Таким образом, причинами тревоги являются слом традиций, утрата ценностей, норм и правил, регулировавших поведение, помогавших вырабатывать определенное видение, понимание мира.
Но разве слом традиций не приводит к освобождению от условностей, рамок, к избавлению от «тирании долженствований»? А ведь именно они, как считается, и вызывают тревогу. Следовательно, разрушение традиций, норм, правил и условностей должно бы приводить к уменьшению тревоги. В такие времена ослабевает «моральный гнет», взрослые часто не понимают, как воспитывать детей, что передавать им, поскольку сам мир изменился. Они росли и жили в одном мире, а потом оказались в совершенно другой реальности. Кажется, что времена настолько изменились, что нет ничего общего между прошлым и настоящим, прошлая система ориентации непригодна в новых условиях. О таких временах и настроениях писала Марина Цветаева:
Наша совесть — не ваша совесть!
Полно! — Вольно! — О всем забыв,
Дети, сами пишите повесть
Дней своих и страстей своих.
Освобождение от традиций, разрушение системы сложившихся правил и запретов, казалось бы, должно способствовать внутреннему раскрепощению, свободе самовыражения, самореализации, свободному выбору, выбору реальных, подлинных внутренних устремлений, а не навязанных извне (родителями или социумом). Почему же в такие времена, когда разрушаются традиции, наблюдается рост тревоги?
Возможно, рост неопределенности, неизвестности, связанный с разрушением традиции, изменениями общественных представлений, сменой норм, правил, регулировавших поведение, помогавших вырабатывать определенное видение мира, сам по себе может вызывать тревогу. По своему опыту каждый из нас знает, что тревога действительно может быть вызвана переменами, новыми открывающимися путями, связанными с неизвестностью. Но, обратившись к собственному опыту, мы также можем заметить, что смена устоявшегося образа жизни, правил и норм далеко не всегда повышает тревогу; нередко люди ждут изменений, радуются им как новым открывающимся возможностям.
На такое противоречие, которое каждый может заметить на собственном опыте, обратил внимание известный философ Пауль Тиллих, отметив, что объяснение тревоги неизвестностью будущего и страхом неизвестного — страдает неполнотой: «Существует бесчисленное число областей неизвестного, различных для каждого субъекта и встречаемых без всякой тревоги». Неизвестное, которое вызывает тревогу — это «неизвестное, которое по самой своей природе не может быть узнано, это небытие» [40]. О том, что тревога коренится в страхе небытия или бессмысленности, писал и С. Кьеркегор [41].
П. Тиллих утверждает, что тревога является реакцией на угрозу небытия. Что такое небытие? Это не просто физическая смерть, это угроза пустоты. Угроза небытия, угроза превратиться в ничто лежит в основании любой частной тревоги. За всеми частными тревогами во множестве частных ситуаций лежит тревога небытия, которая их питает.
Тревога не обязательно связана с отказом от осуществления новых возможностей, с отказом от утверждения себя. Выше подробно рассматривалось, что большинством психологов различных направлений тревога связывается именно с отчуждением от себя, с отказом от утверждения себя, своего реального «Я». Тиллих же обращает внимание, что утверждение себя, напротив, может быть очень сильным, очень выраженным, но вот «Я», которое утверждает, подтверждает человек, — это уменьшенное, суженное, редуцированное «Я». «Он утверждает что-то меньшее, чем его основное или потенциальное бытие»[42]. В таком случае человек переживает тревогу [43].
