Проиллюстрируем это на примере главного действующего лица такого широко известного произведения, как «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Печорин прекрасно сознает, что он разрушает жизнь, благополучие других людей, что ему нет дела до их страданий: «Я чувствую в себе ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои силы» [14]. Он понимает и причины этого: «Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть…» [15]. Но это знание совсем не освобождает никаких спонтанных сил развития и не способствует никаким позитивным личностным изменениям.
По словам Хорни, в отличие от Фрейда, целью которого является уменьшение строгости внутренних предписаний и запретов, — ее цель состоит в том, «чтобы человек полностью мог обходиться без внутренних предписаний и обрел направление в жизни согласно его истинным желаниям и убеждениям» [16]. Но как быть, если истинное убеждение человека в том, что некоторые внутренние предписания, внутренние запреты необходимы? В рамках теоретических представлений Хорни просто не существует возможности, что некоторые «надо» и «нельзя» необходимы для реализации подлинного «Я» человека, соответствуют его истинным желаниям и стремлениям. Для нее «надо и нельзя, любого вида и в любой степени, всецело невротическое явление, противостоящее нравственности и совести»[17]. Совесть не сводится к запретам и долженствованиям, при этом она все же предполагает их, но в системе теоретических представлений Хорни это не так.
Как пример тирании «нельзя» и «надо», отказа от собственного «Я» и стремления к возвеличенному «Я» приводится образ Родиона Раскольникова. По словам Хорни, «Раскольников считает, что ему НАДО убить человека, чтобы доказать свои наполеоновские качества. Несмотря на то, что Раскольников во многом негодует на устройство мира, ничто так не противно его чувствительной душе, как убийство. Ему приходится замордовать себя до такой степени, что он становится способен его совершить. То, что он чувствует при этом, выражено в его сне о лядащей лошаденке, которую пьяный мужик пытается заставить тащить непосильную телегу…Это сновидение посещает его в то время, когда внутри него самого происходит страшная борьба. Он считает, что ДОЛЖЕН быть в состоянии убивать, но ему это настолько мерзко, что он просто этого не может. В сновидении ему является бесчувственная жестокость, с которой он заставляет сделать себя нечто столь же невозможное, как невозможно для лошаденки тянуть воз с бревнами. Из глубин его существа поднимается сострадание к себе за то, что он учиняет над собой. Испытав во сне свои собственные чувства, он ощущает себя более цельно с самим собой и решает никого не убивать. Но вскоре после этого наполеоновское „Собственное Я“ снова берет верх, потому что в этот момент его реальное „Собственное Я“ настолько же беспомощно против него, как надрывающаяся лошаденка против пьяного мужика»[18]. В описанном примере упущено, что идеализированное, наполеоновское «Я» Раскольникова — это «Я», лишенное системы внутренних предписаний и запретов, лишенное всех «надо» и «нельзя». Хорни так же, как Раскольников, выступает против любых внутренних ограничений. Идеализированное, возвеличенное «Я» Раскольникова отрицает все запреты, кроме одного: запрещен любой запрет. Его реальное собственное «Я» как раз принимает внутренние запреты и предписания, связанные с совестью, его реальное «Я» как раз наделено совестью. Однако он считает, что все запреты надо преодолеть, что они только мешают руководствоваться своими, исключительно своими внутренними позывами, мешают свободе. Великие люди лишены системы внутренних предписаний, поэтому они самореализуются без препятствий, следуя принципу «почему бы и нет». Раскольников стремится к этому же и встает на путь самореализации, путь избавления от «внутренних предписаний и запретов»… И вот тут оказывается, что его настоящее «Я» голосом совести дает ему понять, что внутренние предписания и запреты, от которых он стремится избавиться, являются его собственными внутренними устремлениями и, разрушая их, он себя убивает.
Иными словами, Хорни утверждает, что внутренние запреты и предписания неоправданны, но для иллюстрации этого положения приводит пример Раскольникова, показывая, что именно внутренний запрет на убийство является его подлинным внутренним устремлением.
