движущую силу, ни через мотивы: всякая движущая сила полагает некий мотив, но мотив осмысляется только через движущую силу, значит синтез фрейдизма и адлеризма вполне возможен. На самом деле Адлер, хотя и вводит понятия цели и целеполагания, полностью сохраняет идею психической каузальности; он соотносится с Фрейдом примерно так же, как энергетизм к механицизму: физик всегда признает детерминизм, идет ли речь о толчке или силе притяжения. Это общий постулат всех психоаналитиков: они считают, что человеческую историю можно объяснить через набор определенных элементов. Все они предназначают женщине один и тот же удел. Ее драма сводится к конфликту между «мужеподобными» и «женскими» тенденциями; первые реализуются в клиторальной системе, вторые – в вагинальном эротизме; в детстве она отождествляет себя с отцом, потом начинает чувствовать себя неполноценной по сравнению с мужчиной, и перед ней возникает альтернатива: либо отстаивать свою автономию и уподобиться мужчине, что на фоне комплекса неполноценности вызывает напряжение и риск развития неврозов, – либо найти счастливое осуществление себя в любовном подчинении; второе решение облегчается для нее любовью, какую она питала к властелину-отцу; именно его она ищет в любовнике или муже, и половая любовь сопровождается у нее желанием подчиняться. Вознаграждением для нее станет материнство, оно снова наделяет ее автономией, но иного рода. Считается, что у этой драмы есть собственная динамика; она развивается вопреки всем превратностям, искажающим ее, и каждая женщина претерпевает ее пассивно.
Психоаналитикам несложно находить эмпирические подтверждения своих теорий: известно, что довольно ловкое усложнение системы Птолемея долго позволяло утверждать, что она точно отражает истинное расположение планет; так что, если совместить Эдипа с Эдипом наоборот, выявляя в любом страхе и тревоге желание, можно с успехом подвести под фрейдизм даже те факты, что ему противоречат. Уловить форму можно только при наличии определенного фона, и от того, как постигается форма, зависят очертания, которые приобретает за ней этот фон; тем самым, если упорно пытаться описать какую-нибудь частную историю во фрейдистской логике, за ней обнаружится и фрейдистская схема. Только когда учение требует все новых и новых побочных объяснений, неопределенных и произвольных, только когда наблюдение выявляет не меньше аномалий, чем нормальных случаев, – тогда предпочтительнее выйти за прежние рамки. К тому же сегодня психоаналитики, каждый по-своему, всячески стараются сгладить понятия фрейдизма, сделать их более гибкими. Вот, например, что пишет один современный психоаналитик: «Поскольку существует комплекс, в нем, по определению, имеется несколько составляющих… Комплекс образуется из соединения этих разрозненных элементов, а не в репрезентации одного из них через другие» [23]. Но идея простого соединения элементов неприемлема: психическая жизнь – не мозаика; в каждом своем движении она цельна, и с этой цельностью нельзя не считаться. А это возможно лишь при условии, что в разрозненных фактах обнаруживается изначальная интенция существования. Если не добраться до этого истока, человек предстает полем битвы между одинаково бессмысленными и случайными влечениями и запретами. Все психоаналитики последовательно отвергают идею выбора и ее коррелят, понятие ценности; в этом и состоит внутренняя слабость их системы. Фрейд, отсекая влечения и запреты от экзистенциального выбора, не способен объяснить их происхождение – он берет их как данность. Понятие ценности он попытался заменить понятием авторитета, но сам признает в «Моисее и его народе», что объяснить этот авторитет не способен никак. К примеру, инцест запретен, потому что его запретил отец; но откуда взялся этот запрет – загадка. Сверх-я интериоризирует веления и запреты, исходящие от беззаконной тирании; перед нами неизвестно откуда взявшиеся инстинктивные наклонности; две эти реальности существуют сами по себе, потому что мораль изначально сочли не имеющей отношения к полу; человеческая цельность словно расколота, нет никакого перехода от индивида к обществу: чтобы их соединить, Фрейду приходится сочинять какие-то странные романы [24]. Адлер понял, что объяснить комплекс кастрации можно только в социальном контексте; он затронул проблему валоризации, но не добрался до онтологического истока признанных обществом ценностей и не осознал, что ценности вовлечены в сексуальность как таковую, а потому и недооценил их значение.
Безусловно, сексуальность играет в человеческой жизни значительную роль; можно сказать, что вся жизнь целиком пронизана ею; уже из физиологии нам стало ясно, что жизнь семенников и яичника неотделима от жизни сомы. Существующий есть тело определенного пола, значит в его отношения с другими существующими, то есть другими телами определенного пола, всегда вовлечена сексуальность; но если тело и сексуальность суть конкретные проявления экзистенции, то, исходя из нее, можно выявить и их значения – в отсутствие такой перспективы психоанализ принимает как данность факты, не получившие объяснения. Например, нам говорят, что девочка стыдится мочиться на корточках, с обнаженными ягодицами; но что такое стыд? Точно так же, прежде чем задаваться вопросом, гордится ли мужчина тем, что имеет пенис, или же пенис есть выражение его гордости, нужно выяснить, что такое гордость и каким образом притязания субъекта могут воплощаться в объекте. Не следует принимать сексуальность как непреложную данность; у существующего есть более исконный «поиск бытия»; сексуальность – лишь один из его аспектов. Это показывает Сартр в «Бытии и ничто»; о том же говорит Башляр в своих трудах о Земле, Воздухе и Воде. Психоаналитики считают первичной истиной человека его отношения с собственным телом и телами ему подобных в рамках общества; но в человеке изначально заложен интерес к сущности окружающего его мира природы, и он пытается обнаружить ее посредством труда, игры, любых опытов «динамического воображения»; человек стремится конкретно достичь экзистенции через мир в целом, постигаемый всеми возможными способами. Месить глину, рыть яму – действия столь же изначальные, как объятия, как коитус: видеть в них только сексуальные символы – ошибка; яма, вязкость, впадина, твердость, цельность – исконные реалии; интерес к ним человека продиктован не либидо – скорее само либидо будет окрашено в соответствии с тем, как они человеку открылись. Цельность влечет мужчину не потому, что символизирует девственность женщины, наоборот, любовь к цельности заставляет его ценить девственность. Труд, война, игра, искусство определяют способы бытия в мире, несводимые ни к каким другим; в них выявляются качества, пересекающиеся с теми, что заявляют о себе в сексуальности; индивид выбирает себя одновременно и через них, и через эротический опыт. Но восстановить целостность этого выбора можно лишь с онтологической точки зрения.
Именно понятие выбора психоаналитик отвергает особенно яростно – во имя детерминизма и «коллективного бессознательного»; такое бессознательное якобы поставляет человеку готовые образы и универсальные символы; именно оно якобы объясняет аналогии между сновидениями, оговорками, маниями, аллегориями и человеческими судьбами; говорить о свободе якобы означает отказать себе в возможности
