Пол Коллинз - Даже не ошибка

Корзинка из скороварки — как огромный металлический цветок с дырочками. Какой-нибудь Стальной гигант[1] мог бы носить такой на лацкане пальто. Раньше, пока я не стал родителем, подобных идей у меня не возникало. Но благодаря ребенку приходится обновлять в памяти столько всего — не помнишь даже, что когда-то всему этому учился: как поворачивать дверную ручку, или как мыть руки, или как надо смотреть на обычные предметы кухонной утвари, чтобы они превратились в конце концов в совершенно абстрактные объекты.

— Дья — дики — ду-у, — сообщает Морган, и болтовня эта, обращенная куда-то в сторону, будет продолжаться до тех пор, пока он не ускачет в другой конец дома. Поднимаю глаза на Дженнифер, она смотрит на меня: мы оба пожимаем плечами. Ему два года, уже ближе к трем, и язык у него свой, собственный.

«Смена» Дженнифер — в основном ночь и раннее утро. Я с Морганом — до полудня и по вечерам. Днем у нас обычно передышка. Я в это время могу полистать «Заметки и вопросы» — переплетенные тома Викторианских времен — у себя наверху, просмотреть лондонские газеты онлайн, привести в порядок свои вещи и канцелярские принадлежности. Иногда — не поверите — я пишу. Дженнифер идет в спальню, где разбросаны кроссворды, многочисленные палитры для живописи и акриловые краски. Возвратившись оттуда со своей блочной тетрадкой на спирали, она направляется в местную кафешку, где у нее есть любимый письменный столик. В это послеполуденное время мы оба можем заняться работой: сына опекает наш старый друг Марк, который стал ему практически нянькой. Но сегодня Морган проводит эти часы с нами.

Мы идем за Морганом в спальню, где он листает увесистый том медицинского справочника, взятый с полки. Так, изучаем сердечные расстройства, в самом начале книги. Он берет мой палец словно указку и тычет им в слова.

— Врач… может… заподозрить… ох, эндокардит…

Он сильнее сжимает мой палец над этим словом, требуя объяснения.

— Морган, это… ну, это сложное слово.

Он отталкивает мой палец — все, со мной разговор окончен — и возвращается к перелистыванию страниц. Дальше болезней лимфатической системы он не идет, и это хорошо, пожалуй: следующий раздел, посвященный профессиональным заболеваниям легких, — явно не самое подходящее чтение для малыша.

— Эй, Морган, — зовет Дженнифер. — Морган!

Он продолжает листать страницы.

— Эй, Морган. Мы сегодня на такси поедем, на желтом такси. Все вместе, на желтом такси.

— Жожи, — повторяет он. Этим словом у него обозначается желтый. — Жожи такси.

— Да, точно. Ты сегодня поедешь на желтом такси! С мамой! И с папой!

Он не отрывает взгляда от страниц, но на лице появляется легкая тень улыбки — не распознаваемая никем, кроме нас.

— Морган, — напеваю я, — Мо-о-орган…

Он поворачивает страницы еще внимательнее, не обращая на меня внимания.

— Морган. Я знаю, что ты. Я знаю, ты. Я знаю, ты слушаешь.

Ноль реакции.

— Морган. Моррр… Давай-давай-давай!

Я прыгаю на него, он разражается истерическим хихиканьем. Это для него лучшая шутка, с самого раннего возраста.

— Осторожнее, малыш. — Он дергает витой черный провод от докторской лампочки для проверки ушей, висящей на стене. — Аккуратно. Мы не можем это сломать.

О, мы можем, и еще как.

— Аккуратнее. Аккуратнее.

Я лихорадочно шарю в сумке, которую Дженнифер собрала для поездки: наборы карточек, набор для письма, книги, призванные занять Моргана во время ожидания перед кабинетом врача. Вылавливается тоненькая голубая книжка в твердом переплете.

— Кошка! — говорит Морган твердо. — Шляпа!

И сейчас же его внимание снова переключается на шнур. Открывается дверь; мы с Дженнифер поднимаем глаза.

— Здравствуйте. Я — доктор Вэйлен.

— Дженнифер, — моя жена пожимает протянутую докторшей руку.

— Меня зовут Пол. А это — Морган.

Морган по-прежнему исследует провод, дергая его туда-сюда.

— Итак… — врач смотрит на него вопросительно поверх своих записей. — У вас плановое обследование трехлеток?

— Нам еще рановато, на самом деле, — начинает Дженнифер.

— Мы только недавно переехали сюда, — объясняю я. — С его последнего обследования прошло еще совсем немного времени, и мы вот обнаружили…

Я теряюсь. Больше сказать, в общем-то, нечего, поскольку с ним не происходит ничего очевидно «не такого».

