Берлинские бюргеры отправились к русским, считая их менее обозленными, чем австрийцы. Тотлебен показал себя сговорчивым, но, следуя приказаниям штаба, потребовал выплатить отступное — 4 миллиона рейхсталеров, притом полновесных: он отказался принимать монеты, чей вес не соответствовал их указанной цене. Наперекор строгим наставлениям Салтыкова и настояниям австрийцев Тотлебен согласился на переговоры с берлинцами. Тамошнему купцу Иоганну Эрнсту Готцковскому удалось добиться, чтобы сумму снизили до 1,5 миллиона талеров плюс 200 000 для войска. Треть ратуша тотчас выплатила, на оставшийся миллион коммерсанты предложили выписать векселя. Вскоре Готцковский остался единственным переговорщиком, который объяснялся с русскими. Он сумел избежать худшего: благодаря его доброму согласию с Тотлебеном были спасены королевские фабрики, склады, где изготовляли ткань для нужд армии, золотые и серебряные мануфактуры. Однако арсенал опустошили вконец, а пороховую фабрику и монетный двор разрушили.
Ситуация ухудшилась с приходом австрийцев: в противоположность русским они стали селиться в домах местных жителей и терроризировать их хозяев. Пехотинцы и гусары колотили их почем зря, без стеснения разворовывали их одежду, тащили драгоценности и безделушки. Выйти излома в ночное время значило остаться не только без кошелька, но и нагишом. Распаленные ненавистью, солдаты Марин Терезии ни перед чем не останавливались: грабили больницы, церкви, королевские конюшни. Австрийцы настолько распоясались, что Тотлебену пришлось увеличить численность русского гарнизона, дабы восстановить порядок в городе. Саксонцы, прибывшие позже, остановили свой выбор на Шарлоттенбурге: врывались в богатые жилища, все там опустошали, разнесли коллекцию древностей, столь дорогую сердцу короля. Русские тоже не зевали: оказавшись вдали от своего генерала, который обосновался в Берлине, они вздумали обобрать Шенхаузен, дворец увеселении королевы. Но поскольку все ценные вещи были эвакуированы, там уже нечего было грабить. В отместку они пустились калечить и мучить мужчин, а женщины и девушки становились жертвами их «скотской похоти»{839}.
Австрийцы, саксонцы и русские прикидывали, что свои зимние квартиры они будут устраивать уже в Бранденбурге. Они мечтали закончить войну. Главная цель была достигнута: коронованный пруссак унижен потерей Берлина. Казалось, уже воцарился покой, но вдруг пришло известие: Фридрих приближается к столице. Оккупанты в спешке покидали город: за два дня Тотлебен, Чернышев и их люди отошли километров на двадцать. Весь ход войны разом переменился. Елизавета была в бешенстве: оставить пруссакам миллион талеров?! Фридрих на ее угрозы не обращал внимания, хотя был риск, что русские пойдут на Берлин снова. Они же, отступая, не пощадили ни одного города — были разрушены Кёпеник, Фюрстенвальде, Беесков, Ландсберг, Ораниенбург, Либенвальде, Фридрихсфельде. Все пространство от стен Берлина до границ Польши, Саксонии и Силезии походило на пустыню, ни коровы, ни овцы больше не паслось на лугах{840}.
Несмотря на свои победы, Россия не могла более выносить тягот войны. Миллиона талеров, удержанных Фридрихом II, позарез не хватало для поддержания войск в должном состоянии. Империя была разорена: в 1760 году чиновникам гражданской администрации выплачивали не более половины их жалованья, и еще хорошо, если они хоть это получали{841}. То тут, то там вспыхивали бунты местного значения. Новый канцлер Воронцов понимал всю серьезность положения. Он составил доклад, где изложил свои «Размышления» о тогдашнем состоянии военных и политических дел и о том, на каких основаниях возможно заключить мир, дабы избежать дальнейшего продолжения войны. Этот документ 10 ноября 1760 года он представил на рассмотрение сессии совета, а затем ознакомил с ним и представителей союзных держав{842}. У России не оставалось больше средств на продолжение военных действий, она уже потеряла свыше 4 миллионов рублей.
