Чехова в целом и отдельных произведениях: [Дерман 1959: 106–130; Дерман 2010: 245–271; Катаев 2002; Паперный 1986: 85–97; Flath 1999; Ginzburg 2002; M. Senderovich 1977; Winner 1984]. Среди работ последнего времени отметим исследование О. В. Шалыгиной, где творчество Чехова рассматривается в контексте формирования «поэтической прозы» начала XX века [Шалыгина 2008].
См. также [S. Senderovich 1989; Finke 1995; Finke 2005: 155–169; de Sherbinin 1997; Zubarev 1997]. Вниманием к глубинному символическому плану отличаются работы Р. Л. Джексона; см. [Jackson 1987а; Jackson 1987б; Jackson 1994; Jackson 1997].
Этот динамический аспект отличает «промежуточность» от «двусмысленности», «неопределенности», «амбивалентности» – терминов, которые неоднократно применялись по отношению к Чехову. См. [Kramer 1970: 155–173; Долженков 1998: 21–51]. В исследовании, посвященном проблеме коммуникации у Чехова, А. Д. Степанов приходит к заключению, что «в произведениях Чехова, особенно поздних, заложена некая сопротивляемость интерпретации как процессу перевода и упорядочивания, они амбивалентны и парадоксальны в каждом атоме своей коммуникативной структуры и потому не допускают безусловных оценок происходящего» [Степанов 2005: 368].
Произведения Чехова цитируются по: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Соч.: в 18 т. Письма: в 12 т. М.: Наука, 1974–1983. Серия писем обозначается П. Ссылки на это издание даются в круглых скобках. При первом упоминании произведения указывается год его публикации. Курсив в текстах Чехова, кроме специально оговоренных случаев, мой.
URL: studfi le.net/preview/5787425/page:58 (дата обращения: 20.10.2020).
Ср. заключение Шмида о «двойной функциональности слова, которое в качестве прозрачного денотативного знака, каким оно остается, обозначает событие – и как самодовлеющий артефакт, каким оно становится у Чехова, открывает новые, образные, смысловые возможности» [Шмид 1998: 261–262]. О принципиальной полисемии чеховского слова на примере рассказа «Спать хочется» см. [Sadetsky 1997].
См. использование этого термина по отношению к чеховской прозе [Nilsson 1982: 106].
Образ «росы на траве» коротко обсуждается в [Winner 1966: 222–223] и [Чудаков 1986: 242]. См. также анализ «лирических структур» рассказа [Winner 1984].
Некоторые из этих оппозиций становились предметом исследования. См., например, [Катаев 1978: 250–268; Доманский 2001: 16–23]. Целостный анализ рассказа через взаимосвязанные «цепочки оппозиций» дан в [van der Eng 1978: 59–94].
Определение взято из сохранившегося фрагмента чеховской пьесы о царе Соломоне (17: 194).
«Мне ни к чему одические рати…» (1940).
О значении образа моря в рассказе см. [Разумова 2001: 411–421].
См. [Разумова 2001: 419].
Cм. [Тюпа 1989: 51].
Понятие «резонантного» пространства предложено В. Н. Топоровым в статье, рассматривающей проблему «автоинтертекстуальности» на примере творчества Пастернака [Топоров 1998]. В. Б. Катаев применяет это понятие к «Трем сестрам» [Катаев 2002: 123–124].
О переходящей в омонимию полисемии чеховского слова см. [Sadetsky 1997: 233–234]. Об омонимии чеховских «знаков» cм. [Степанов 2005: 110–122].
Дональд Рейфилд говорит об «апофеозе серого» в рассказе [Rayfi eld 1999: 211]. См. другие интерпретации семантики этого цвета в [Winner 1984: 617–618; de Sherbinin 2006: 185].
О разнице между тавтологической и омонимической рифмами см. [Лотман 1994: 95–97].
Мотив лестницы показан как центральный для понимания рассказа в [de Sherbinin 2006].
Из стихотворения «Золотистого меда струя из бутылки текла…» (1917).
Отметим также, что упоминание «дьявола» подготовлено прозвучавшей ранее репликой: «– Куда черти несут? Пррава держи!» (4: 327).
Шмид называет «буквальное понимание фигуральной речи» одним из приемов, с помощью которых конструктивный принцип поэтического реализуется в прозе [Шмид 1998: 22–23].
Согласные, которые различаются только по глухости/звонкости (т/д, п/б, с/з, ш/ж, к/г), твердости/мягкости (п/п’, б/б’, в/в’, ф/ф’, т/т’, д/д’, с/с’, з/з’, м/м’, н/н’, л/л’, р/р’) или прерывности/непрерывности (взрывные и аффрикаты в противоположность фрикативам: ц/с-з, ч/ш-ж, к-г/х), рассматриваются как единицы, эквивалентные в отношении повторяемости.
В последних двух примерах отметим также зеркальные звуковые фигуры: на границе двух слов (птичку укачало [чку – укч]) и на краях предложений (Жан – нож [жн – нш]).
Характерно, что даже фонетически затененное слово «уж», слабоударяемое или безударное, играет важную роль в общем звуковом оформлении. Приведем другие примеры с этим словом: «Даль была видна, как и днем, но уж ее нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой…» («Степь» (7: 45)), «Выпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза и поднять голову. Ужас у меня безотчетный» («Скучная история», 1889 (7: 301)).
Укажем на дополнительные звуковые повторы в этом фрагменте: полдень – облачка; полдень – уныло – зеленеть.
Все последующие деления такого рода – наши.
URL: www.litmir.me/br/?b=252381&p=1 (дата обращения: 20.10.2020).
Пунктуация – использование многоточий – выделяет каждое из предложений, подчеркивая тем самым его поэтический «размер». Об искусстве чеховской пунктуации см. [Bartlett 2004].
См. многочисленные примеры звукоподражания у Чехова [Дерман 2010: 267–269].
Заметно также чередование плавных согласных по признаку мягкости/ твердости в этом предложении: л-л’-р-л’-л-р’.
URL: www.philology.ru/linguistics1/jakobson-75.htm (дата обращения: 20.10.2020).
Значима и фамилия этой подруги: Тоскунова.
См. классификацию неточных рифм в [Жирмунский 1975: 286–290; Самойлов 1982: 34–54; Scherr 1986: 200–208].
Родство между ржавыми петлями и летящими журавлями усилено зеркальной звуковой фигурой: ржавых петлях – летят журавли (рж – тл – лт – жр).
Еще одна звуковая цепочка: теплые – тулупах – петлях – летят.
М. П. Громов выявляет параллели между «Словом о полку Игореве» и «Степью» [Громов 1989: 181–188].
