Рис. 15. Способы передвижения по деревьям, способствовавшие, возможно, становлению прямохождения. А — лазание с опорой на нижние конечности; Б — брахиация
Итак, есть основания думать, во-первых, что с деревьев на землю «спустились» уже прямоходящие существа, а, во-вторых, что прямохождение было на первых порах скорее слабым, чем сильным их местом. Конечно, оба этих тезиса (особенно первый) пока нельзя считать окончательно доказанными, но они вполне реалистичны и не вступают в сколько-нибудь заметное противоречие с имеющимися фактами. Правда, в последние два года на фалангах австралопитека анаменсиса (Australopithecus anamensis) и австралопитека афарского (Australopithecus afarensis) были обнаружены некоторые признаки, заставляющие допустить, что эти гоминиды могли передвигаться по земле не только в выпрямленном положении, но и, подобно современным гориллам и шимпанзе, с опорой на согнутые пальцы передних конечностей (рис. 16). Если это действительно было так, то переходу к двуногости придётся искать иное объяснение. Однако то обстоятельство, что у более поздних австралопитеков, начиная с австралопитека африканского (A. africanus), таких признаков на фалангах нет, позволяет предполагать, что и у ранних форм они уже не имели функционального значения, а просто достались им в наследство от общего с шимпанзе предка. В этом случае гипотеза о том, что анатомические структуры, необходимые для прямохождения, в основном сформировались ещё на древесной стадии нашей предыстории, сохраняет силу.
Рис. 16. Ходьба с опорой на костяшки пальцев. Так обычно передвигаются по земле гориллы и шимпанзе
Глава 4. За гранью: род Homo
Мы подошли к очень важному, можно сказать, решающему моменту в эволюции наших предков, моменту, когда вследствие удачного соединения в одном месте и в одно время ряда естественных факторов этот процесс приобрёл совершенно специфический характер и необычное направление. Те гоминиды, о которых речь шла до сих пор, оставались, несмотря на формальную принадлежность к кладе человека, по сути всё-таки ещё животными — в их поведении не было ничего такого, что сильно выделяло бы их среди других обитателей африканских джунглей и саванн. Конечно, в отличие от остальных обезьян, они передвигались по земле, образно говоря, с высоко поднятой головой, используя не четыре, а только две конечности, но так же поступают, например, и страусы, да и среди млекопитающих любители походить на двух ногах тоже встречаются (были они и среди динозавров). Что же касается способов добывания пищи, защиты от врагов, выращивания потомства, т. е., иными словами, характера приспособления к среде, то здесь между первыми гоминидами и их четвероногими собратьями практически никаких различий не было. Такие различия становятся более или менее заметны лишь начиная с конца плиоцена (2,5–1,7 млн лет назад), когда, судя по археологическим данным, появляются самые древние следы существования того, что называется культурой.
Как уже говорилось в первой главе, единственное существенное отличие эволюции гоминид от эволюции всех других живых существ заключается в том, что нашим предкам приходилось приспосабливаться не только, а с известного момента и не столько к естественной среде, сколько к среде искусственной, культурной. Этого отличия оказалось вполне достаточно, чтобы антропогенез приобрёл характер более чем специфический для чисто биологического процесса и привёл к появлению тех многочисленных поведенческих и анатомических особенностей, которые столь явно выделяют людей даже на фоне их ближайших родственников — человекообразных обезьян. Культура — центральное понятие для наук о человеке вообще — является, таким образом, ключевым и при объяснении не совсем обычного характера нашей биологической эволюции. Взятое в самом широком смысле, это понятие означает особую сферу бытия, в известном смысле противостоящую природе. Её существование возможно лишь при условии появления у живых существ такого поведения, в основе которого лежит не программа, заложенная в генах, а информация, накапливаемая посредством научения, т. е. благодаря способности к запоминанию индивидуального опыта и его пополнению через наблюдение, подражание, умозаключение и т. д. Однако это условие хоть и необходимое, но ещё не достаточное, поскольку, скажем, условный рефлекс — тоже результат научения, внегенетического усвоения информации, но вряд ли кто-то станет считать культурным феноменом выделение желудочного сока у подопытного животного в ответ на привычный раздражитель. Поэтому в наше определение нужно ввести ещё один критерий. Этот критерий — избирательность. Поведение, связанное с культурой, формируется не только надгенетически, но и не механически, т. е. активно, избирательно. Появление и развитие такого поведения означает рост количества свободы в мире. Пожалуй, не будет большим преувеличением утверждать, что оно возвещает конец эры детерминизма и предсказуемости и начало эры свободы и непредсказуемости (простой пример: поведение большинства животных в той или иной конкретной ситуации «просчитать» гораздо проще, чем поведение большинства людей). Подытоживая, можно сформулировать такое определение: культура — это все формы поведения, основанные на внегенетически и притом избирательно (не механически) усваиваемой, хранимой и передаваемой информации, а также их результаты (вещественные и идеальные).
