Вебера по социологии религии, предположил, что, несмотря на то, какое внимание он обращал на грубые материальные мотивы, показывая, что умеет с этим работать, Вебер все-таки на первый план выводил мотивацию, которую мы бы назвали идеальной. Что значит идеальная? Идеальная в смысле не грубо и не мелко корыстная. Самый главный мотив – это мотив людей, которые пытаются решить самый главный вопрос о спасении, о смысле жизни и смерти. Вебер, изучив, как это бывает и как это происходит с протестантами, в протестантских сектах времен Реформации и отчасти в протестантских сектах, какие они были в Америке его времени, решил выяснить, как это происходит в других религиях. Это был решительный шаг. Вебер сказал, что вопрос о спасении центральный не только для христианства – это центральный вопрос вообще человека, находящегося на определенном этапе, определенном уровне развития. Не все люди, не во все времена ставят столь кардинально вопрос о спасении. По-немецки для спасения есть два слова: «Heil» (спасение, благо) и «Erlösung» (спасение, избавление). Избавление может быть избавлением от конкретной проблемы, от локальной опасности, излечением от болезни. Но может быть такое представление, что каждая конкретная опасность – это проявление некой высшей радикальной опасности. Соответственно, спасение – это спасение от самой главной угрозы, от самого главного страха – спасение от страха смерти. Если радикализовать отношение таким образом, что отдельные проблемы окажутся частными проблемами общего смысла жизни, тогда избавление или спасение, нахождение некоторого пути, выводящего из этой проблемной ситуации, будет для человека самым главным. Эти пути, как можно установить, предлагаются в разных религиях. Во «Введении» к «Хозяйственной этике мировых религий» Вебер высказывается, казалось бы, с кристальной ясностью, но по поводу этого высказывания сломано много копий. Он говорит, что важны не идеи, но интересы, причем интересы как материальные, так и идеальные, но вот в чем заключается интерес, определяется очень часто «картиной мира», которая, как он говорит, «переводит стрелки» действия, направляет динамику его интереса по определенным путям [148]. Таким образом, здесь нет универсальной антропологии, хотя он время от времени говорит о «естественных» и «изначальных» влечениях человека; нет внеисторического суждения о том, что человек всегда устроен определенным образом и всегда точно стремится к одному и тому же. Наоборот, он, конечно, стремился к избавлению, но вот от чего он мог и хотел быть избавлен, – это определялось картиной мира. Ясность этого высказывания, конечно, мнимая. Тенбрук попытался интерпретировать его в том смысле, что в картине мира заложено саморазвертывающееся, помимо желания и намерения людей, какое-то «логическое ядро». Получалась, в сущности, идеалистическая философия истории. Ее не приняли. Тут я вас хочу отослать к работам нашего лучшего исследователя Вебера и лучшего специалиста по современному вебероведению Юрия Николаевича Давыдова. Давыдов не очень жалует «методологизм», ему представляются более важными содержательные высказывания Вебера о рационализме, капитализме, становлении хозяйственных укладов и тому подобным. Поэтому я мало имел поводов на него ссылаться, хотя знанием Вебера и многим другим в социологии я обязан именно ему. Но здесь никто вас лучше не познакомит с состоянием дискуссий, чем Давыдов. Можно читать его главы в «Истории теоретической социологии», можно читать книгу, совместную с Гайденко, «История и рациональность» [149], а можно заглянуть в «Избранные произведения» Вебера, 1990 года, которые я здесь неоднократно цитировал, там Давыдов про эти дискуссии написал большое послесловие.
Но вернемся к Веберу. Вебера интересуют мировые религии.
Какие религии он называет мировыми? Когда рассказываешь это религиоведам, они, в общем, морщатся. Мировые религии для них – это те, которые охватывают многие страны и народы. А для Вебера и конфуцианство мировая религия, и иудаизм по своему пролонгированному влиянию оказывается мировой религией. Это не совсем канонический с точки зрения современного религиоведения подход. Но если мы просто примем, что об этом говорил Вебер… Специального исследования по исламу у него нет. Он не успел его создать. Потом была попытка реконструкции – работа довольно известного историка социологии Брайана Тернера, которая называется «Вебер и ислам», но все-таки у него нет большого развернутого исследования. Не говоря уже о том, что современные исламоведы, как и современные синологи, и современные специалисты по Индии по поводу конкретных содержательных высказываний Вебера никакого восторга не испытывают. Это, в общем, нормально. Одни суждения устаревают, а на их место приходят другие. Причем Вебер не был специалистом ни по Индии, ни по Китаю, ни по исламу. Но как ни крути, он был профессиональный историк, он читал и по-гречески, и по-латыни, и по-древнееврейски. А по Китаю он пользовался вторичными источниками, переводами. Не забудем, впрочем, что и Дюркгейм главный труд свой по социологии религии написал на основании второисточников. Но вот все-таки еще и еще раз скажу: статус большинства штудий Вебера по социологии религии немного не такой, какой у других его сочинений. До сих пор есть социологи, склонные к макроисследованиям, к большому историческому синтезу. Как правило, у них непростые отношения и с историками, и с другими социологами, которые воздерживаются от таких больших межкультурных сравнений и обобщений. Во время расцвета веберовского ренессанса Вольфганг Шлухтер предпринял просто титанические усилия для реактуализации социологии религии Вебера. Вышло несколько сборников, в которых разные ученые, в том числе специалисты по истории, по религии тех регионов, о которых писал Вебер, оценивали его наследие с современной точки зрения. Сам Шлухтер к каждой книге писал систематическое исследование аргументов мастера, плюс еще тогда был жив патриарх сравнительной социологии Шмуэль Айзенштадт, который тоже писал большие статьи, то есть получалось продолжение веберовской линии, получался междисциплинарный диалог, все получалось. Но только время прошло – и ничего с места не сдвинулось. И, как мне кажется, дело вовсе не в том, что Веберу в некоторых узких областях не хватило профессиональной подготовки. В конце концов, он был на уровне науки своего времени во всем, в том числе и в этом. Дело в том, что социология – это предложение, если хотите, не результат, но именно предложение довольно изощренного, сложного способа аргументации. А большинство из тех, кто работает с конкретным материалом, предпочитают, к сожалению, более простые схемы. Они бывают проникнуты пафосом вульгарной социологии, который в соединении с куда более основательным знанием материала сообщает им, если тут вспомнить классика, «чувство превосходства, быть может, мнимого».
Если возвращаться к нашему аргументу, получается, что изначальный пафос «Протестантской этики» у позднего Вебера немножко сохраняется и немножко размывается. И сохраняется самое главное: человека, у которого мы обнаруживаем экономическую мотивацию, мы не должны
