235
Ibid., p. 121.
Wurmser (1981, p. 306).
Freud (1900–1901, vol. 4, p. 452ff).
Ibid., p. 477–478.
Ibid., p. 242ff.
Ibid., p. 248ff.
Ibid., p. 317.
Ibid., p. 318.
Ibid., p. 245.
Ibid., p. 243.
Как отмечает Пиранделло, «Ты можешь познать себя лишь тогда, когда становишься в позу: статуей, неживым. Если ты жив, ты живешь и не видишь себя. Познать себя значит умереть. /…/ Как ни пытайся, ты никогда не познаешь себя таким, каким тебя видят другие. И какой в этом толк, познавать свое Я лишь ради самого этого Я?» (Pirandello, 1933, p. 247–249).
New Yorker, October 1997 (p. 68ff.).
См., например, Poland (1992).
См., например, Golberger (1995). О безопасности и опасности аналитической ситуации см. в: Levy and Inderbitzin (1997).
Обзор книги Аллена «Страх взгляда или скопофилически-эксгибици-онистские конфликты» (1974) см. в: Silber (1976). Я пришел к выводу, что во многих случаях необходимой регрессии в аналитической работе невозможно достичь, если не рассматривать внешний вид, эдипальный стыд, взгляды и внешние взгляды в переносе.
Выражая тщетную необходимость в любви и гордости полагаться на видимость, один из героев Пиранделло размышляет над проблемой идентичности. «О, если бы каждый из нас был способен на мгновение отделить себя от этой метафоры, которую мы неизбежно вынуждены образовывать из своих бесчисленных сознательных и бессознательных притворств и вымышленных толкований своих действий и чувств, тут же стало бы ясно, что этот он – другой, “другой”, который не имеет с “ним” ничего общего – или имеет мало общего, и что истинный он вопиет внутри, это его вина, сокрытое внутри существо, зачастую обреченное всю жизнь оставаться нам неизвестным! Мы стремимся любой силой сберечь, удержать эту метафору себя, которой является наша гордость и наша любовь. И за эту метафору мы принимаем муку». «Записки Серафино Губбио»; цит. по: Caputi (1991, p. 91).
«С другой стороны, я тем не менее чувствую наслаждение-удовольствие нападающего, которое все еще способен воспринимать. Таким образом сохраняется фундаментальное положение всей психологии, а именно то, что единственная функция психики – ослаблять боль. Функция смягчения боли, однако, должна быть способной прилагаться не только к собственному Эго человека, но также к любому типу боли, воспринимаемой и воображаемой психикой» (Ferenczi, 1988, p. 104).
Westermarck (1901, 1926).
Фрейд называет четыре вида защит от сексуальных влечений: превращение в противоположное (из активного в пассивное, или же превращение содержания в противоположное), обращение на собственную самость, вытеснение и сублимация. «/„/Активная цель (мучить, разглядывать) становится пассивной: быть мучимым, разглядываемым. Превращение содержания в противоположное имеет место только в одном случае превращения любви в ненависть» (Freud, 1915a, p. 127).
Ibid., p. 129.
В конце текста Фрейд проводит следующее обобщение:
«Обобщая, мы можем особенно подчеркнуть, что участь влечений состоит, в сущности, в том, что влечения подвергаются влиянию трех больших полярностей, господствующих в душевной жизни. Из этих трех полярностей активность-пассивность можно было бы назвать биологической, Я-внешний мир назвать реальной и, наконец, наслаждение (Lust) – неудовольствие, неприятное (Unlust) – экономической полярностями» (p. 140).
Bergler (p. 66).
См., например, Hargreaves-Mawdsley (1963).
Sartor Resartus (Carlyle, 1980, p. 52).
Ibid.
Вандервельде (Van der Velde, 1985) и другие подчеркивают, что по самой своей природе наше визуальное восприятие ограничено таким образом, что мы не можем воспринимать свое тело целостно, что отмечает также Снелл (Snell, 1953) в своей работе о древних греках.
Учитывая значимость данной темы и ее распространенность в Средиземноморье, удивительно, что об этом не написано больше. Имеющиеся работы (например, Peristiany, 1965) редко сочетают клинический опыт с исследованием предмета. Кроме того, существующая литература – в основном на итальянском языке.
