После беседы с Шапкиным с глазу на глаз инокиня Марфа немедленно «признала» сына. Трудно сейчас установить, что больше повлияло на ее выбор — ненависть к Годуновым или нежелание быть отравленной либо утопленной по дороге. Надо полагать, она знала судьбу княгини Ефросиньи Старицкой и великой княгини Юлианин, жены Юрия, родного брата Ивана Грозного. Впрочем, упоминание ее в присяге было рассчитано только на эмоции невежественных масс. Монахиня, бывшая 20 лет назад невенчанной седьмой женой царя, никак не подходила под титул «царицы», пусть и вдовствующей.
Самозванцу было неудобно являться в Москву, покатам находились члены семьи Годуновых. Будь жив царь Борис, Лже-Дмитрий мог рассчитывать на какие-то политические дивиденды, устроив над ним суд и приписав ему любые преступления. Однако ни царица, ни царевич не успели совершить ничего ни хорошего, ни плохого, убедительный предлог для их казни отсутствовал. А время поджимало, поэтому сторонники Самозванца, не придумав ничего лучше, обошлись обыкновенным убийством.
Лже-Дмитрий послал в Москву специальную комиссию, в которую вошли князья В. В. Голицын и В. М. Рубец-Мосальский, боярин П. Ф. Басманов, дворяне М. Л. Молчанов и А. В. Шерефединов, дьяк Б. Сутупов.
Прибыв в столицу, комиссия немедленно стала чинить расправу над противниками Самозванца.
Начали с патриарха Иова.
Патриарх в Успенском соборе Кремля готовился к литургии, когда туда ворвались вооруженные люди. Иова выволокли из алтаря и потащили на Лобное место. Там сторонники Самозванца попытались линчевать патриарха за то, то он «наияснейшего царевича расстригой называет».
Однако из Кремля сбежались попы и церковные служки, которые подняли крик в защиту патриарха. На помощь Иову бросилась часть горожан. Стало ясно, что убийство патриарха приведет к непредсказуемым последствиям. Тогда кто-то из людей Отрепьева крикнул: «Богат, богат, богат Иов патриарх, идем и разграбим имения его!» Призыв подействовал, толпа кинулась грабить патриаршие палаты.
Тем временем Иова отвели назад в Успенский собор. Вскоре туда прибыл П. Ф. Басманов. Вооруженные люди поспешно, без лишних формальностей произвели низложение патриарха. С Иова сняли панагию и святительское платье, надели простую черную ризу. Басманов спросил, куда хотел бы Иов отправиться на монастырское житие. Тот выбрал Успенский монастырь в Старице, где когда-то принимал постриг, а после был игуменом. Иова посадили в телегу и под конвоем отправили в Старицу.
Разобравшись с патриархом, комиссия занялась царем Федором и его семьей. На старое подворье Бориса Годунова, полученное им в приданое от Малюты Скуратова, явились члены комиссии во главе с В. В. Голицыным и трое стрельцов.
Князья Голицын и Рубец-Мосальский, дворяне Молчанов и Шерефединов, несколько стрельцов вошли внутрь дома. Там раздались отчаянные крики. Царицу Марию Григорьевну убийцы задушили быстро, но юный царь Федор оказал им отчаянное сопротивление: «царевича же многие часы давиша, яко не по младости дал Бог ему мужества».
Наконец, на крыльце появился Голицын и объявил, что «царица и царевич со страстей испиша зелья и пороша, царевна же едва оживе». Естественно, что ему никто не поверил. Но утверждать, что москвичи оцепенели от ужаса, узнав о преступлении, нет оснований. Большинство жителей восприняло убийство царской семьи как должное либо отнеслось к нему безразлично. Что касается дочери Годунова Ксении, то ее не задушили. Князь Рубец-Мосальский взял царевну к себе в дом «ради красоты ея» и некоторое время держал у себя «для потехи», а затем отдал Самозванцу.[171]
Желая угодить Самозванцу, бояре надругались и над прахом семьи Годуновых. Царь Борис был по обычаю похоронен в Архангельском соборе Кремля, рядом с другими московскими правителями. Но по приговору бояр тело царя выкопали, положили в простой гроб и перезахоронили в ограде бедного Варсонафьева монастыря на Сретенке. Следуя официальной версии о самоубийстве, бояре запретили совершить православный погребальный обряд над останками царицы Марьи и царя Федора. Их тоже отвезли в Варсонафьев монастырь, где без всяких почестей зарыли недалеко от могилы Бориса Годунова.