— О’кей, — говорит доктор. Она начинает задавать нам стандартные вопросы: проведенные по графику прививки, последние перенесенные заболевания; потом обследует его маленькое крепкое тело. Морган игнорирует ее, занятый пуговицей на моей рубашке. Доктор проделывает обычные врачебные манипуляции, и Морган с силой выдергивает ушной зонд, как сделал бы всякий чувствительный ребенок.

— Хорошо слышит? — спрашивает доктор.

— Слышит, когда я разворачиваю на другом конце дома упаковку с чем-нибудь вкусненьким.

— Хм… — она опускает свои записи. — Не обследовали его на предмет задержки развития?

— Что-что? — мы с Дженнифер удивленно смотрим на нее.

— Ваш ребенок ни слова не сказал за последние пять минут. Потом, — доктор отступает на несколько шагов назад, к двери, — он даже не взглянул, когда я вошла, когда я назвала его по имени. Когда потрясла игрушкой.

Она снова дребезжит довольно невыразительной погремушкой.

— Да он очень послушный ребенок, — объясняю я. — Ему до вас просто нет дела. Что в этом такого?

— Морган, — говорит доктор, — хочешь наклейку?

Несколько секунд она держит перед ним мрачную маленькую картинку с плюшевым медведем, затем отступает.

— Даже не взглянул.

Я тоже не стал бы на это смотреть.

— Ну да, он такой, — говорит Дженнифер. — Если он на чем-то сосредоточился, то вы что угодно можете держать в руках и кто угодно может в комнату войти. Он взаимодействует, но только когда ему нравится.

— Это нетипично для его возраста, — настаивает доктор. — Да и с вами-то он не использует речь тоже.

— Он говорит… Ну, как сказать, он зачарован языком. В годик выучил алфавит.

— Неужели?

— Да-да. Сейчас слова читает, фразы.

Дженнифер достает доску для набросков, которую Морган заставляет нас повсюду брать с собой.

— Глядите, — Дженнифер обращается и к врачу, и к Моргану. Рисует на доске гроздь круглых плодов с веточкой и подписывает: «ВИНОГРАД».

— Винаглад! — вопит Морган.

Затем Дженнифер пишет: «АЛМАЗ». Она еще не успевает нарисовать картинку…

— Авмаз!

Я поворачиваюсь к доктору:

— Еще он умеет считать до двадцати.

— И это тоже необычно для двухлетки.

Морган настойчиво тянет мамин палец снова к доске. На этот раз она пишет на ней цифры.

— Он и в обратном порядке умеет считать, — с надеждой в голосе говорит Дженнифер, и я с энтузиазмом киваю, отчаянно ища хотя бы тень одобрения на докторском лице.

Но одобрения нет.

— Ему больше нравятся написанные слова, чем устная речь?

— Да. В смысле, говорить он может. Но предпочитает этого не делать. Он не просит словами, когда ему что-то нужно. Мы стараемся ему подсказывать, но он все равно не делает по-нашему. И при этом повторяет песенки или то, что прочитал в книжках.

— Не применяя это для взаимодействия.

— Ну…

— Тли плюс два…. давно…. пять! — вдруг триумфально объявляет Морган.

— Точно! — я ерошу ему волосы и снова поворачиваюсь к врачихе. — Он и с компьютером может управиться, сам включить.

— А на ваши инструкции при этом не реагирует?

Он считает. Умеет читать.

— А отвечает ли Морган…

— Нет, нет. Пожалуй, нет.

— Хм…

И она снова что-то записывает у себя.

— Он понимает нас, — добавляет Дженнифер. — Мы понимаем его.

— При этом он не социализируется, не пользуется вербальной речью.

— Он и играет с нами, — объясняю я. — Он вообще счастливый ребенок. И умница.

Врач убирает свою авторучку.

— Я полагаю, — говорит она, — вам стоит подумать об обследовании на задержку развития. Возможно когнитивное нарушение.

В результате я чувствую головную боль. Поворачиваюсь к сыну, счастливо проигнорировавшему весь разговор. Он снова увлеченно теребит черный витой шнур от лампы: щелк, щелк, щелк.

К нашему возвращению домой Морган задремал, и я заношу его на руках в комнату прямо в детском автокресле. Мы с Дженнифер, тяжело опустившись на кушетку, смотрим на спящего ребенка. Выглядит он вполне довольным, и при этом… Как это так получилось, что час назад мы уехали из дома со здоровым ребенком, а вернулись — с больным?