Обсуждение бесчестья, связанного с узорчатой одеждой (на примере творчества таких художников, как Дирк Баутс, Йорг Брей и Иоганн Кербеке) см. в: Melnikoff (1993, p. 24). Определенные группы (скажем, солдаты пехоты и палачи) продолжали носить узорчатые костюмы еще долго после того, как они вышли из моды в других слоях общества. Это положение оставалось неизменным с шестнадцатого по девятнадцатый век (p. 27).
Siebert (1996).
Памятуя о моем обсуждении скромности, стыда и обнаженности в истории об Адаме и Еве, обратите внимание на следующие строки у Сартра:
«стыдливость и в особенности опасение быть застигнутым в обнаженном виде являются только символической спецификацией первоначального стыда; тело здесь символизирует нашу беззащитную объектность. Одеться – значит скрыть свою объектность, отстаивать свое право видеть, не будучи увиденным, то есть быть чистым субъектом. Отсюда библейский символ падения после первородного греха; именно это определяет, что Адам и Ева «узнают, что они нагие» (1964, р. 265).
Здесь обсуждение пьесы «Обнаженные одеваются» во многом воспроизводит мою раннюю работу (Kilborne, 1995a), где поднималась эта тема.
«Возможно, – замечает Людовико, – Вы видели себя в неком удивительном жилище», поскольку на ее месте он бы сделал именно это. Но Эрзилия отвечает: «Нет, я нигде себя не видела» (Pirandello, 1988, р. 142). И почти сразу же Эрзилия прекращает говорить о том, как ей стыдно, поскольку не чувствует, что заслуживает лучшей участи.
Ibid., p. 143.
Ibid., p. 143.
Ibid., p. 144. Этих вопросов нет в воображаемой рукописи, которую Людовико сочиняет, поэтому он спрашивает в раздражении: «Почему Вы хотите это знать?» На что Эрзилия отвечает: «Потому что я хотела бы быть точно такой же, как девушка, которую Вы вообразили». Все еще не в силах поверить, что Людовико мог действительно ею интересоваться, Эрзилия осторожно продолжает расспросы. «Но если, когда Вы читали статью, Вас заинтересовала история этой другой девушки, если это она захватила Ваше воображение, тогда я. (останавливается, потерявшись)». И затем недоверчиво: «Если она – это не я, то Вы не верите в мою историю» (р. 145).
Ibid., p. 146.
Эрзилия пытается объясниться с Людовико. «Пожалуйста, хотя бы – хотя бы позвольте мне быть ею. /…/ Девушкой, которую Вы представили, когда узнали мою историю. Если бы только я могла – если б мне было можно быть кем-то сколько-нибудь значимым, когда-то, как Вы сказали. Позвольте мне быть девушкой, которую Вы вообразили. Мне как я есть, вот такой вот». Но затем Эрзилия очерчивает свое затруднительное положение, добавляя: «Похоже, Вы всегда каким-то образом предаете меня, потому что видите ее, а не меня. /…/ Это мне не хотелось продолжать жить. На меня валились все несчастья. Я думаю, у меня есть право быть той девушкой в романе, который Вы напишете» (р. 145).
Как она говорит Людовику и Франко, бывшему любовнику: «Послушайте, вы что, хотите обречь меня вечно быть той девушкой, которую я пыталась убить? Или же вы оставите ее в покое, и ее, и причину, по которой она пыталась убить себя? Она была Эрзилией, но то, что она сказала, больше ничего не значит ни для вас, ни для меня» (р. 175). Эрзилия обнаруживает, что не может видеть себя во Франко, не может ощущать никакой стойкой связи между ними.
Когда Эрзилия говорит, что хочет уйти, ясно, что она не представляет, куда. «Исчезнуть – чтобы улица поглотила меня! Не знаю!» (р. 167).
Ibid., p. 176.
Обвинив других в том, что они живут в мире фальши и выдумки, Эрзилия вскрикивает: «Нет, это не настоящая жизнь. Это то, от чего я пыталась избавиться, но оно меня не отпустило. (Впадает в истерику.) Оно вонзило в меня свои зубы и не отпустило меня; как мне уйти? куда я пойду?» (р. 177).
Ibid., p. 206–207.
Рушди говорит: «Наша жизнь учит нас тому, кто мы есть. Мне тяжело далась эта наука: когда ты позволяешь чужому описанию реальности занять место твоего – и такие описания просто сыпались на меня от консультантов по безопасности, правительств, журналистов, архиепископов, друзей, врагов, мулл, – можно спокойно умирать». New York Times Book Review, 1996.
