Принц Людвиг Брауншвейгский, бывший еще в Петербурге во время революции и имевший помещение во дворце, был также арестован в своей комнате; спустя несколько часов после того, как императрица велела снять караул, ему назначили другую квартиру в доме, подаренном великой княгиней своей фаворитке, который отстраивался все предыдущее лето и всю осень; отапливать в нем можно было только одну комнату. Принц должен был ее занять и довольствоваться ею; он оставался в Петербурге до марта месяца, а потом возвратился в Германию.
К нему, яко бы для почета, был приставлен караул, но, в сущности, более для того, чтобы наблюдать за всеми, кто будет приходить к нему. Его посещали одни иностранные министры.
Прежде чем я стану говорить о прочих событиях, случившихся после революции, скажу сначала о том, что касается арестованных вельмож.
Была назначена комиссия, составленная из нескольких сенаторов и других русских сановников, которые должны были допросить их и произвести над ними суд. Они были обвинены во многих преступлениях. Графа Остермана обвинили, между прочим, в том, что он способствовал своими интригами избранию императрицы Анны и уничтожил завещания императрицы Екатерины, и т. д. Графа Миниха обвинили в том, будто он сказал солдатам, арестовывая герцога Курляндского, что это делалось с целью возвести на престол царевну Елизавету; тот и другой легко могли бы доказать, что эти обвинения были ложными, но их оправдания не были приняты.
В сущности, преступление всех арестованных лиц состояло в том, что они не понравились новой императрице и слишком хорошо служили императрице Анне. Сверх того, Елизавета обещала тем, кто помогл ей взойти на престол, что она освободит их от притеснения иностранцев; поэтому пришлось осудить тех, кто занимал высшие должности.
Согласно определению, граф Остерман был приговорен к колесованию заживо; фельдмаршал Миних – к четвертованию; графа Головкина, графа Левенвольде и барона Менгдена присудили к отсечению головы. Императрица даровала им жизнь; их сослали в разные места Сибири. Граф Остерман получил помилование лишь на эшафоте, когда ему уже положили голову на плаху.
Двор издал по этому случаю манифест, где были перечислены все преступления, в которых они обвинялись.
Миних, Остерман и Левенвольде перенесли свое несчастье с твердостью; не так было с другими. Все поместья сосланных, за исключением тех, которые их жены принесли за собой в приданое, были конфискованы в пользу двора, который наградил ими других лиц. Жены осужденных получили позволение поселиться в своих поместьях и не следовать за мужьями в ссылку, но ни одна из них не захотела воспользоваться этой милостью.
Некоторые из этих вельмож играли столь видную роль в свете, что я считаю нужным сказать несколько слов об их хороших и дурных качествах, присовокупив к этому перечень главнейших событий в их жизни.
Граф Миних представлял собой совершенную противоположность хороших и дурных качеств: то он был вежлив и человеколюбив, то груб и жесток; ничего не было ему легче, как завладеть сердцем людей, которые имели с ним дело, но минуту спустя он оскорблял их до того, что они были вынуждены его ненавидеть. В иных случаях он был щедр, в других скуп до невероятности. Это был самый гордый человек в мире, однако он делал иногда подлости; гордость была главным его пороком, его честолюбие не имело пределов, и чтобы удовлетворять его, он жертвовал всем. Он ставил выше всего свои собственные выгоды; самыми лучшими для него людьми были те, кто ловко умел льстить ему.
Это был гениальный человек; один из лучших инженеров своего века, отличный полководец, но нередко слишком отважный в своих предприятиях. Он не знал, что такое невозможность; так как все, что он ни предпринимал самого трудного, ему удавалось, то никакое препятствие не могло устрашить его.
Он не имел способностей для того, чтобы быть министром, однако не упустил ни одного случая, чтобы попасть в члены министерства, и это было причиной его несчастья. Чтобы выведать у него самые тайные дела, стоило только рассердить его противоречием.
Он родом из Ольденбурга, происходит из хорошей дворянской фамилии; отец его, дав ему хорошее образование, определил его в 1700 г. капитаном пехоты в гессенскую службу. Он совершил с гессенскими войсками все походы во Фландрию и Италию во время войны за наследство, вплоть до сражения при Денене, когда был взят в плен. Король шведский, Фридрих I, при котором он был несколько лет адъютантом, всегда дорожил им.