Вместе с тем она рассматривает мучения Раскольникова как свидетельство того, что стремление к убийству, к освобождению от тирании «надо» и «нельзя» было не его подлинным внутренним устремлением, а тираническим долженствованием. Получается, что, если бы ему это не было противно, так это и было бы его настоящим внутренним устремлением. И тогда — вперед, к намеченной цели? Можно предположить, что, например, для Наполеона, Гитлера или Сталина организованные ими мучения людей не были предметом их собственных страданий, и тогда получается, они реализовывали свои подлинные внутренние стремления. В таком случае они получаются самыми личностно развитыми людьми… Но Хорни, конечно, сама бы не согласилась с таким выводом (она совершенно иначе рассматривает поведение, например, Гитлера), хотя именно такой вывод и следует из ее теории.
Хорни считает внутренние предписания и запреты чем-то ложным, наносным, мешающим подлинной аутентичности, а с другой стороны, она не может согласиться с тем, что люди, лишенные внутренних запретов, и являются наиболее приблизившимися к своему подлинному «Я», личностно развитыми. В своих работах она описывает губительность для человека стремления к превосходству над другими, к мстительному торжеству, погони за славой, стремления к власти, рассматривает, как такие стремления порождаются тревогой и, в свою очередь, поддерживают и усиливают ее.
Много страниц посвящено описанию того, как губительна для человека погоня за призраком, которым является возвеличенное собственное «Я». Хорни отмечает, что гордыня, стремление к собственному возвеличенному, напыщенному «Я» порождается тревогой и сопровождается ненавистью к реальному «Я» — слабому и презираемому. Она описывает, как погоня за славой оборачивается саморазрушением человека. Но стремление к славе она отождествляет со стремлением к бесконечному и неограниченному и, в конце концов, заключает, что человек стремится к бесконечному и неограниченному исключительно под влиянием внутреннего расстройства.
«Под прессом внутреннего расстройства человек начинает тянуться к бесконечному и неограниченному, чего ему достичь не дано, хотя его ограничения и не жесткие; и сам этот процесс разрушает его»[19].
Стремление к идеалу, к совершенству, она отождествляет со стремлением к идеализированному «Я», гордыней, и получается, что стремление к идеалу — это исключительно невротическое, навязчивое стремление и также погоня за призраком.
Рассматривая детские тревоги, Хорни предупреждает, что неуважение к ребенку, обесценивание его оценок и суждений, требование слепого подчинения не способствует личностному развитию, подрывает доверие к себе, разрушает его, порождая внутреннюю систему тиранических долженствований и тревожность. Проницательность Хорни состоит в том, что она видит невроз, развивающийся вследствие тревоги, как трагическую потерю человеческого опыта, свидетельствующего человеку о том, что для него хорошо, а что плохо. Отчужденность от опыта собственной жизни, от правды собственных чувств уводит человека от понимания себя и от своего призвания. Впрочем, причину такого отчуждения Хорни видит исключительно в запретах, в принуждении и давлении, оказываемом взрослыми на ребенка, вследствие которых возникает тревога. Однако взрослые не могут обойтись без введения некоторых правил, норм и ограничений; другое дело, каково содержание этих правил и каковы способы их введения в отношения с ребенком. Так ли уж болезненны требования взрослых, направленные на поддержание внутренних устремлений ребенка к развитию, и действительно ли они мешают его собственному развитию? Хорни полагает, что в человеке есть конструктивные творческие силы, и им препятствуют деструктивные силы, но для нее не существует ситуации, в которой запрет направлен против деструктивных сил на помощь и побуждение конструктивным творческим импульсам. Любой запрет и принуждение для нее деструктивен, мешает развитию, порождает отчуждение от себя и тревогу. Под конструктивными силами она понимает стремление к самореализации, а главной характеристикой реального «Я» — стремление к развитию, к самоосуществлению. Развитие для нее — максимально полное выявление и реализация всех заложенных природой потенций человека, и в этом К. Хорни предвосхищает гуманистическую психологию.