Уцелевших Годуновых, а также Сабуровых и Вельяминовых по указу Самозванца разослали в ссылку в отдаленные города. Исключение было сделано лишь для недавнего правителя (так сказать, «премьер-министра») боярина Степана Годунова. Его отправили в Переяславль-Залесский, с приставом, князем Ю. Приимковым-Ростовским. Везти боярина далеко не имело смысла. Пристав, согласно приказу, убил его в тюрьме. Вотчины, дома и прочее имущество Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых отошли в казну.
* * *
В заключение можно сказать, что Годуновых погубили недооценка противника и невежество в вопросах военной стратегии. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на карту. Кратчайший путь из Литвы в Москву проходил через Смоленск, Вязьму и Можайск. Однако Самозванец пошел кружным путем через Чернигов и Новгород-Северский, то есть на 300–350 верст южнее.
Он поступил так не случайно. На берегах Десны и Сейма за предыдущие 100 лет были построены многочисленные крепости и остроги для защиты южных границ Московской Руси от литвинов и от крымских татар. Но в тамошних гарнизонах большей частью служили опальные, «худородные» и проштрафившиеся дворяне и стрельцы. Участвовать в разных стычках им приходилось часто, тогда как жалованья едва хватало на пропитание. Поэтому появление «царевича Дмитрия» для многих служивых людей стало почти что «манной небесной». Каким другим способом они могли бы получить богатство, чины, покинуть остроги, вокруг которых постоянно рыщут злые татары и переселиться в хоромы в Москве?
Поэтому, пребывая в районе Чернигов — Стародуб — Кромы — Рыльск, Самозванец мог проигрывать сражения, нести потери и, тем не менее, продолжать войну. Из Речи Посполитой к нему шли толпы безземельных бедных шляхтичей. С Днепра и с Дона устремлялись казаки. Наконец, в упомянутом районе хватало своих собственных авантюристов.
* * *
20 июня 1605 года «царевич Дмитрий» (кто бы он ни был на самом деле) торжественно въехал в Москву. С того дня, когда он пересек Днепр (13 октября 1604 года) прошли 8 месяцев и одна неделя. Совсем недавно его называли в Москве «вором» и «расстригой». Теперь же десятки тысяч москвичей падали на колени, приветствуя «царя Дмитрия» восторженными воплями.
Для коронации срочно требовался патриарх. 24 июня этот титул получил рязанский архиепископ Игнатий, грек по национальности, бывший раньше архиепископом Кипра. Он приехал в Рязань в царствование Федора Ивановича. Ранее Игнатий первым среди церковных иерархов признал Самозванца. Он также оказался единственным архиепископом, прибывшим в Тулу встречать «истинного, царя». Коронация состоялась 20 июля.
Официально став царем, Дмитрий немедленно вернул в Москву сосланного Борисом архимандрита Чудова монастыря Пафнутия, сделав его митрополитом Крутицким. Так он отблагодарил своего чудовского покровителя. Зато архимандрита Чудова монастыря, назначенного Борисом, тут же отправили в ссылку. Заодно бесследно исчезли несколько иноков Чудова монастыря. Надо полагать, они знали много лишнего.
Из всех московских бояр Самозванец наградил только Романовых, которых Годунов некогда отправил в ссылку, но еще 17 сентября 1602 года велел вернуть их в Москву. С той поры все они, за исключением Филарета, сосланного в Антониев-Сийский монастырь (в 90 верстах от Холмогор), оказались на свободе. Кто состоял на царской службе, кто вольно жил в своих поместьях.
В начале июля 1605 года в Антониев монастырь прибыли посланцы Самозванца и с почетом увезли Филарета в Москву. Там патриарх Игнатий возвел его в сан митрополита Ростовского. А прежнего здешнего митрополита Кирилла Завидова без всяких объяснений просто выгнали. Младший брат Филарета Иван Никитич Романов получил боярство. Единственный сын Филарета, девятилетний Миша (будущий царь) стал стольником.
За что такие щедроты? Напрашивается лишь один вывод: бояре Романовы были в сговоре с церковными заговорщиками — Пафнутием и компанией. Теперь благодарный авантюрист платил по счетам. Были ли они удовлетворены наградами? Этого мы не знаем.
Вот как описан победный марш Лже-Дмитрия в «Дневнике Марины Мнишек»:
«Дмитрий отправился в Польшу. Там он жил у сыновей одного шляхтича Гойского и учил детей. Потом от него пошел в Бражню (Брагин), местечко князя Адама Вишневецкого. И тут сначала игумену (так называют старшего над чернецами) открылся, а игумен князю Адаму о нем рассказал. А князь, вызвав Дмитрия к себе, по-всякому у него допытывался, действительно ли он наследник московского престола.