Благодаря исследованиям приматологов и зоопсихологов, сейчас можно, пожалуй, уже не сомневаться в том, что интеллектуальные возможности шимпанзе, орангутангов и ряда других обезьян вполне достаточны для осуществления ими весьма сложных форм культурного поведения. Информация, приобретаемая через научение, играет в их жизни едва ли не большую роль, чем врождённая, генетическая программа. Не удивительно, что в последние годы, в связи с обнаружением всё новых и новых доказательств культурной «продвинутости» высших приматов, на стыке приматологии, зоопсихологии и антропологии стала формироваться особая дисциплина, не имеющая пока ещё общепринятого наименования, но, по сути, представляющая собой не что иное, как культурную приматологию.[22] Вполне вероятно, что уже через несколько лет это словосочетание станет для нас таким же привычным, каким сегодня является культурная антропология.
Человекообразные обезьяны способны изготавливать орудия, общаться между собой и с людьми посредством выученных знаков, они умеют даже лгать, и, скорее всего, обладают самосознанием и рядом других качеств, которые долгое время считались исключительно человеческими. Однако вместе с тем, в естественных условиях поведенческий репертуар даже самых развитых приматов включает лишь отдельные элементы культуры, не связанные в сколько-нибудь целостную, имеющую жизненно важное значение систему. Лишь у гоминид выживание, начиная с определённого момента, стало прямо зависеть от «вовлечённости» в культуру, и именно эта зависимость породила в своё время, по выражению американского биолога Э. Майра, «совершенно новые давления отбора»[23], результатом чего и стало появление столь необычного существа, как человек. Почему же это произошло, почему роль культуры в жизни наших предков столь несоизмеримо возросла по сравнению с её ролью в жизни других гоминоидов, не говоря уж об остальных приматах? Вероятнее всего, это произошло потому, что на определённом этапе своей истории гоминиды, или по крайней мере какая-то их часть, один или несколько видов, оказались в такой ситуации, когда приспособления к меняющейся природной среде обычным биологическим путём оказалось недостаточно для выживания, и единственным выходом стало использование скрытых, невостребованных дотоле резервов интеллекта.
Самые ранние гоминиды — те, которые жили в конце миоцена — начале плиоцена, т. е. в период примерно от 6 до 3 млн лет назад — вероятно, лишь немногим отличались по своему поведению от современных шимпанзе, да и от других крупных человекообразных обезьян. Конечно, вполне возможно, что они чаще прибегали к помощи разного рода орудий, обладали повышенной, по сравнению со всеми другими приматами, социальностью и т. п., но серьёзных оснований предполагать, что культура играла в их жизни сколько-нибудь заметно возросшую роль, нет. Их мозг, как уже говорилось в предыдущей главе, по размерам и строению был ещё вполне обезьяньим, и таким же оставалось их существование в целом. Это и неудивительно, поскольку первые несколько миллионов лет своей истории австралопитеки, не говоря уже об их предшественниках, имели ещё возможность вести частично древесный образ жизни и сохраняли необходимые для этого анатомические приспособления, что позволяло им чувствовать себя достаточно комфортно в естественном состоянии. Как показало изучение древних почв и ископаемой пыльцы растений с местонахождений, откуда происходят кости австралопитеков, ландшафты, в которых они обитали, в большинстве случаев были закрытыми (лес) либо смешанными. Ещё более древний Ardipithecus ramidus kadabba также был, судя по результатам проведённых в Среднем Аваше палеогеографических исследований, жителем влажного леса.
