ни областных, ни заезжих черт. Они все одинаково заезжие в нашем отечестве, и существенной разницы между ними никакой нет.
V
Мы не можем более основываться на былинах, для выводов о действительном состоянии народных сословий наших в те эпохи, к которым, судя по собственным именам, относятся былины. Если, как до сих пор это делалось, выводить из наших былин заключения о том, чем именно были в описываемый тут период сам русский князь, его дружина княжеская и земская, русские богатыри, купцы, калики, то мы никогда не выйдем из бесконечной цепи заблуждений и самых призрачных фактов.
Князь Владимир наших былин не есть определённая личность, в похождениях которой отпечатлеваются права, обязанности и отношения древнего русского князя этого имени.
Главными качествами Владимира былин оказываются: непомерная трусость и неуменье действовать самим собой. Рассматривая одну за другою все наши былины, мы находим, что упоминаемый тут князь Владимир никогда не выказывает чего-нибудь похожего на мужество: иноплеменники ли делают нашествие на его землю, Идолище ли обнасильничивает Киев и завладевает княгиней Апраксией, Соловья ли Разбойника привозят к его двору, богатырша ли Василиса показывает в Киеве чудеса молодечества, первое и единственное его движение — страх, ужас, уныние, печаль. Богатыри и вообще все окружающие князя Владимира — все мужественнее и умнее своего князя. Они не теряются, не пропадают от страха; напротив, то один, то другой из числа их тотчас же придумывает, что в данном случае надо сделать, и не только предпринимает это сам, но ещё ободряет князя, рассказывает ему, что начинать, советует ему во всём. Сам князь, по-видимому, не в состоянии ничего ни сообразить, ни начать, ни выполнить: все другие делают за него, даже в его собственных делах, так что когда ему надо жениться, то кто-нибудь из окружающих или приближённых богатырей выбирает для него ту невесту, которая ему, богатырю, понравится, и добывает её для своего князя силой. Сомнительно, чтоб всё это были исторические черты действительного князя Владимира. Исторические документы рисуют его совсем другим: по этим документам, он не был ни вял, ни бесхарактерен, не был ни легкоуправляемым, ни робким человеком. Напротив, он является в русской истории лицом в высшей степени самостоятельным, и всё, что ни совершено при нём, предпринято и совершено по собственному его почину и собственною его энергиею, начиная от жестоких действий против братьев, продолжая войнами с соседями и кончая принятием новой религии и распоряжениями перед смертью насчёт управления государством после пего. При этом надо заметить, что в характере исторического князя Владимира легко отличить две фазы: характер князя до крещения и характер его после крещения. Раньше принятия христианской веры Владимир был жесток, свиреп, коварен, славолюбив, воинствен; после обращения в христианство Владимир утратил эти особенности прежнего своего характера и сделался кроток, добр, смиренен, мягок, враг войны и послушен духовенству. Мудрено было бы открыть те или другие черты характера в князе Владимире былин: он ни свиреп, ни мягок; ни коварен, ни прямодушен; ни любитель войны, ни ненавистник её: он просто безличен. Если принять, что в наших былинах описывается Владимир-язычник, то тут должны бы быть налицо не одни его пиры (черта слишком ничтожная и несущественная); а его походы, нападения, завоевания, вообще дела смелого и свирепого дикаря-язычника: этого нет в былинах. Если бы в наших былинах описывался Владимир-христианин, тут были бы изображения князя, окружённого чужеземным, повелевающим ему духовенством, его дела кротости, милосердия, сердоболия, удаления от всяких насилий: опять и этого в былинах нет. В былинах что-то совсем иное. Былины даже вовсе не поминают о крещении как его самого, так и русского народа. А между тем трудно предположить, чтоб такое событие, как крещение Руси Владимиром, осталось без следа в тех былинах, которых предметом был бы действительный князь Владимир. Трудно предположить, чтоб они постоянно описывали вымышленные, фантастические события об историческом лице и оставили бы в стороне именно только то, что играет самую важную роль в жизни этого лица.
Повествование о крещении Руси Владимиром, о переломе, совершившемся под влиянием этого события, как в самом князе, так и в народе русском, не встречается в былинах так называемого "Владимирова цикла" единственно потому, что тут речь идёт о князе Владимире фантастическом, вымышленном, занесённом к нам извне.
Что же касается до сластолюбия, то эта черта выражена во Владимире наших былин очень бледно и неопределённо: всего в одном только случае рассказывается, как князь (да и то по наущению царедворца, Путяты Путятыча) решается отнять чужую жену, именно жену Данила Ловчанина, Василису. В этом единственном эпизоде мы должны видеть доказательство сластолюбия Владимирова. Но, во-первых даже и здесь оно выставлено слишком слабо и бледно, а во-вторых оно никоим образом не обрисовывает исторического князя Владимира, того, что до крещения своего держал огромный гарем и для насыщения своего любострастия не уважал ничьих и никакого рода семейных отношений.
Но от чего же зависит эта безличность, бесхарактерность князя Владимира наших былин? Единственно от того, что безличны и бледно-бесхарактерны "цари" или вообще "владыки", являющиеся под каким бы то ни было титулом в восточных поэмах, легендах, песнях сказках всякий раз, когда речь идёт не о личности строго исторической. Здесь царь, князь, принц, хан — будет ли он индийский, персидский, туранский, монгольский, тибетский, телеутский, сагайский, ойротский, киргизский — всегда выделан на один и тот же покрой: они все — князья Владимиры. Каждый из них отличается отсутствием характера и личности; он есть вообще "царь" или "князь" и боле ничего. Он только "повелевает (по чужому указанию) всё, что нужно, по ходу рассказа, но ровно ничего сам не делает, не предпринимает и не выдумывает собственным умом. Все выдумывают и предпринимают за него его министры-советники и богатыри, и это до такой степени вошло в нравы восточных поэм, песен, легенд и сказок, что даже и "цари зверей" описываются у них теми же самыми красками вопреки всякой естественно-исторической правде, так что, например, в Панчатантре лев изображается трусливым, нерешительным и в каждом действии зависящим от антуража ( Benfey. Pautschatantra, II, 8, 11). Это происходит не от чего другого, как только от того, что он фантастический восточный царь восточных подданных, хотя бы даже и животных.