Примером яркого и сильного самоутверждения может послужить Николай Ставрогин (Ф. М. Достоевский. «Бесы»), «свободный человек», осуществлявший все свои внутренние спонтанные импульсы, реализовывавший на своем пути многие из открывавшихся возможностей, «во всем он пробовал свою силу и развил ее до беспредельности». Нельзя сказать, что он обременен внутренними запретами и долженствованиями. Он не следует тому, что должно и принято, игнорирует общественные нормы, — «надо», «нельзя», руководствуется исключительно внутренними устремлениями. Он вполне приблизился к идеалу сверхчеловека Ницше [44] и может утвердительно ответить на его вопрос: «Можешь ли дать себе свое добро и зло и навесить на себя свою волю как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьей и мстителем своего закона?» Он сам решает, каким будет в следующий момент времени, сам формирует себя и направлен исключительно на реализацию собственного «Я». Он берет на себя и ответственность за свою судьбу. Казалось бы, в данном случае можно говорить о личностном росте, личностном развитии, но результат такого «развития» — болезнь…
Не о личностном развитии, а о самоутверждении, утверждении самости, самореализации уместнее говорить в данном случае. Надо различать самость, природное «внутреннее Я» и личность. Самоутверждение, самореализация в данном случае очень развита, человеку кажется, что он идет к себе настоящему, но личностного развития не происходит. Оказывается, в результате взращивания свободы реализации спонтанных желаний, внутренних устремлений происходит не развитие, а разрушение личности, как раз свое подлинное «Я» человек и не реализует.
Глава 4
Тревога и ценность свободного выбора в жизни
Ценность свободы, свободного выбора подчеркивается в экзистенциально-гуманистической психологии. Несвободный выбор человека, то есть выбор, сделанный им под влиянием долженствований, внешних моральных норм, или выбор, определяемый тревогой, не ведет к личностному росту. Свободная воля человека, свободный выбор новых путей и возможностей, то есть выбор в согласии с внутренними устремлениями, считается необходимым для личностного роста. Отмечается, что это не всегда легко, и реализация новых возможностей тревожит человека, содержит в себе некоторый вызов для него, требует напряжения сил и чревата неудачей. Человек может бояться не только неуспеха, но и успеха, как бы парадоксально это ни звучало; его может страшить сама возможность смочь, суметь. Однако если человек выбирает безопасность, покой и избегает тревоги, то его личностный рост останавливается. Избегание тревоги, отказ от движения сквозь нее означает отказ от развития. Такой тип человека воссоздан Гончаровым в образе И. И. Обломова: «Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или дремоте» [45].
Для продолжения личностного роста, по словам гуманистических психологов, нужно не избегать напряжения, а принять тревогу, связанную со страхом неопределенности, и идти сквозь нее. «Переживание тревоги, — по словам Р. Мэя, — показывает, что существует некая новая возможность бытия; некоторая потенциальность может реализоваться, но ей угрожает небытие» [46]. Для осуществления личностного развития человек должен выбирать новые возможности. В таком случае, если человек идет сквозь неизвестность, осуществляя свободный выбор личностного роста, тревога должна уменьшиться.
Пафос экзистенциально гуманистической психологии — в подчеркивании личного мужества, ответственности, свободы, и это вызывает симпатию. Однако, подчеркивая решимость, отвагу, стремление идти сквозь тревогу, как не обратить внимание на содержание выбираемых возможностей? Разве любая новая возможность и потенциальность ведет к личностному росту? Любая ли новая возможность является возможностью бытия, не является ли реализация некоторых новых возможностей, скорее, приближением к небытию, нежели к бытию?
Если мы обратимся к творческому опыту и интуиции русских писателей, выраженному в их творчестве, то увидим, что далеко не все новые открывающиеся возможности ведут к личностному росту.
Ф. М. Достоевский ясно показывает, что стремление Родиона Раскольникова к личностному росту и к реализации новых возможностей имело совсем иные последствия.
Помогла ли личностному росту Анны Карениной реализация ею новых открывающихся возможностей? Очевидно, не любая новая возможность и потенциальность достойна реализации, и осуществление некоторых внутренних устремлений приводит к росту тревоги и депрессии. Может быть, критерий здесь — достижение личного блага? Те возможности и потенциальности, которые ведут к личному благу человека, должны реализовываться, иначе он потеряет себя и будет проживать не свою жизнь? Но Каренина стремится именно к личному благу, к личному благу стремится и П. П. Лужин. Во главу угла он ставит достижение личного блага, для него такое стремление возведено в принцип, «поскольку уж и наука доказала естественность и нормальность заботы о личном благе» [47]. Получается, что наиболее личностно развитый, ответственный, свободный человек — Лужин?
