Забавные получились фотографии, как Марина знакомится с Катей. Катя стоит вполоборота, а Марина сидит перед ней на корточках. «Ты кто?» — взглядом спрашивает Марина, изумленно разглядывая совершенно постороннего ребенка, вдруг ставшего — своим, членом семьи. «А ты кто?» — недоверчиво смотрит в ответ Катя и чуть улыбается. Марине и Вадиму предложили познакомиться с семьей Мити. Вернее, они знали с самого начала, что у Кати есть брат, и что этот брат живет в другой семье. И что дети, конечно, должны общаться и поддерживать связь друг с дружкой. Никто вроде не возражал.
Марина и Вадим познакомились с Верой. Только с Верой, ее дочкой Леной, ну и Митей, конечно. А с Петей они не познакомились, потому что Вера с Петей к этому времени развелись. Почему они разошлись, я не знаю. Может быть, Петя устал воспитывать Митю и ушел. Так иногда бывает — брали ребенка вместе, а потом кто-то ушел. А может быть, сама Вера не смогла больше жить вместе, после того как узнала, что ее брак стал тяжелым испытанием для дочки. Может быть, для них самих все было совсем по-другому, Вера не рассказывала. При последней встрече сказала только, что у них троих все очень даже здорово, ей с детьми живется просто отлично. Вид у нее был цветущий, глаза сияли, как раньше. Главной новостью было то, что Митя снимается в кино. За Катю Вера была очень рада и, конечно, готова была всячески поддерживать связь с Катиной новой семьей.
Катя в семье стала принцессой. Не только мама с папой «дорвались» до воспитания дочки. Новые братики очень серьезно отнеслись к своим новым обязанностям. Марина рассказывала, как ее старший сын ругался, узнав, что она купила Кате по случаю какую-то дешевую маечку. «Мама, возьми у меня денег, если тебе не хватает, — кипятился сын, — но не смей покупать ребенку неизвестно что». Папа Вадим не спускал ребенка с рук. Марина взирала на все это философски. Ее силы уходили на то, чтобы искать врачей, устраивать Катю в детский сад, следить за тем, чтобы у всех все было.
И у всех было все. Но было и много разочарований. Волосы у Кати, поначалу бодро отраставшие, вдруг в одночасье выпали снова. «Аллопеция, — говорил врач, — ничего не поделаешь. Явление, наукой до конца не изученное». С хорошим бесплатным детским садиком случилась осечка. Почему-то не получилось с направлением в новый садик, открывшийся буквально под окнами Марининого дома. Сначала долго ждали, пока оформят это направление. В результате оказалось, что выписано оно совсем не туда, куда хотелось. Марина смирилась. «Подумаешь, — говорила Марина — женщина, которая привыкла сама решать все вопросы, — подумаешь, садик не очень. Я им уже всю группу обеспечила игрушками, и развивающими играми, и что только я для них не купила! Зато они к Кате хорошо относятся. И следят за тем, чтобы другие дети ее не дразнили».
Теперь Марина уже не так легко говорила о том, что у Кати облысение. Это поначалу ей казалось — «не вылечим, так паричок наденем». Теперь она начала понимать, что «паричок» — это самое последнее, вынужденное решение, которое поставит Катю в ряд «не таких». Куда пойдешь в паричке? Погулять пойдешь, в гостях посидишь. В бассейн — нет. На пляж — нет. Летом в паричке вообще ходить невозможно. А потом, когда Катя вырастет? Как сложится личная жизнь девушки, у которой нет волос?
Мы сидели в службе, и Марина рассказывала о том, как она балует Катю. А Вадим в это время с Катей возился, и от Кати, надо сказать, ему доставалось «по полной программе». «Не слишком ли папа дочку балует? — осторожненько спросила я Марину. — Пока она маленькая, а вот потом-то как? Справитесь? Она ведь привыкнет, что ее все на руках носят — и в прямом, и в переносном смысле». То, что ответила Марина, прозвучало очень горько.
Марина сказала так. Возможно, у Кати никогда не будет волос. Она будет расти, пойдет в школу. Как к ней будут относиться другие дети? На этот счет Марина особых иллюзий не питала и была уверена, что другие дети Катю будут дразнить. Возможно, дразнить жестоко. Будут над ней смеяться. «Психика Кати будет постоянно страдать, — объясняла Марина, — вот я и хочу, пока можно, „заложить“ в нее большой-большой запас любви. Чтобы потом это помогло ей справиться с отвержением». Марина сказала, что она сознательно идет на то, чтобы самооценка девочки оказалась немного завышенной, чтобы она «знала себе цену». Чтобы это создало своего рода противовес, когда ее самооценка начнет опускаться. Была ли Марина права? Я не знаю. Время покажет…
С Митей и его семьей они иногда общались. Но особого значения этому не придавали. Марина с Вадимом ощущали Катю как свою дочку и собирались оформить усыновление. «У меня такое чувство, — сказала Марина, — что это я ее родила. Вот в тот самый день, когда мы ее взяли, и родила…» Митя, по их наблюдениям, был полностью членом семьи Веры. И Митя, и Катя — каждый ребенок вошел в свою собственную семью и прекрасно там себя чувствовал.
