• Скука: например, когда повествование увязает в бесконечном перечислении деталей, описывающих повседневную жизнь.
• Интерес: когда сценарий сновидения содержит элементы, которые явно связаны с проблематикой пациента и могут инициировать ее разрешение.
• Удовольствие: случается, что пациент, окрыленный воображением, создает исключительно поэтические повествования, доставляющие удовольствие слушателю.
• Уважение: некоторые сценарии, в которых пациент поднимаются на уровень настоящего экстаза, вызывают у терапевта потребность разделить с ним душевный порыв. Простая вербальная интерпретация в подобных случаях может уменьшить важность переживаемых пациентом необычных эмоций.
Всякого, кто приближается к удивительному миру символов, обязательно начинает мучить навязчивый вопрос «Что это значит?». Вопрос вполне естественный и законный, но мешающий осознать правомерность другого важнейшего вопроса «Что это изменяет?». Желанию опереться на некоторое устойчивое значение каждого образа, которое всегда гарантировало бы правильность интерпретации, противостоит признание исключительно активной природы символа. Сила символического образа вытекает из того факта, что он всегда является динамическим агентом и спонтанным выражением некой конкретной потребности психического изменения. Знак, символ не имеет своей собственной жизни. Он является лишь экраном, носителем, индикатором наших проекций и возникает в тот момент, когда появляется необходимость, чтобы он взял на себя роль проводника динамики психического изменения. До этого момента и после него символ – это выключенная лампочка, это мертвый знак.
Не существует изолированных стабильных символов. Существуют лишь образы, которые включаются в символические цепочки, эти репрезентативные системы, которые состоят из элементов, связанных между собой по принципу синонимии по форме, культурному контексту или по стечению обстоятельств прошлого, иногда благодаря простой близости запечатления внутри нейрональных систем. Эти цепочки или системы взаимно пересекаются сложным и необъяснимым образом. Однако внимательный анализ значительного количества данных позволил выделить некоторые логические закономерности, которым подчиняется формирование этих систем. Они действуют на основе тех же законов, которые определяют функционирование нейрональных структур, на которые они опираются.
Редки случаи, когда какой-либо образ сводится к единственно возможной интерпретации. Наиболее часто его свойства имеют множественные проекции, а его доминирующее смысловое значение зависит от того, в какую символическую цепочку он включен. Я более подробно разовью это положение ниже и приведу иллюстрирующие примеры. Один и тот же образ, следовательно, может быть звеном трех, четырех и даже пяти или шести символических цепочек.
Сознательная умственная деятельность является продуктом сличения образов в течение многих миллионов лет. Способность к логическим построениям как бы преуменьшает важность ее естественных источников происхождения. Однако именно когда сознание соглашается признать, что оно непозволительно присвоило себе право подавлять эмоции, именно тогда оно получает доступ к наиболее отдаленным пластам онтогенетической и филогенетической памяти. Этот возврат к образу позволяет увидеть практически волшебную эффективность методики, в которой символы играют основную роль в терапии и личностном психологическом развитии. За простенькой прогулкой по тропинке образов, часто похожей на бессвязное фантазирование, скрывается волшебная дорога к психологическому благополучию.
Анализ наблюдаемых соответствий между символами, выражаемыми во время сновидений наяву, позволяет судить о природе ассоциативных связей, с одной стороны, между самими образами и, с другой стороны, между образами и структурой сознания. Несколько примеров покажут роль формы образа в происхождении ассоциативных связей между несколькими символами.
Анализ образа велосипеда, частота появления которого в свободных сновидениях наяву превосходит 4 %, показывает, что этот образ является центром некоей структуры, состоящей, по крайней мере, из тридцати трех корреляционных связей. Две из них явным образом доминируют. Речь идет об образе совы и очков. Если следовать обычной логике рассуждения, то такая связь удивляет. Между тем, помимо сходства в звучании этих трех слов[48], которое представляется недостаточным, чтобы вызвать устойчивую корреляцию, эти три образа связаны похожестью формы. Чтобы заметить это, достаточно нарисовать три пары кружков:
Несколько дополнительных штрихов позволят увидеть каждый из трех символов:
Большое количество выявленных в ходе статистического анализа корреляций между символами, которые, на первый взгляд, имеют мало общего, основано на одном или нескольких общих параметрах формы соответствующих им зрительных образов.
Цепочки ассоциаций символов не являются случайным результатом нейрональной активности, освобожденной в ситуации свободного сна наяву от ограничений рассудка. Они отражают механизмы действия воображения и тем самым выполняют некие вполне конкретные функции.
Многочисленные наблюдения сцепления символов в сценариях сновидений позволяют выделить некие грамматические правила языка символов: в символическом языке плеоназмы и излишества не являются признаками «загрязненности» языка. В функциональном плане они указывают на совпадающее движение нейрональных стимулов, которые в сумме позволят достигнуть интенсивности необходимой пороговой величины, чтобы спровоцировать психическое изменение. В аналитическом плане их наличие является наиболее надежной основой для определения значения повторяемого символа.
Если какой-то образ благодаря своим множественным характеристикам потенциально может быть использован для выражения нескольких проекций, то, в конечном счете, его активная проекция будет зависеть от символической цепочки, в которую он будет включен.
В трех сновидениях, воспроизведенных тремя различными пациентами: Эрвэ, Полем и Жаклин, один и тот же символ – зонт – включен в три различные символические цепочки, что придает ему каждый раз различный смысл.
Эрвэ, который в своем сне спустился в некий подземный грот, под покрывающей пол пещеры пылью находит металлический средневековый щит в форме экю[49]. Этот образ постепенно трансформируется в щит из толстой кожи, оказывается простертым на земле и превращается в жесткую шкуру животного, форму которой Эрвэ подробно описывает. Несколько минут спустя в своем сновидении выйдя из пещеры, пациент поднимается, подобно птице, в небо. Он застывает над человеком с раскрытым зонтом и подробно описывает форму зонта, видимую сверху. Чуть позднее воображение Эрве приводит его на корабль, штурвал которого по своей форме напоминает зонт. Наконец, к концу своего сновидения пациент с удивлением отмечает необычную форму паруса, поддерживаемого очень короткой мачтой и непропорционально длинным гиком.
Разбросанные на протяжение тридцатипятиминутного сновидения, описанного более чем пятьюстами слов, эти образы могут быть восприняты как различные и независимые друг от друга. Трудно будет терапевту, который попытается интерпретировать образ щита или зонта в рамках отрывков повествования, в которых они появляются. Хотя это и является постоянным желанием слушающего сновидение психотерапевта! Как много тупиковых интерпретаций мы избежим, если посмотрим на эти образы «взглядом сверху», позволяющим увидеть их физическую форму:
Сорокатрехлетний Эрвэ создал данный сценарий сновидения наяву в тот момент своей терапии, когда он находился в поиске равновесия между сильной женской составляющей своей личности и вызывающими чувство вины вирильными устремлениями. То, что выражено этими пятью образами, – отношение между закругленностью и острием, ценностями анимы и анимуса. Зонт, видимый сверху, не что иное, как одно из вообразимых изображений этого отношения.
Что касается Поля, то в начале своего сна он видит автомобиль с откидным верхом 1920-х годов, который он описывает очень детально. Позже в том же сновидении он встречает прохожего с раскрытым черным зонтом, хотя дождя на улице нет. Затем он в деталях описывает падающий осенний лист. И наконец, в конце сценария он встречается с «необычайно большой» летучей мышью.
