Ожидая, когда утихнет оживление в зале, Котов почему-то вспомнил старый, но не утративший актуальности, фильм "Кубанские казаки": с какой радостью труженики полей сдавали хлеб государству, как реяли кумачовые стяги над крестьянским обозом. На мгновенье он поверил, что точно также рабочие и колхозники собирали продуктовые наборы для коммунистов его района.
- Краснодарцы уже знают о наших успехах и решили отметить нашу общую победу - прислать дары щедрой кубанской земли. Краснодарцы с нами, товарищи! С нами вся Россия, весь великий Советский Союз!
Аплодисменты раскатились сами собой, Федоровский не давал сигнала, люди поняли и оценили заботу об их нуждах.
- Так, что товарищи, будем считать предложение о порядке работы принятым? Против нет, воздержавшихся тоже не вижу, - возвращая собравшимся серьезный настрой, продолжил Котов. - Наконец, третий вопрос - по очередности он пойдет вторым - это вопрос о распределении должностей в новом Совете, прежде всего - о его главе. Рассмотрев имевшиеся предложения, бюро райкома единогласно решило рекомендовать на это пост подполковника Кошелева Павла Василье... - извините, оговорился - Кошелева Павла Константиновича, боевого советского офицера, недавно ставшего военным пенсионером. Павел Константинович, покажитесь народу!
Котов обвел взглядом глубину зала, но поднялся человек, до того одиноко сидевший в первом ряду - о нем Котов совсем забыл и, выступая, ни разу не посмотрел в ту сторону. Только сейчас, когда тот встал и направился на сцену, Котов узнал старого знакомого.
"Умеют чекисты маскироваться, не отнимешь! Вроде все то же, только пиджачок старенький и примятый, да челка чуть ниже свешивается, даже усы не сбрил, а с пяти шагов не узнать", - подумал Котов, улыбаясь навстречу Кошелеву.
- Сейчас Павел Константинович расскажет о себе, и мы все вместе порешаем, достоин ли он нашего доверия, в чем я, впрочем, не сомневаюсь. Но одна голова хорошо, головы у членов бюро тоже неплохие, а наш коллективный с вами разум все же лучше! Пожалуйста, Павел Константинович, вам слово!
- Дорогие товарищи депутаты! Я, Кошелев Павел Константинович русский, член КПСС, подполковник запаса, отмечен государственными наградами.
- По заслугам отмечен! - громко вставил, чтобы все слышали, сидящий в президиуме Котов
- Спасибо, дорогой Виктор Михайлович за высокую оценку и возможность выступить с этой высокой трибуны. Всю свою жизнь я посвятил выполнению долга перед Коммунистической партией и перед Советским народом. Я родился в 1952 году в поселке Назия Ленинградской области, окончил юридический факультет Ленинградского государственного университета, после чего был призван для несения государственной службы...
С первых слов зал затих в дружелюбном внимании. Котову показалось, что Кошелев говорит специально для него, но он ошибался - точно так же думали почти все собравшиеся. Только три человека незаметно переглянулись, а один, как старший по званию - это был полковник Косинов - хитровато и одобрительно подмигнул: мол, знай наших!
4.15 ГЛУБИННОЕ БУРЕНИЕ НА МЕЛКОЙ ВОДЕ
Горлов зашел всего на несколько минут и, уходя, оставил сумку с продуктами и несколько бутылок марочного вина. Как не хотелось Рубашкину попробовать, но пить до сдачи номера было нельзя. Никто этого не делал, даже Серега Шевчук, известный тем, что ни в грош не ставит мнение разномастной журналистской братии. Впрочем, он мог себе это позволить, его считали лучшим "пером" редакции. Он умел лихо, как никто, закручивать темы. К примеру, в статье о недостатках в пионерских лагерях Шевчук мог вставить что-нибудь из Пушкина и так навертеть, что читатель до конца не вспоминал о бедных пионерах.
Рубашкин не мог разгадать, как это получается. Сам он писал короткие заметки, похожие на то ведомство, которому они посвящались. Любую попытку оживить текст Кокосов безжалостно пресекал, а спорить Рубашкин не мог - он по-прежнему работал вне штата, так сказать, "на птичьих правах".
Другие внештатники - их было великое множество, в каждом отделе по десятку - печатались в газете от случая к случаю не столько за деньги, сколько за красную журналистскую корочку, позволявшую проходить в разные интересные места, вроде закрытых просмотров в Доме Кино или актерских капустников. В отличие от них Рубашкин приходил в редакцию одновременно со штатными сотрудниками, молча сидел на ежедневных планерках, соглашался на любую работу и имел стол с телефоном в одной комнате с Димой Григорьевым, появлявшимся в отделе крайне редко и ненадолго. Он чувствовал, что в редакции его терпят больше от удивления, чем из милости: дескать, что ему у нас нужно и когда надоест?