Недавно Марина с Вадимом взяли в семью еще одну девочку. Постарше. Девчонка с характером. Они вообще-то сразу так и планировали — сначала взять одного ребенка, потом второго. Правда, в детском доме им торопиться не советовали. Марина и Вадим советы все выслушали. Со всем вниманием и уважением. Подумали-подумали — и решили брать. Та девочка из другого детского дома. Так и живут все вместе.
Катя с Митей видятся нечасто. Живут каждый в своей семье. У Мити — сестра. У Кати — братья и новая сестренка. У маленького ребенка весь мир — внутри семьи. Как знать, что будет дальше? Может, подрастут и захотят чаще встречаться. Хорошо, что они есть друг у друга. Хорошо, что у каждого есть семья.
Верочку перевели в детский дом из дома ребенка. В доме ребенка она прожила почти до пяти лет. Говорили, что многих детей из ее группы усыновили или взяли под опеку. Верочку не взяли. Воспитатели ее жалели, оттягивали перевод в детский дом. Воспитателям зачастую трудно расставаться с детьми, которых они растили. Ну и что, что ребенок — чужой. Ну и что, что живет он не у тебя дома, а в группе, в доме ребенка. Видишь-то его каждый день, и вся его жизнь — вот она, как на ладони. Бывает так, что ребенок западает в душу. И вот приходит время расставаться, а душа болит. Как там сложится, на новом-то месте? Как примут ребенка чужие, незнакомые люди? Не будут ли обижать? А как сам ребенок переживет расставание с привычной обстановкой? С теми, с кем он прожил бок о бок всю свою маленькую жизнь?
Принято считать, что у детей из домов ребенка, из детских домов, привязанностей в жизни нет. Вот нету у них семьи, значит, нет и привязанности. Принято почему-то считать, что раз ребенок «ничей», то и в душе у него — пусто. Только в живой душе не может быть пусто. И привязывается маленький человечек к тому, кого видит каждый день. Кто пусть иногда, но скажет ласковое слово. Кто будит по утрам, водит на прогулку и зовет на обед. Кто раздает карандаши, завязывает шнурки и показывает первые буквы. К тому, кто просто — рядом. Можно ли это назвать любовью? А кто скажет, что можно назвать любовью, а что — нельзя…
Ну а если не принимает ребенка воспитатель? И чувствует себя маленький человечек отвергнутым и потерянным? Ведь бывает и так — группа слишком большая, персонал нерадивый… Да мало ли что… Казенный дом, как ни крути. Только все равно, когда приходит момент расставания, ребенок испытывает чувство потери. Ведь ничего другого у него и не было. А было — вот эта комната, эта тумбочка, этот стульчик с полустершимся зайчиком на спинке. Тетя Валя и тетя Маша, которые пусть и ругаются громкими голосами и в угол к стене лицом сажают, так ведь уже знаешь, что от них ждать…
Верочку переводили в детский дом с надеждой, что ей найдут хорошую патронатную семью. «Такая хорошая девочка, — говорили воспитательницы, — умница, и помогает нам во всем». Говорили они так потому, что хотели «пристроить» ребенка? Или действительно удалось им найти ключик к Верочкиному сердечку, и четырехлетняя девочка изо всех сил старалась быть хорошей — для них? Да и была она последний год «переростком» и для других детей — старшей. А ей очень нравилось быть старшей.
Прежде чем перевести Верочку в детский дом, специалисты ездили ее «смотреть». Честно сказать, не знаю всех тонкостей этой процедуры. И не знаю, делают ли так во всех детских домах. Знаю только, что каждого ребенка до перевода смотрели врач и детский психолог. Иногда — другие специалисты. «Хорошая девочка», — сказали специалисты. Хорошая девочка с кучей диагнозов. Ну, диагнозы-то — не проблема. Какой ребенок да без диагнозов! Часть из них потом не подтвердится, часть — вылечат. Ну а что-то останется, что поделаешь. Верочка была гиперактивной девочкой. Расторможенность была. Были некоторые моменты, связанные с развитием беременности у матери. Задержка психического развития, как обычно. Та самая пресловутая ЗПР[17]. Но ЗПР — это не диагноз.