Австрийцы были обескровлены, не говоря уже о французах, для которых сражения в Новом Свете и так уже предвещали финансовую катастрофу. Не пришло ли время сесть за стол переговоров? Состояние русской армии внушало крайнее беспокойство. От месяца к месяцу дезертирство принимало все большие масштабы, один из последних указов Елизаветы содержал требование, чтобы беглецы вернулись в армию{843}. К тому же затянувшаяся война усугубила противоречия внутри страны. Что делать ветеранам и инвалидам? Чтобы облегчить нужду этих обездоленных, в их пользу учредили лотерею, но без особого успеха: денежки остались в кубышках{844}. Указ обязывал монастыри принимать покалеченных воинов, но настоятели, глухие к этому призыву, пускались на всевозможные уловки, чтобы избавиться от такой обузы. Наконец Сенат распорядился создавать в провинции богадельни, но Конференция настояла, чтобы их финансировали из местного бюджета. Да и принять они могли далеко не всех, кто нуждался в этом в столь кризисное время.
Но Елизавета отказалась смириться с таким статус-кво: она жаждала полной победы, ей нужна была голова прусского монарха. Ей пришлось заявить Эстергази, что она медлительна, пока колеблется, но когда решение принято, от своего не отступится — это исключено. Она продолжит войну вместе с союзниками, даже если придется продать половину ее платьев и бриллиантов{845}. Шувалов ради оздоровления финансов придумал расплавить старые медные пушки, чтобы начеканить монет. Колывано-Вознесенский рудник приносил золото и серебро, его добыча шла в собственную казну императрицы. Охваченная желанием дойти до цели, она согласилась уступить 16 000 килограммов серебра на чеканку монет, специально предназначенных для Восточной Пруссии.
Вскоре стало понятно, что все эти меры недостаточны. Конференция решилась выпустить бумажные деньги — к величайшему огорчению Шувалова, убежденного, что русский народ только обозлится и поднимет его на смех. Но он быстро изменил свое мнение. В 1760 году правительство напечатало билеты, суммарная стоимость которых служила эквивалентом миллиону рублей. Они сохраняли эту ценность в течение года и приносили счастливым обладателям 6% чистого дохода. Вскоре бумажные купюры уже были и ходу, их признавали везде, за исключением государственных банков{846}.
Наперекор всем своим затруднениям Елизавета оставалась непреклонной: войну надобно продолжать! Она отклонила предложения Франции выступить посредником между Пруссией и Австрией, ей требовалось иное: вернуться в границы 1740 года, а затем снискать высшую честь, восстановив мир между Версалем и Лондоном.
Императрица не скрывала нетерпения и недовольства действиями своего штаба: Апраксин отступил после победы при Гросс-Егерсдорфе, Салтыков не воспользовался выигрышной позицией у Кунерсдорфа, чтобы окончательно раздавить Фридриха, из Берлина ушли… Все ее военные успехи не имели никакого политического резонанса, среди всего прочего из-за того, что между союзниками не было достаточной согласованности, но также и по вине вечно колеблющегося командования. Оставалась одна надежда — Александр Бутурлин, любовник ее юных дней (статус многообещающий): зимой 1760 года он встал во главе императорской армии, к немалой досаде офицеров и генералов, имевших весьма невысокое мнение об этом «старике», да сверх того еще и пьянице{847}.
С координацией действий союзников дело обстояло плохо, они оказались неспособными выработать общую тактику и, маневрируя, создавали друг другу обоюдные помехи. Как спустя годы писал Фридрих II, командующий войсками Священной Римской империи рассчитывал на австрийского генерала, тот надеялся на русского, который уповал на шведского, последний же — на француза{848}. Отношения между Петербургом и Версалем становились все напряженнее. Для проформы или когда это отвечало ее интересам, Елизавета считалась с пожеланиями Людовика XV. Она, к примеру, одобряла притязания сына Августа III на титул герцога Курляндского. И в обществе маркиза де Лопиталя императрица показывалась без колебаний, могла в полный голос утешать его после разгрома при Крефельде. Зато в своей тайной переписке с королем была нерадива, письмо Людовика подчас два месяца оставалось без ответа.
Новый кризис вызвали перемены в версальском министерстве, когда герцог де Бретейль занял место Берни. Франция терпела поражения в колониях; и новый министр, впав поначалу в уныние, затем взбодрился и решил побить англичан на их территории. Для этого ему потребовалась помощь — русский военный корпус в составе 12 000 человек. Когда с таким проектом сунулись к Воронцову, он его тотчас отверг. Чтобы достигнуть моря и взойти на корабли, русским солдатам пришлось бы продвинуться дальше Штеттина, ведь военная навигация у берегов Балтики запрещена в силу торгового соглашения между Британией, Швецией и Россией. К тому же немыслимо отказаться от такой большой части своей армии сейчас, когда пруссаки еще не уничтожены.