После заключения мира с Францией в 1713 г. он поступил на службу к польскому королю Августу II, в чине подполковника, получил некоторое время спустя чин генерал-майора и командовал польской гвардией. Король, ценя его достоинства, очень любил его; но граф Флемминг, не желавший делить расположение своего государя с кем бы то ни было, стал ревновать его и до того преследовал, что он был вынужден выйти в отставку в 1718 г. Он намеревался поступить на шведскую службу, но так как Карл XII был убит в Норвегии, то он поступил на службу в России. Он заслужил вскоре расположение Петра I, которое и сохранил до смерти этого государя.
В царствование Екатерины I и Петра II он перенес много огорчений от князя Меншикова, не любившего его; падение этого любимца поправило его дела.
Привыкнув за всю жизнь к труду, он не может оставаться праздным и в ссылке: он написал и представил сенату несколько проектов, касающихся улучшения провинций России, и забавляется обучением геометрии и инженерной науке нескольких детей, которых ему поручили. Губернаторы сибирских городов боятся его так, как если бы он был генерал-губернатором края. Узнав о каком-нибудь их злоупотреблении, он сразу же пишет им, грозя донести о том двору, и т. п. В заключение о нем можно сказать, что в нем нет ничего мелочного: хорошие и дурные его качества одинаково велики.
Единственный его сын разделил его опалу; комиссия употребляла всевозможные усилия, чтобы найти за ним какой-нибудь проступок, достойный наказания; но это не удалось, он был оправдан своими судьями; однако ему все-таки не хотели предоставить полную свободу; в приговоре было сказано, что так как он знал, что принцесса Анна намеревалась объявить себя императрицей, то он должен возвратить орден Александра Невского, что лифляндские поместья его будут обменены на другие в России; впрочем, и это было изменено: двор назначил ему ежегодную пенсию в 1200 рублей, и ему было приказано поселиться в Вологде, городе, отстоящем от Москвы приблизительно на 80 французских лье, и где поселилось несколько голландских купцов.
Он не имел блистательных качеств своего отца, но унаследовал многие его хорошие свойства, не получив ни одного из дурных. Он имеет ровный и основательный ум, чрезвычайно честен и обладает всеми способностями, необходимыми для того, чтобы блистать в министерстве. Он и получил бы там должность, если бы продлилось правление принцессы Анны. Он начал службу в качестве секретаря и кавалера посольства при конгрессе в Суассоке; возвратившись в Петербург, он получил при дворе место камер-юнкера императрицы; несколько лет спустя был пожалован в камергеры, и когда великая княгиня приняла звание императрицы, то без раздумий назначила его обер-гофмейстером своего двора.
Граф Остерман был, бесспорно, одним из величайших министров своего времени. Он знал основательно интересы всех европейских дворов, был очень понятлив, умен, чрезвычайно трудолюбив, весьма ловок и неподкупной честности: он не принял никогда ни малейшего подарка от иностранных дворов, только по приказанию своего правительства. С другой стороны, он был крайне недоверчив, часто заходя в подозрениях слишком далеко. Он не мог терпеть никого ни выше себя, ни равного себе, разве когда это лицо было гораздо ниже его по уму. Никогда товарищи его по кабинету не были довольны им, он хотел руководить всеми делами, а остальные должны были разделять его мнения и подписывать.
Своей политикой и своими притворными, случавшимися кстати болезнями он удержался в продолжение шести различных царствований. Он говорил так странно, что немногие могли похвастать, что понимают его хорошо; после двухчасовых бесед, которые он часто имел с иностранными министрами, последние, выходя из своего кабинета, так же мало знали, на что он решился, как в ту минуту, когда они туда входили. Все, что он говорил и писал, можно было понимать двояким образом. Он был до крайности скрытен, никогда не смотрел никому в лицо и часто был тронут до слез, если считал их нужными.
Домашний образ его жизни был чрезвычайно странен; он был неопрятнее русских и поляков; комнаты его были очень плохо меблированы, а слуги одеты обыкновенно как нищие. Серебряная посуда, которую он употреблял ежедневно, была до того грязна, что походила на свинцовую, а кушанья подавались хорошие только в дни торжественных обедов. Его одежда в последние годы, когда он выходил из кабинета только к столу, была до того грязна, что возбуждала отвращение.
