на поддержку тайного, хотя бы запретного, союза, то в еще более жалком положении оказывались крестьяне–рабочие рассеянных мануфактур: работая поодиночке или всей семьей у себя дома, отданные во власть предпринимателя–скупщика, они прирабатывали гроши, позволяющие им как–то существовать после уплаты королевских налогов и сеньоральных поборов, и еще почитали себя счастливыми, что, кроме нищенского земельного надела, в их собственности имеется станок» (108, 298). И вполне естественна та ожесточенность, с которой французские рабочие расправлялись с представителями господствующего класса. Ведь Великая Французская революция 1789 года в определенной степени является порождением нравов угнетенных социальных слоев и групп. Можно сказать, что кровавая революция — следствие жестоких нравов низших слоев общества, сформированных недалекой политикой эгоистичных высших слоев монархического строя.
