Лучше мне в этой главе разрешить для вас это противоречие. Вспомните о журналистке Эрме Бомбек, не верившей в саму гипотезу существования грамматического гена, потому что в классе ее мужа-учителя было тридцать семь учеников, считавших, что bummer ‘отстой’ — это предложение. И вы тоже можете недоумевать: если язык так же инстинктивен, как плетение паутины, если каждый трехлетний ребенок — это грамматический гений, если строение синтаксиса закодировано в наших ДНК и заложено в наш мозг, то почему с английским языком творится неизвестно что? Почему среднестатистический американец кажется идиотом, несущим какую-то тарабарщину каждый раз, когда он открывает рот или касается пером бумаги?
Противоречие начинается с того факта, что слова «правило», «грамматически правильный» и «грамматически неправильный» имеют совершенно разные значения для ученого и для непрофессионала. Те правила, которые люди учат (или, скорее, так и не выучивают) в школе, называются прескриптивными правилами, предписывающими, как «следует» говорить. Ученые, изучающие язык, предлагают дескриптивные правила, описывающие, как люди в действительности говорят. Это совершенно разные вещи, и у ученых есть веская причина сосредоточить внимание на дескриптивных правилах.
Для ученого фундаментальный факт о человеческом языке — это полная невероятность его существования. Большинство объектов во вселенной: озера, камни, деревья, черви, коровы, машины — не разговаривают. Даже для людей звуки их языка — это бесконечно малая часть тех звуков, которые в состоянии издать человеческий рот. Я могу создать комбинацию слов, объясняющую, как занимаются любовью осьминоги или как удалить вишневые потеки с платья; переорганизовать слова, даже самым незначительным образом, и результатом станет предложение с другим значением или, скорее всего, словесный винегрет. Как нам нужно расценивать это чудо? Что потребуется, чтобы создать устройство, которое бы дублировало человеческий язык?
Очевидно, нужно заложить в него некоторые правила, но какие? Прескриптивные правила? Представьте себе говорящий механизм, сконструированный так, чтобы подчиняться правилам типа: «Не расщепляй инфинитивы» или «Не начинай предложение с because ‘потому что’». Этот механизм не заработает никогда. На самом деле, у нас уже есть механизмы, которые не расщепляют инфинитивы, они называются отвертками, водопроводными кранами, кофейными автоматами и т.д. Прежде всего, прескриптивные правила бесполезны без гораздо более фундаментальных правил, создающих предложения и расписывающих словарную статью для слова because, — это правила, описанные в главах 4 и 5. Такие правила никогда не упоминаются в пособиях по стилистике или школьных учебниках, потому что авторы справедливо предполагают, что каждый, кто способен прочитать руководство, уже должен их знать. Никому, даже «девушке из Долины», не нужно запрещать говорить Apples the eat boy ‘Яблоки есть мальчик’, или The child seems sleeping ‘Ребенок, кажется, во сне’, или Who did you meet John and ‘Кого ты встретила Джона и?’ или любые другие математически возможные комбинации слов из миллионов и триллионов возможных. Поэтому, когда ученый рассматривает весь высоко технологичный ментальный механизм, необходимый для организации слов в простые предложения, то прескриптивные правила, в лучшем случае, незначительные маленькие украшеньица. Сам факт, что их нужно заучивать, показывает, что они чужды естественной работе языковой системы. Можно предпочесть верно следовать прескриптивным правилам, но они имеют не больше отношения к человеческому языку, чем критерий для оценки кошек на выставке — к биологии млекопитающих.