Как Петр ни старался, но так и не смог узнать, кто подписал письмо в избирательную комиссию, из-за которого его сняли с выборов. Подозревал первого зама Воронова - маленького, толстого субъекта, хамившего на каждом шагу и в любую погоду добиравшегося до редакции на велосипеде. Но на прямой вопрос Воронов заорал, что вообще не желает говорить с посторонними и выгнал Петра из кабинета.
- Плюнь и разотри, - показав, как это делается, успокоил Кокосов, материалы сдаешь, вопросы закрываешь - от музыки с театрами до криминала и зарплаты не просишь. Поэтому никто тебя не прогонит, а если вдруг, то через мой труп.
- Зарплату не прошу потому, что не дадут, - вздохнул Рубашкин. Для себя он решил, что если после начала работы Ленсовета ничего не изменится, то будет искать работу. Он уже начал выяснять, куда можно пристроиться, обзвонил знакомых, даже мимоходом, будто в шутку, спросил у Горлова.
- Про Объединение и думать нечего, в нашу систему тебя никогда не возьмут, - сказал тот, - но, если не побрезгуешь совместным предприятием, то работа найдется.
- Будешь платить в СКВ*, не побрезгую, - засмеялся Рубашкин.
- Откуда? У нас советско-венгерское СП, а форинты с рублями - близнецы и братья. Венгрия - не заграница, а курица - не та птица, которая доллары под насест складывает.
Судя по рассказам Горлова, работа у него действительно была - делать головки для блоков электропитания СВЧ-излучателей, которые потом нужно передавать все в то же Объединение.
- Вот пароход за море сплавим, тогда можно взяться за серьезное дело, - обнадежил Рубашкина Горлов, - а пока вспомни молодость: какой стороной паяльником тыкать, чтобы не обжечься.
Про поездку на Север речь не заходила. Рубашкин решил не спрашивать видно, дела с кораблем шли хорошо, и надобность в статьях у Горлова отпала. Браться за паяльник отчаянно не хотелось, но на крайний случай другого выхода у Рубашкина не было.
Изредка он ходил в Ленсовет, благо милиционера на входе сняли, и в Мариинский дворец мог зайти всякий желающий. В коридорах было шумно, взад-вперед сновали озабоченные люди, многие - в потрепанных джинсах и обвисших, давно не стираных свитерах. Что-то вокруг напоминало Смольный из фильма "Ленин в Октябре" - для полноты сходства не хватало только бородатых солдат с винтовками-трехлинейками.
Однажды перед входом в малый зал столовой, куда пускали только по спискам, Петр встретил Салье и остановился, надеясь взять у нее интервью. Марина Евгеньевна стала знаменитой, любое ее слово тут же тиражировалось всеми газетами, даже номенклатурная "Ленправда", излагала ее мнение, будто заискивая на всякий случай.
- Да, я конечно вас помню, - близоруко сощурясь, ответила Салье. - Но интервью "Вечерке"? Зачем же каждый день? Только вчера у меня была Инна Иванова - вы ее знаете - очень вдумчивая и серьезная журналистка. Я почти час ей уделила.
Инка Иванова была в "Вечерке" ведущим политическим обозревателем. Она писала большие, строк по триста-четыреста, статьи. Тема, по которой она прошлась, для других закрывалась навсегда.
- Может быть, Марина Евгеньевна, позже? - на всякий случай спросил Рубашкин
- Заходите как-нибудь, я вас помню, - явно торопясь, ответила Салье.
Говорили, что сессия должна начаться третьего апреля. Рубашкин очень хотел пойти на открытие, но, чтобы туда попасть, требовалось приглашение. Никто не знал, где их выдают, и в конце концов он стащил в пресс-центре картонку с крупной надписью "ПРЕССА", служившую пропуском в зал заседаний.
На открытие сессии Рубашкин приехал почти за час до начала, но почти все места для журналистов оказались заняты. Такие же карточки, как у него, были у многих, даже у тех, кто никакого отношения к журналистике не имел.
На лестничной площадке сбоку от главного фойе было особенно многолюдно, плотная пелена дыма поднималась в пролеты, воздух гудел от голосов. С Рубашкиным здоровались, обменивались парой слов, но он чувствовал неловкость и горечь. Свербила мысль, что многие добились депутатских мандатов благодаря его помощи, но теперь мало кто придает этому значение.
"А те, с кем нам разлуку Бог послал, прекрасно обошлись без нас", вспомнил он элегическое стихотворение Ахматовой, совсем не подходящее к тому, что видел вокруг.