Поэтому нет никакого противоречия в словах о том, что каждый нормальный человек может говорить грамматически правильно (в смысле систематичности) и грамматически неправильно (в смысле «не так, как предписывается»), точно так же, как не будет противоречием сказать, что такси подчиняется законам физики, но нарушает законы Массачусетса. Но тут возникает вопрос. Кто-то где-то должен принимать решение о том, что будет для всех остальных «правильным английским». Кто? Академии английского языка не существует, и слава Богу; Академия французского языка занимается тем, что развлекает иностранных журналистов принятыми после жарких дебатов решениями, на которые французы весело плюют. Не существовало и никаких отцов-основателей на Учредительной конференции английского языка у начала времен. Законники, учреждающие «правильный английский», на самом деле являются неформальной сетью редакторов; авторов раздела «словоупотребление» в словарях; авторов пособий и руководств по стилистике; учителей английского языка; журналистов и ученых мужей. Их авторитет и их утверждения основываются на том, что они посвятили себя воплощению стандартов, которые верно служили языку в прошлом, особенно в прозе лучших авторов, и которые максимально воплощают его ясность, логику, последовательность, лаконичность, изящество, традиционность, точность, стабильность, целостность и выразительность. (Некоторые из них идут еще дальше и заявляют, что они охраняют способность мыслить ясно и логически. Это радикальное уорфианство — обычное дело среди ученых мужей в области языка, и не удивительно: кто же захочет занять место сельской учительницы, если можно стать опорой самой рациональности?) Уильям Сэфайр, ведущий еженедельную колонку «О языке» в «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин», называет себя «языковым мавеном» — от слова на идиш, означающего эксперта, что дает нам удобный термин для обозначения всей этой группы.
Которой я говорю: мавены-шмавены! Жители киббуцов и нудники и то имеют к этому больше отношения. Потому что существуют такие замечательные факты. Большинство прескриптивных правил языковых мавенов не имеют смысла ни на каком уровне. Это просто фольклор, зародившийся из сумасбродства несколько сотен лет назад, да так себя и увековечивший. Потому что, сколько эти правила существуют, столько говорящие ими пренебрегают, столетие за столетием вызывая одинаковые сетования на то, что язык все больше приходит в упадок. Все лучшие англоязычные авторы во все времена, включая Шекспира и большинство самих мавенов, были в числе самых злостных нарушителей. Эти правила не соответствуют ни логике, ни традиции, и если им когда-либо будут следовать, то это заставит авторов выдавать громоздкую, неуклюжую, многословную, двусмысленную, непонятную прозу, в которой некоторые мысли вообще невозможно выразить. И действительно, многие «невежественные ошибки», которые призваны исправить эти правила, демонстрируют изящную логику и тонкую чувствительность к грамматической текстуре языка, чего мавены не замечают.
Постыдный факт существования мавенов уходит корнями в XVIII столетие. Лондон к тому времени стал политическим и финансовым центром Англии, а Англия стала центром могущественной империи. Лондонский диалект вдруг оказался языком с мировым значением. Люди науки начали критиковать его, как они стали бы критиковать любой общественный институт: отчасти для того, чтобы поставить под вопрос обычаи, а следовательно, авторитет суда и аристократии. Латынь все еще считалась языком просвещения и образования (не считая того, что это был язык сравнительно обширной империи), и она была предложена в качестве идеала точности и логики, которому должен следовать английский. Это также была эпоха беспрецедентной социальной мобильности, и каждый, кто хотел самосовершенствоваться и получать образование, и кто хотел прослыть культурным человеком, должен был освоить наилучшую версию английского языка. Эти тенденции создали спрос на руководства и пособия по стилистике, рыночное предложение которых не замедлило появиться. Подгонка английской грамматики под латинский образец сделала эти книги полезными в том смысле, что они помогали юным ученикам овладевать латынью. По мере того, как конкуренция становилась жесткой, пособия старались перещеголять друг друга, включая все большее количество все более замысловатых правил, которые не мог позволить себе проигнорировать ни один культурный человек. Большинство кошмаров современной прескриптивной грамматики (не расщепляй инфинитивы, не заканчивай предложение предлогом) восходят к этой грамматической одержимости XVIII столетия.
Конечно, заставлять современных англоговорящих не расщеплять инфинитив, потому что этого не делалось в латыни, настолько же разумно, насколько заставлять современных жителей Англии носить тоги и лавровые венки. Юлий Цезарь не мог бы расщепить инфинитив, даже если бы хотел это сделать. В латыни инфинитив — это одно цельное слово, например, facere или dicere, синтаксический атом. Английский — язык другой. Это «изолирующий» язык, строящий предложения из многих простых слов вместо нескольких сложных. Инфинитив состоит из двух слов — дополнительной частицы to и глагола go. Слова по определению способны выстраиваться в разных комбинациях, и нет никакой убедительной причины, по которой между ними не могло бы встать наречие:
